Текст: ГодЛитературы.РФ
Что чувствует человек, каждую ночь ожидающий ареста? Человек, друзья и знакомые которого один за другим исчезают из своих домов? Сложно представить, что в XXI веке кто-то переживает подобное, однако это действительно происходит. Очередное трагичное свидетельство тому — книга поэта и кинорежиссера Тахира Хамута Изгила. Его многолетний интерес к политике и деятельность по защите прав уйгуров — тюркоязычного народа, живущего в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая, к которому принадлежит и он сам, — обернулись для него тюремным заключением, пытками и вынужденной эмиграцией.
В своих воспоминаниях поэт описывает удушающую атмосферу репрессий, царящую в Синьцзяне, где десятки тысяч человек подвергаются преследованиям и оказываются в «лагерях идеологического перевоспитания». По некоторым данным, это является самым масштабным заключением этнических и религиозных меньшинств со времен Второй мировой войны.
Книга Изгила — не просто личная история человека, которому пришлось покинуть родину, но и свидетельство одного из крупнейших гуманитарных кризисов современности, который разворачивается прямо сейчас.
Предлагаем прочитать фрагмент этой страшной, но важной книги.
За мной придут ночью: Уйгурский поэт о геноциде в современном Китае / Тахир Хамут Изгил ; Пер. с англ. Дианы Максимовой. — М. : Альпина Паблишер, 2024. — 240 с.
ГЛАВА 13. Навстречу урагану
Вернувшись в Урумчи, мы привезли с собой множество приятных воспоминаний, но по-прежнему не были готовы все бросить и переехать. Однако в последующие полгода репрессии по отношению к уйгурам вылились в массовые аресты, и нам пришлось пересмотреть свои планы. Помня о страшном дне, проведенном в подвале полицейского участка, мы начали тайно готовиться к отъезду. Ли Ян купил нам билеты в США и обменял юани на доллары на черном рынке. Теперь нам предстояло подождать несколько недель до начала школьных каникул у девочек, чтобы наша история о семейной поездке в США выглядела убедительно. Оставалось только надеяться, что мы доживем до лета без проблем.
В середине июня 2017 г. в Урумчи пришла жара. Если мне нужно было приехать в офис, я старался делать это во второй половине дня, когда воздух немного остывал.
Однажды, после очередного дня в офисе, я возвращался домой около шести вечера. Как всегда, свернул с улицы Дороги единения и съехал на кольцевую дорогу к улице Чжунцуань, а после повернул на улицу Наньвань. Задумавшись, я не сразу заметил, что движение замедляется. Я опустил стекло и вытянул шею, чтобы посмотреть вперед.
По левой стороне дороги стояли грузовики с открытым кузовом: из них высаживались военные полицейские с автоматами.
За грузовиками подъехали три полицейских автомобиля. Офицеры начали руководить отрядами военных полицейских — разделили их на группы и распределили по переулкам. Позади них стояло семь-восемь чиновников из районного комитета: на их шеях висели голубые удостоверения личности, а в руках они держали папки того же цвета.
В воздухе чувствовалось напряжение. Раньше мы видели такое только в кино, а теперь это стало частью нашей жизни.
Офицер выкрикнул приказ, и отряды рассыпались по переулкам. Все они направлялись к небольшим скромным домам, собираясь арестовать живущих там уйгуров или обыскать их жилища.
Поскольку Урумчи был столицей региона с преобладающим населением хань и часто привлекал глобальное внимание, город управлялся менее строго, чем другие части нашей родины, — мы жили относительно спокойно. Теперь жизнь в столице менялась, да так, как никто не мог представить. Ужасные слухи, которые до нас доходили в течение последних месяцев, стали реальностью.
***
В последний месяц работа моей компании остановилась. Я почти не выходил из квартиры и все время только ел и спал. В какой-то момент я почувствовал себя ягненком, которого растят на убой. Меня мучила тревога, и с каждым днем я становился тяжелее и телом, и душой.
Я понял, что не могу работать и у меня даже не хватает концентрации, чтобы смотреть телевизор или читать. Невозможно было и подумать о том, чтобы писать стихи. Мы с женой и дочерями не находили слов для разговора. Даже вечерняя прогулка не приносила мне облегчения.
«Не задерживайся, а то я буду волноваться», — напомнила мне Мархаба, как делала каждый день. Она боялась, что меня арестуют на улице и заберут. Я шел вдоль широкой улицы напротив нашего комплекса. Улицы были окрашены закатом в алый. Каждый вечер, выходя на прогулку, я надеялся, что ходьба поможет мне немного успокоиться, но никак не мог отделаться от мыслей о событиях, разворачивающихся в городе. Бесчисленное количество людей заставляли возвращаться в родные города или отправляли в лагеря. В столице уйгуры и так всегда были в меньшинстве, а теперь их было еще меньше. Те, кто остался, жили в постоянном страхе и смятении.
Я продолжал идти. Уйгурские районы в Старом городе были пустынны.
По пути я встретил знакомого по имени Полат — он, как и я, был из Кашгара и тоже вышел прогуляться после ужина. Мы поздоровались и пошли вместе: я рассказал ему о случившемся на улице Наньвань. Он в ответ рассказал мне о том, что произошло в его старом районе в Кашгаре.
В мае власти Кашгара потребовали от уйгуров сдать все религиозные предметы в домах. Страшась последующих обысков, многие вынесли все, что относилось к вере: религиозные книги, молитвенные коврики, четки и даже одежду. Некоторым набожным людям не хотелось расставаться с Кораном, но, поскольку доносить друг на друга начали соседи и даже родственники, тех, кто оставил у себя Коран, быстро находили, арестовывали и жестоко наказывали.
Недавно в районе, где жил Полат, семидесятилетний мужчина обнаружил в доме Коран — месяц назад, когда проходила конфискация, он его не нашел. Теперь он боялся, что, если сдаст его, у него тут же поинтересуются, почему он не сделал этого раньше, и накажут. Поэтому он завернул Коран в пластиковый пакет и бросил в реку Туман. Однако на реке под всеми мостами в целях безопасности были установлены проволочные сетки. Когда их чистили, Коран нашли и передали властям. Внутри полицейские нашли копию удостоверения личности того мужчины: пожилые люди часто хранили важные документы в книгах, которые часто читали, чтобы их было легко найти, когда понадобится. Так полиция отследила его и арестовала, обвинив в причастности к нелегальным действиям религиозного характера. Не так давно его приговорили к семи годам заключения.
Рассказывая об этом, Полат то и дело оглядывался. Если кто-то подходил к нам, он тут же замолкал.
Подобные истории среди уйгуров теперь не были редкостью. Мы пересказывали их друг другу шепотом.
***
Примерно в то же время мы с Мархабой решили навестить ее сестру и отправились к ее дому на северо-востоке города.
После беспорядков 2009 г. государство запустило проект под названием «Реновация трущоб», который подразумевал полный снос зданий в черте Старого города — в районах, где жили уйгуры. Тем, чьи дома снесли, предложили дешевые квартиры на окраине города.
Сестра Мархабы переехала в один из таких домов в 2010 г. Квартиры там были убогими, но после того, как дома снесли, а людям стало негде жить, они были благодарны и за такую крышу над головой.
Она жила с сыном в однокомнатной квартире на шестом этаже. Три года назад они с мужем развелись. Арман, ее сын, окончил университет с дипломом дорожного строителя двумя годами раньше. Как и многие выпускники-уйгуры, он не мог найти работу по профессии и трудился где придется.
После ужина Арман рассказал нам, что случилось в их жилом комплексе за последние пять дней. В понедельник районный комитет и полиция объявили, что все жители дома (как и в каждой области Синьцзян-Уйгурского района) обязаны ежедневно посещать утреннюю церемонию поднятия флага. Также, согласно приказу, необходимо в течение трех дней передать работникам комитета все предметы, связанные с исламом. Те, кто ослушается, будут ответственны за последствия. Район охватила паника — многие люди принесли свои экземпляры Корана и другие религиозные предметы в комитет. Но некоторые решили, что это грех — ведь всё это сожгут, и они спрятали книги и молитвенные коврики у себя дома. И тут пошли слухи, что у полиции есть специальное устройство, которое находит религиозные предметы. Те, кто прятал их у себя, пришли в ужас. Прошлой ночью, как только стемнело, они начали тайком бросать свои религиозные предметы в люки, ведущие к канализационной системе комплекса. Чтобы не споткнуться друг о друга, они скрывались в здании. Как только один человек возвращался, другой бежал, чтобы выбросить свои вещи, и снова назад. Все это произошло быстро и тайно, но из-за того, что людей было много, продолжалось всю ночь. Некоторые выбегали за дверь и сталкивались друг с другом, после чего им приходилось возвращаться обратно. Арман, усмехаясь, наблюдал за спектаклем из окна. Когда рассвело, люди увидели, что священные предметы просто оставили на улице перед зданием. Утром представители районного комитета и полицейские пришли с обходом комплекса. Они поинтересовались, что случилось, а потом собрали все, что было выкинуто, погрузили в грузовик и увезли.
В Урумчи конфискация религиозных предметов, в особенности Корана и книг об исламе, только набирала обороты. Мы с Мархабой обсудили, что делать с нашими книгами.
У нас хранилось три экземпляра Корана — на уйгурском, арабском и китайском — и несколько других распространенных книг, связанных с исламом. Все они были разрешены государством. Но то, что ранее позволялось, в последнее время стало незаконным. Невозможно было сказать, что разрешено, а что нет: учитывалось только то, что государство заявляло в данный момент. Для нас государство олицетворяли работники районного комитета, полицейские из местного участка и представители органов национальной безопасности.
— Храни их там же, где хранишь все остальные, — предложила Мархаба. — Ты писатель. Если спросят, скажешь, что используешь их для работы.
— Ты всерьез думаешь, что они поверят, если я так скажу?
Она помолчала.
— Может, спрятать книги?
— А если дом обыщут?
— И что тогда делать?
Наконец мы решили перевезти некоторые книги и три молитвенных коврика в дом дяди и тети Мархабы. Чтобы не обсуждать это по телефону, мы просто сказали, что приедем в гости. Прежде чем уехать, мы тщательно пролистали каждую книгу.
При встрече мы разъяснили ситуацию. «Здорово придумали. Оставляйте книги у нас», — сказала тетя Мархабы. «Мы старики, — добавил ее дядя, — вряд ли власти будут беспокоиться по поводу нас. Они знают, что мы не представляем угрозы». Мы почувствовали облегчение.
Несколько дней спустя, пока мы обедали, из Кашгара позвонил Мустафа, мой двоюродный брат. У меня екнуло сердце. Мустафа никогда не звонил по пустякам. В последнее время отовсюду приходили плохие новости, и я все время переживал за родных, оставшихся в Кашгаре. Поэтому я не удивился, когда Мустафа спросил, знаю ли я, где находится женская тюрьма в Кульдже. Он решил, что мы в курсе, ведь Кульджа — родной город Мархабы. Я спросил его, в чем дело.
Месяц назад арестовали его тещу, пожилую женщину лет шестидесяти. Шесть лет назад ее соседка организовала чтение Корана для всех желающих женщин в их районе. Теща Мустафы плохо себя чувствовала, поэтому немного опоздала. Чтения уже начались, в помещении было полным-полно женщин, поэтому ей оставалось только присесть на корточки на бетонном пороге. Ее ноги быстро устали, и она отправилась домой.
В апреле этого года во время массовых арестов всех жителей комплекса, которым повезло остаться на свободе, обязали каждый вечер собираться в огромном зале и изучать политику партии. Во время этих собраний людей заставляли доносить друг на друга. За то, что шесть лет назад теща Мустафы просидела пять минут на пороге, она была обвинена и арестована.
Вчера ее семья услышала, что ее приговорили к пяти годам заключения и отправили в женскую тюрьму Кульджи. Официального подтверждения этому не было — информация передавалась не через государственные каналы, а была добыта в ходе расспросов в течение последнего месяца, поэтому нужно было выяснить, правда ли это. Родственники надеялись по крайней мере разыскать ее, съездить к ней и привезти предметы первой необходимости и лекарства.
К сожалению, мы ничего не знали об этой тюрьме. Я извинился перед Мустафой за то, что мы не можем ему помочь, и попрощался.
***
Как-то раз июньским вечером мне позвонила тетя Мархабы. Мы быстро обменялись приветствиями, и она перешла к сути дела: «На наш район надвигается ураган, поэтому я все привела в порядок».
Ее голос был напряженным. Я знал, о каком урагане речь: обыски, должно быть, дошли и до них. За годы политических репрессий уйгуры привыкли использовать условный язык. Политическая кампания звалась «ураганом», а невинных людей, пострадавших от массовых арестов или «Решительного удара», называли «унесенные ветром». Если дома «гость», то речь шла об агенте национальной безопасности. Если кого-то арестовывали, их «положили в больницу», и количество дней, которые они там проведут, равнялось количеству лет заключения.
— Где ты навела порядок? — спросил я у нее.
Она понизила голос:
— Разобрала вещи, которые вы недавно привезли.
Мы часто приезжали к ним и по уйгурским обычаям обычно привозили еду или подарки. Во всем этом хаосе я не сразу понял ее:
— Что мы привезли? Просто скажи.
— Да книги! Книги же! — отозвалась она раздраженно, при этом заговорив еще тише, несмотря на горький тон. — Не спрашивай. Мы обо всем позаботились.
Я попытался представить, что она сделала с книгами. Сожгла? Выбросила? Спрятала? Не в силах отделаться от мрачных мыслей, я вспомнил о моем друге Камиле, у которого много лет назад тоже возникли проблемы из-за книги.