Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Он появился на свет в деревне Глотовке Ельнинского уезда, на Смоленщине, в семье хлебопашцев, которые носили фамилию Исаковы. Это музыкальные, песенные края. И речь Исаковского – что в прозе, что в стихах – всегда была напевна.
«Где оставил я детство свое»
Михаил окончил сельскую школу и пять классов гимназии. Его крестьянское детство было далеко не безоблачным. Из тринадцати братьев и сестер выжили только пятеро, остальные умерли слишком рано. И все же поэт вспоминал о своих первых годах с нежностью:
- Есть во Всходском районе деревня такая,
- Где оставил я детство свое,
- И, куда б я ни шел, мне звучал, не смолкая,
- Теплый, ласковый голос ее.
В наше время его, возможно, назвали бы вундеркиндом. Отец и дед Михаила почти не умели читать, а он быстро освоил грамоту и, несмотря на близорукость, увлекся книгами. Благодаря народным песням, которые звучали в доме, научился слагать стихи. Писал для односельчан письма, в том числе на фронт. На выпускной экзамен земской школы явился босым и прочел изумленным наставникам собственное стихотворение о Ломоносове. В 1914 году одно из его детских произведений — «Просьба солдата» — было напечатано в московской газете «Новь»: постарались учителя, послали в редакцию более или менее удачные экзерсисы крестьянского подростка, который вообще-то не воевал:
- Светит солнца луч
- Догорающий...
- Говорит солдат
- Умирающий:
- «Напиши, мой друг,
- Ты моей жене:
- Не горюет пусть
- О моей судьбе.
- А еще поклон
- Напиши ей мой
- Напиши, чтоб меня
- Не ждала домой...
- Если жить вдовой
- Ей не нравится,
- С тем, кто по сердцу,
- Пусть венчается».
Фольклорные интонации здесь хорошо узнаваемы, обнаруживают родство с классической солдатской или ямщицкой песней. В этих простодушных строках уже слышится настоящая исаковская лирика. С началом войны, которую нарекли Великой, нахлынула патриотическая волна. В газетах появлялись воинственные, бравурные стихи о скорой победе, а безвестный юный автор неожиданно выступил с печальным напевом. Он писал просто, но по-моцартовски гармонично, это слышалось сразу. Потому и стал не только поэтом, но и песенником высокой марки.
«Мы такого не видали никогда»
История преломилась. Поэт поддержал революцию, все, что полагается, расслышал и разглядел в ее всполохах. В 18 лет, будучи сельским учителем и журналистом, вступил в партию, стал большевиком. Примерно тогда же он получил всем известную фамилию. Старший брат, работник исполкома, считал, что так звучит красивее – и они стали Исаковскими. В 1927 году вышел первый большой сборник стихотворений Исаковского – «Провода в соломе». Программное название для того времени, когда о всеобщей коллективизации только говорили, и видели в ней преображение России. Там было стихотворение, ставшее классическим. Никто точнее не описал всеобщий восторг от «советского чуда», от «лампочки Ильича»:
- Вдоль деревни, от избы и до избы,
- Зашагали торопливые столбы;
- Загудели, заиграли провода, —
- Мы такого не видали никогда;
- Нам такое не встречалось и во сне,
- Чтобы солнце загоралось на сосне.
Мелодию к этим стихам сочинил Владимир Захаров – и с песни, которая намертво влита в эпоху, началась новая судьба хора имени Пятницкого.
Крестьянское сообщество консервативно. Советскую власть оно принимало медленно – а Исаковский умел говорить по-мужицки и разъяснял собратьям «политику партии». Не по заказу, вполне искренне.
Как ни странно, первоначально эту книгу приняли не все. Но за Исаковского заступился самый главный советский писатель – Максим Горький, объяснивший, что молодой поэт – «не деревенский, а тот новый человек, который знает, что город и деревня — две силы, которые отдельно одна от другой существовать не могут, и знает, что для них пришла пора слиться в одну необоримую творческую силу…»
В личном письме Исаковскому Горький был еще комплиментарнее: «Певец души народной — так бы я назвал Вас, и этим выражаю свои чувства восхищения и преклонения, признательности и благодарности за Ваши милые и дорогие русскому сердцу песни». Автор «Клима Самгина», всю жизнь побаивавшийся деревенских нравов, сравнивал Исаковского с Алексеем Кольцовым.
В то время литературные критики как раз боролись с «есенинщиной». Исаковский не уступал Есенину в «народности», во владении русскими мотивами. И в то же время не был «упадочным», не был эгоцентриком. Его стихи легче вписывались в «повестку дня». Их охотно выучивали наизусть, напевали под гармошку – как есенинские. Сам Исаковский не собирался ниспровергать Есенина, считал его одним из своих учителей, хотя бывало, что и критиковал. Оба сохранились в русской речи, в поэзии.
В начале 1930-х, в разгар коллективизации, это казалось особенно важным. Исаковский в то время редактировал московский журнал «Колхозник». Писал не только о деревне. Его «Прощание» – фреска из истории уже прошедшей войны – подхватили многие. Гармонии в этих стихах больше, чем слов:
- Дан приказ: ему — на запад,
- Ей — в другую сторону…
- Уходили комсомольцы
- На гражданскую войну.
О новом он писал в традиционном стиле. За Исаковским стояла старинная песенная традиция. Кажется, что его стихи — такие, например, как «Одинокая гармонь» или «На закате ходит парень» — сложились задолго до XX века: так объяснялись в любви и в стародавние времена, и в эпоху ДнепроГЭСа. Проявлялись и черты, присущие только Исаковскому – немногословность, строгость по отношению к каждой строке. Он неизменно правдоподобен и поэтичен.
В 1938 году в руки композитору Матвею Блантеру попал недописанный стих, начинавшийся строкой: «Расцветали яблони и груши». Позже он вспоминал: «Катюша» без остатка заняла мое воображение. Вслушиваясь в слова Исаковского, я заметил, что в стихотворении его очень звонкая интонация. И, в частности, вот это: бéрег, нá берег! Какая причудливая игра ударений!» Премьера нового шлягера состоялась в Колонном зале Дома союзов осенью 1938-го — в исполнении солистки джаз-оркестра Валентины Батищевой. Ну а в дальнейшем кто только «Катюшу» не пел и какие ее переделки не ходили в народе. В военные годы начался настоящий бум: в простодушной песенке запечатлелись драгоценные воспоминания о мирной жизни, для многих бойцов всего важнее была вера в то, что «любовь Катюша сбережет». Михаил Исаковский гордился тем, что в честь его героини назвали оружие славных побед, боевую машину реактивной артиллерии. В Италии, Болгарии, во Франции «Катюша» стала партизанским паролем. «Песенку девичью» знали повсюду, о ней ходили легенды. Одну такую узнал от бойцов автор крылатого текста: «Однажды под вечер, в часы затишья, наши бойцы услышали из немецкого окопа, расположенного поблизости, «Катюшу». Немцы покрутили ее раз, потом поставили второй раз, потом третий. Это разозлило наших бойцов: мол, как это подлые фашисты могут играть нашу «Катюшу»?! Не бывать этому! Надо отобрать у них «Катюшу»! В общем, дело кончилось тем, что группа наших солдат совершенно неожиданно бросилась в атаку на немецкий окоп. Завязалась короткая, молниеносная схватка. В результате — немцы еще и опомниться не успели, как «Катюша» — пластинка с патефоном — была доставлена к своим».
Александр Твардовский (а он высоко ценил талант поэта-земляка!) говаривал, что яблони и груши одновременно не расцветают. Но у Исаковского это не выглядит небрежностью, уж слишком простодушно и по-народному сказано. Интонация выручает. А что может быть важнее для поэта?
«Бойца не устрашит»
Началась война. Исаковский не мог служить военкором: подводило здоровье. Но его песни сражались с первых дней Великой Отечественной. В Чистополе, в эвакуации, его поселили в бревенчатой избе вместе с Борисом Пастернаком. «Оба были почти насильно увезены от опасности, считали, что с ними поступили несправедливо, тяжко переживали свою физическую немощь и удаленность от событий войны. И это их сближало», — вспоминал ненадолго заезжавший в Чистополь Евгений Долматовский. Михаил Васильевич дотошно отслеживал фронтовые сводки, мог обстоятельно рассказать о боевом пути каждой армии. Ведь где-то там сражался брат, погибали и побеждали его преданные читатели. Для бойцов в те годы он написал «Огонек», «В лесу прифронтовом» и еще несколько шедевров. Бойцы в его песнях – даже «на позиции» немного напоминают рисунки с палехских шкатулок. В этом есть особое изящество. И – несмотря на некоторую условность – самая настоящая правда.
Исаковский понимал: на войне важны не только стойкость и мужество. Людям необходимы нежные, ласковые песни. Они способны залечить раны. Он писал о любви и верности – и для фронтовиков это было важнее всего. «Я представил себе русский лес, чуть-чуть окрашенный осенью, тишину, непривычную для солдат, только что вышедших из боя, тишину, которую не может нарушить даже гармонь. Послал стихи старому товарищу Матвею Блантеру».
- Под этот вальс весенним днем
- Ходили мы на круг,
- Под этот вальс в краю родном
- Любили мы подруг;
- Под этот вальс ловили мы
- Очей любимых свет,
- Под этот вальс грустили мы,
- Когда подруги нет.
- И вот он снова прозвучал
- В лесу прифронтовом,
- И каждый слушал и молчал
- О чем-то дорогом;
- И каждый думал о своей,
- Припомнив ту весну,
- И каждый знал — дорога к ней
- Ведет через войну…
Это песню замечательно исполняли Вадим Козин, Георгий Виноградов, Ефрем Флакс, Соломон Хромченко и, конечно, Краснознаменный хор. Есть такие баллады, в которых поэту и композитору удалось вместить в пять минут столько страстей, столько мотивов – что хватило бы на оперу. Здесь и лирика, и драматизм, и героика. Можно представить себе и судьбу человека, и пути целой армии, пути поколения. Финал песни звучит как клятва:
- Но пусть и смерть — в огне, в дыму —
- Бойца не устрашит,
- И что положено кому —
- Пусть каждый совершит.
- Настал черед, пришла пора, —
- Идем, друзья, идем!
- За все, чем жили мы вчера,
- За все, что завтра ждем!
Без первого – лирического – мотива эта клятва не прозвучала бы так крепко.
Он продолжал творить и публиковаться, создавал сборники стихов. В большинстве песен той поры поется о любви и верности, ведь это неизбывная лирика вечной России, которая все перетерпела и превозмогла. И если поэт сказал: «Уходили в поход партизаны, уходили в поход на врага», — значит, вернутся с победой, а враг будет разбит.
«На серый камень гробовой»
Сразу после войны появилось самое горькое и, быть может, самое сильное стихотворение Исаковского «Враги сожгли родную хату». В 1946 году его опубликовали в журнале «Знамя». Затем родилась и песня. Композитор Матвей Блантер отнесся к произведению Михаила Васильевича предельно осторожно и тактично, умело подчеркнул расставленные им акценты. Получился пронзительный монолог о судьбе вернувшегося с фронта бойца. «Слеза несбывшихся надежд» непрошено выступает даже в победные дни, когда герои оказываются на пепелище и их безжалостно давит трагедия страшных потерь.
Никто не запрещал этих строк. Но и песня, и стихотворение официально считались несвоевременными, чересчур безотрадной выглядела доля героя-солдата: ни дома, ни близкого человека — все отняла война. От всего по-настоящему дорогого в жизни остался лишь «травой заросший бугорок». Но разве мало было подобных судеб? По радио песня прозвучала только единожды, потом ее исполняли вполголоса — не с эстрады, где придется: в чайных, в поездах, на поминальных застольях, под гармонь, а то и под трофейный аккордеон. Пели инвалиды, фронтовики и тыловики. «Многие были почему-то убеждены, что Победа исключает трагические песни, будто война не принесла народу ужасного горя. Это был какой-то психоз, наваждение. В общем-то неплохие люди, они, не сговариваясь, шарахнулись от песни. Был один даже — прослушал, заплакал, вытер слезы и сказал: «Нет, мы не можем». Что же не можем? Не плакать? Оказывается, пропустить песню на радио «не можем», — вспоминал Михаил Исаковский. Песня прочно пробилась в эфир лишь спустя полтора десятка лет — в исполнении Марка Бернеса. Вскоре ее записал и краснознаменный ансамбль. Так и должно было случиться — для первых послевоенных лет мотив и пафос песни оказались слишком горестными, требовалось время, чтобы рубцы страшных ран затянулись.
После Победы Исаковский написал еще одно стихотворение, ставшее всенародно известным, — «Слово к товарищу Сталину»:
- Спасибо Вам, что в годы испытаний
- Вы помогли нам устоять в борьбе.
- Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
- Как, может быть, не верили себе.
Вождя народов в ту пору прославляли на все лады — и поэты, и художники, и кинематографисты, и драматурги. Часто оды и полотна воспринимались как «обязательная программа», как профессиональное задание на актуальную тему. Исаковский же написал бесхитростное, искреннее признание, к которому после войны могли присоединиться миллионы людей. И эти строки запомнились. Литературовед Евгений Лебедев говорил, что в поэзии найдется немного даже признаний в любви к женщине такой силы. Потом эти стихи в одной из песен процитировал Владимир Высоцкий.
Печальный классик
Исаковский прожил не так уж долго – 73 года. Но со времен молодости поэта до преклонных лет слишком многое переменилось и вокруг, и в его душе. На три жизни хватило бы.
Он был прославлен и награжден. Его стихи разучивали наизусть школьники. Классиком Исаковского признали прижизненно. Больше сотни песен на стихи поэта не канули в Лету. Исаковский стал первым и единственным поэтом, которому прижизненно отвели том в серии «Библиотека поэта». Но писал он в последние годы все печальнее. В 1960-е Исаковский казался пришельцем из далекого прошлого – любимым, талантливым, но уж очень несовременным. Да и его не устраивали новые интонации в поэзии. Он не принимал изломанности, «побрякушек», попыток усложнить звучание стиха, не говоря уж о его смысловой стороне. По большому счету, он не смирился ни с Блоком, ни с Маяковским. А тут наступило время индивидуалистов, оригиналов. Это казалось Исаковскому чем-то дешевым, недостойным. Сам он все чаще грустил и сомневался – в том числе и в собственном предназначении:
- С прежним другом я свиделся,
- Сел с ним рядом за стол...
- Но и этот обиделся
- И с обидой ушел…
- Не таланты, не гении, -
- Жаждут все же блеснуть,
- Чтоб травою забвения
- Не покрылся их путь;
- Чтоб хоть малость упрочиться,
- Хоть на несколько б лет...
- Всем бессмертия хочется,
- А бессмертия нет.
Грустил он не только из-за болезней, из-за недобрых предчувствий. Это грусть «уходящей натуры». А в одном из последних стихотворений, на излете 1972 года, Исаковский признался:
- И все же, все ж мне очень бы хотелось
- Увидеть мир в грядущем бытии.
- Я б сделал все, что нынче не успелось,
- И думы б все додумал я свои.
Не все надежды поэта сбылись – как и у солдата из его давнего стихотворения.