Текст: Михаил Визель
Помучив псевдоевропейской оттепелью, зима в Москве наконец-то выдала под конец мороз и солнце. Так что нам сейчас не трудно представить себе внешний антураж выхода первой главы «Евгения Онегина» в феврале 1825 года. Наверно, тогда в Петербурге, тогдашней российской столице, было так же морозно и солнечно, как нынче в нынешней. Дотошные историки литературы спорят о точном дне: 15-16-17 февраля по старому стилю, то есть 26-28 февраля по нашему, первая неделя тогдашнего великого поста, – но день-два едва ли имеют значение для произведения, написанного за два года до этого – и читаемого уже двести лет.
Но если внешний антураж совпадет, то внутренний отличается разительно. Для нас сейчас «Евгений Онегин» – главное произведение главного поэта, абсолютная классика, без которой он просто непредставим, как непредставимо и само развитие русского языка на следующие за ним 200 лет. Это кажется поэтическим преувеличением – но достаточно сравнить «Онегина» с поэмой «Цыганка», Баратынского, вышедшей практически одновременно с «Онегиным», в 1831 году. Она тоже написана четырехстопным ямбом, ее герой – тоже лишний человек из неслужилой дворянской молодёжи… Но, да простит нас тень Евгения Абрамовича, сейчас она производит впечатление творения продвинутого искусственного интеллекта. Словно какому-нибудь проапдейченному ChatGPT дали задачу «написать поэму Пушкина» – и он действительно ее написал. Но – то, да не то! Где-то странные ударения, не та просодия, не та строфика… Потому что «настоящее то» для нас раз и навсегда – именно Пушкин и именно «Онегин».
Но это сейчас. А тогда, в феврале 1825 года, перед книгочеями в книжной лавке Смирдина предстала тоненькая книжечка, отпечатанная вполне современным тиражом 2400 экземпляров по цене 5 руб., вполне по-современному соразмеряемой с ценой бутылки импортного вина – и украшенная хорошо уже им известным именем бойкого опального поэта, автора ярких южных поэм, о которых все говорят, и возмутительных стихов, о которых все молчат. И предваряемая его собственным чистосердечным предуведомлением: «Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, никогда не будет окончено…» Хотя Пушкин, как обычно, был предельно искренен в стихах и немного лукавил во всем, что их окружало. К моменту публикации первой главы две последующие были уже готовы. В его собственноручной росписи, сделанной по окончании всей работы над «Онегиным», они значатся как нечто цельное:
Но это стало известно уже потом. Пушкин сознательно, по концептуальным (герой проживает жизнь и растет вместе с читателями) и меркантильным соображениям растягивал публикацию уже готовых глав, словно опровергая приданный роману эпиграф «и жить торопится, и чувствовать спешит». Вторая глава была опубликована через полтора года, около 20 октября 1826 года, а третья – еще через год, около 10 октября 1827 года. А тогда, в феврале 1825 года, читатели не без изумления и не без восторга увидели точный слепок последней проведенной Пушкиным в Петербурге зимы 1819/1820 годов. Включая реальных Истомину и Каверина.
При этом даже самым неискушенным читателям было очевидно, что Онегин – не Пушкин. Он немного старше и заметно обеспеченнее. В первой главе «Онегина» нет ни слова про Лицей (упоминание о нем появляется только в начале итожащей VIII главы); а главное – ни слова о том, что занимало молодого Пушкина не меньше, чем балерины и вдова Клико: свободолюбивые разговоры, одушевлённые его же собственными свободолюбивыми стихами, такими, как ода «Вольность».
Мстислав Цявловский, собравший полную летопись жизни Пушкина, приводит сведения, что сразу по выходе первой главы граф Милорадович, ухаживающий за балериной Е. А. Телешовой, заказывает разным поэтам стихи в ее честь… и требует, чтоб они были похожи на стихи об Истоминой в «Евгении Онегине»! Генералу легко потребовать – поэтам трудно исполнить.
Большой перерыв между двумя первыми главами связан еще с одним трагическим обстоятельством. Между ними лёг глубокий водораздел декабря 1825 года. Стоивший, среди прочего, жизни генералу – любителю балерин. Русская жизнь изменилась – и изменилась ее «энциклопедия», пушкинский роман в стихах. Вместо либерального некогда Александра трон не без труда занял изначально чуждый «глупостей» Николай. Поэтому поэту и понадобилась такая пауза между первой и второй главой. За время которой блестящий Петербург в «Онегине» сменился иной картиной: «Деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок…» Пушкин не мог знать, перенося действие второй главы в деревню, что оно задержится там надолго – и почему задержится. Но вышло так, и вышло гениально.
Разговаривая недавно с одной учёной дамой с северного Урала, я заявил ей, что для меня «Онегин» – не о «лишнем человеке» и не о том, как вышла замуж одна провинциальная барышня, а о том, как стремительный европейский четырёхстопный ямб соотносится с бескрайними русскими заснеженными равнинами. «Михаил, – засмеялась она, – если бы вы мне сдавали экзамен, я бы вам такой ответ не зачла». «Так я вам и экзамен не сдаю», – ответил.