Текст: ГодЛитературы.РФ
«Я — социопатка» — автобиографический нон-фикшн канадской писательницы Патрик Гагни, который наглядно показывает читателю, как живется людям с диагнозом «антисоциальное расстройство личности». Но если вы ждете от книги криминала или чего-нибудь в этом духе, то придется разочароваться — перед нами честный рассказ женщины, всю жизнь пытавшейся ужиться с собственной эмоциональной «пустотой».
Гагни с раннего детства ощущала себя чужой среди сверстников, не знала, что такое чувство вины, и не умела сочувствовать, а антиобщественные поступки воспринимала как игру. Лишь взрослея, она учится распознавать свои чувства и пытается сделать все возможное, чтобы перестать приносить боль близким.
Книга откровенно говорит о том, о чем до сих пор говорить не принято — о тщательно лакируемой аморальности и каждодневных манипуляциях, которые социопаты часто прячут под камуфляжем «нормальности». О том, в конце концов, что социопатов вокруг нас куда больше, чем может показаться на первый взгляд — и что им самим нужна поддержка и комплексная терапия.
Предлагаем прочитать отрывок.
Я — социопатка. Путешествие от внутренней тьмы к свету / Патрик Гагни ; пер. с англ. Ю. Змеевой. — Москва : МИФ, 2025. — 336 с.
Глава 7. Капитан Апатия
Свет уличных фонарей отражался от асфальта. Я неслась по бульвару Сансет. Солнце зашло, и резко похолодало, а на мне были только шорты и футболка. Я потянулась включить обогрев, но поняла, что не знаю, как это сделать. Машина была не моя.
Я притормозила, рассмотрела приборную доску и нашла кнопки управления температурным режимом. Я угнала машину несколько часов назад и все это время гоняла по ночным улицам Лос-Анджелеса; разбираться в кнопках было некогда. Но теперь радостный мандраж прошел, я замерзла и ощущала лишь холод, пустоту и раздражение.
Наконец нужная кнопка отыскалась; зажужжала вентиляция. Из решеток подул горячий воздух, и я откинулась на сиденье, разомлев в тепле. Часы на приборной доске показывали полночь, и я вспомнила, что снова нарушила комендантский час в общежитии. Вздохнула, посмотрела на потолок и подумала: «Настанет ли когда-нибудь день, когда мне будет не плевать на комендантский час и вообще на что угодно?» Пока мысль об этом меня только забавляла.
Стоило согреться — и настроение мигом улучшилось. Несколько минут я просто сидела в машине, припарковавшись у аптеки. На пассажирском сиденье лежал бумажник владельца. Я взяла его и достала одну из кредиток. Вышла из машины и направилась в аптеку, готовая к следующему приключению.
Полгода назад я уехала из дома в колледж, и с тех пор все шло не по плану.
Я решила поступить в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе в одиннадцатом классе.
— Поздновато для поступления в колледж в другом штате, — заявила миссис Родригес, наш школьный профориентатор.
Я находилась напротив нее, а она восседала за столом. У нее за спиной висел постер, изображавший мужчину на фоне нескольких «ламборгини». Надпись гласила: «Вот зачем нужно высшее образование». Мне всегда хотелось сорвать этот постер и выбросить в окно.
Она изучила мой табель и сказала:
— Абитуриентам из других штатов советуют подавать заявки сильно заранее.
Я уже успела возненавидеть миссис Родригес. Несмотря на ее любовь к брючным костюмам ярких цветов, которые ее совсем не украшали, она явно была из тех, кто расшибется в лепешку, но никогда не нарушит правила. Еще она отличалась крайним пессимизмом, что вместе с остальным давало худшую комбинацию из возможных.
— Вообще-то, — бодро проговорила я, — мой папа живет в Калифорнии, так что я, считайте, тоже оттуда. — Я сказала это не для того, чтобы с ней поспорить, но миссис Родригес взглянула на меня так, будто хотела влепить мне пощечину. Она поерзала на стуле и затеребила брошку в виде гусеницы, усыпанной драгоценными камушками и безвкусно сверкавшей на лиловом лацкане ее пиджака.
— Насчет этого не знаю, — заметила она, — но не думаю, что есть смысл подавать заявку в Калифорнийский университет так поздно, особенно учитывая, сколько прекрасных колледжей есть у нас буквально в двух шагах от дома! Вот тебе самой понравилось бы, если бы калифорнийцы понаехали к нам во Флориду и заполонили Университет Флориды?
Мне было абсолютно все равно, даже если бы в Университете Флориды учились сплошь калифорнийцы. К тому же я не собиралась слушать совета женщины, считавшей вершиной успеха покупку древних спортивных машин. Но вслух я, естественно, об этом не сказала.
Я остановила выбор на Калифорнийском университете не потому, что мечтала об академических успехах, а потому что он был далеко. Я была подростком, стоявшим на пороге взрослой жизни, но так и не приблизилась к пониманию того, что именно отличало меня от остальных людей. Хуже того, я так и не научилась направлять свои деструктивные импульсы в менее разрушительное русло. До сих пор мне везло. Помимо вечерней слежки за соседями и проникновения в пустые дома, я нашла еще несколько способов тайно реализовывать свои темные стремления и пользовалась ими все время, пока училась в средней и старшей школе. Но уравновешивать темную и светлую стороны личности очень сложно. Мы жили в маленьком консервативном городке, и рано или поздно удача должна была повернуться ко мне спиной.
«Мне нужно жить в большом городе», — решила я и представила место, где не надо будет постоянно тратить столько усилий, чтобы оставаться невидимкой, где можно будет спрятаться у всех на виду. И однажды меня осенило. Лос-Анджелес! Город, где теперь жил папа, мог дать мне то, о чем я прежде могла только мечтать: возможность мгновенно затеряться в толпе. Огромная территория, миллионы жителей — в Лос-Анджелесе я могла стать кем угодно. Слиться с окружением. Исчезнуть.
Мама не сильно обрадовалась, узнав о моем плане переехать на другой конец страны. Но я стояла на своем, и на то было много причин. Хотя я любила семью, я понимала, что должна уехать от родных подальше не только ради себя, но и ради них. Особенно это касалось сестры: та начала догадываться, что я лишь притворяюсь «хорошей девочкой», и это меня тревожило.
— Посмотри, — сказала она однажды.
Дело было в субботу, мы сидели в подвале. Харлоу на диване рисовала в скетчбуке, я играла в видеоигру. Сестра любила рисовать, особенно хорошо ей удавались карикатуры. Она показала мне свое последнее творение: рисунок персонажа. В центре страницы она нарисовала большую букву «А» и супергероиню в маске и плаще. «КАПИТАН АПАТИЯ, — гласила надпись. — Да здравствуют ложь, несправедливость и анархия!»
Я рассмотрела картинку и слова в облачке над головой героини: «Не бойся! — говорила она. — Капитану Апатии до тебя нет дела!»
— Ого, — тихо вымолвила я. Я лишилась дара речи, что было мне несвойственно. Харлоу усмехнулась.
— Это ты, — гордо проговорила она. — Каат, мой любимый супергерой! — И она весело ускакала на кухню готовить свое любимое лакомство — печенье с шоколадной крошкой, которое она слегка подогревала в микроволновке.
Я же сидела и мрачно разглядывала картинку. Я не знала, почему была не такой, как все, но точно знала, что никакой я не супергерой.
Вот Харлоу — та действительно была моим супергероем. Она была доброй от природы. Ей не надо было бороться с демонами, у нее не было тайн и разрушительных импульсов. Иногда мне казалось, что при рождении мне одной досталась вся тьма, в том числе ее «порция». Меня вечно тянуло не в ту степь, а Харлоу была сама доброта. Я всегда понимала, что мы очень разные, но, когда я увидела Капитана Апатию, мне стало ясно, что Харлоу тоже это знала.
К счастью, колледж мог бы стать идеальным спасением. Если бы я уехала, мне больше не пришлось бы прятаться от мамы и опасаться, что я дурно повлияю на сестру. Я смогла бы жить по своим правилам. Может, деструктивные импульсы сами пропадут, если не надо будет бунтовать? Я подозревала, что так и случится.
Может, тогда я смогу стать нормальной?
Эти слова молнией пронзили мое сознание однажды вечером, и с тех пор я все время об этом думала. Я всегда представляла, каково это — жить без темных импульсов и без накапливающегося напряжения. Сколько себя помню, я всегда робко мечтала об этом, но не слишком надеялась. До недавнего времени.
«Что, если в колледже все будет иначе?»
Поначалу так и было. Жизнь в Лос-Анджелесе казалась раем; я даже чувствовала себя нормальной. В день приезда папа встретил меня в аэропорту, и следующую пару недель мы изучали кампус Калифорнийского университета и обустраивали меня в общежитии. Мне досталась комната на втором этаже здания бывшего женского общежития с видом на Хилгард авеню. Стеклянные двери от пола до потолка выходили на единственный в здании маленький декоративный балкончик. Я была в восторге от этой комнаты.
Первые несколько дней я жила одна. Мне уже назначили соседку — ее имя было написано мелом на двери рядом с моим, — но я не знала, кто она и когда планирует приехать. Проходили дни, и я начала надеяться, что она вовсе не появится. Но мечты о жизни в одиночестве рухнули за день до начала занятий. Дверь комнаты распахнулась, и порог переступила нереально красивая китаянка. Она тащила за собой несколько громадных чемоданов.
— Я Патрик. Привет, — робко поздоровалась я.
Китаянка взглянула на меня; глаза у нее были красивые, широкие, миндалевидные. Она потянулась в свою бездонную сумку, порылась там пару секунд и достала маленькую серебристую коробочку размером с калькулятор. С одной стороны коробочки находился динамик, с другой — микрофон. Она быстро что-то проговорила в микрофон, и монотонный мужской голос отчеканил на английском ее фразу, произнесенную на мандаринском:
— Рада-знакомству-меня-зовут-Кими.
— Переводчик! — воскликнула я и вытаращилась на волшебную коробочку. — Ты его везде с собой носишь? — Коробочка перевела мой вопрос Кими, и та с энтузиазмом закивала. Кими приехала учиться по программе для зарубежных студентов. Она никогда прежде не была в США и не говорила по-английски.
— Пелевотик, да, — сказала она. — Масына. — Она похлопала по коробочке.
— Я тоже рада знакомству, Кими, — произнесла я и, обратившись к коробочке, добавила: — И с тобой, Машина.
«Комната с видом и соседка, которая не может со мной разговаривать, — подумала я. — Кажется, Бог меня любит».
Поначалу я радовалась обилию занятий и заданий, мне нравились нагрузки. В свободное от учебы время я бродила по кампусу. Высокая академическая нагрузка и новизна обстановки интеллектуально меня выматывали. По вечерам я падала на кровать и забывалась глубоким сном, а наутро просыпалась бодрой и отдохнувшей. Это было чудесно. Я была полна сил. Я чувствовала себя нормальной. Но так продолжалось недолго.
После первого семестра все как-то замедлилось. Я привыкла, нагрузки уже не казались такими высокими, и ко мне вернулись знакомые неприкаянность и апатия. Я чувствовала копившееся напряжение и сильный стресс, который всегда его сопровождал. Новообретенная свобода никуда не исчезла, но я больше не ощущала покоя. В отсутствие отвлекающих факторов я поняла, что деструктивные позывы никуда не делись. А поскольку я больше не могла, как в детстве, вылезти в окно, пришлось придумывать что-то новенькое.
— Капитан Апатия, — проговорила я.
Я облокотилась о стену с видом на внутренний двор своего общежития и ждала захода солнца. Внизу раскинулся покатый холм, на котором стоял наш университетский городок. Я полюбила этот вид, особенно под вечер, когда калифорнийское солнце заливало все вокруг кроваво-оранжевым. Внизу какие-то ребята катались на скейтах. Один упал и разбил колено. Другие бросились к нему и помогли встать. Но я не сдвинулась с места.
— Не бойся, Капитану Апатии нет до тебя дела, — прошептала я.
Вздохнув, я повернулась к заходящему солнцу. «Я — парадокс», — пронеслось в голове. Мне не было дела ни до чего, кроме собственного равнодушия. А осознание своего равнодушия побуждало пырнуть кого-нибудь. Но теперь я хотя бы понимала, откуда берется эта тяга.
Моим любимым предметом на первом курсе было «Введение в психологию». Я никогда не понимала причины своего антисоциального поведения и решила, что этот предмет поможет разобраться. Курс вела психолог доктор Слэк; она мне сразу понравилась. Сначала мы изучали то, что принято называть нормальной психикой. Большинство людей, объяснила она, от рождения наделены широким спектром эмоций, при этом психическое здоровье каждого отдельного человека и его склонность к аномальному поведению зависят главным образом от адекватности эмоциональных реакций.
Людям, которым свойственны экстремальные реакции и поведение, иногда диагностируют психические расстройства или расстройства личности, но важно понять другое: крайностей может быть две. Помимо тех, кто испытывает излишне сильные эмоции, есть также «слабо чувствующие» люди. Их личность характеризуется не наличием эмоций, а их отсутствием. Меня, естественно, больше всего интересовали именно такие типы.
«Подобное отсутствие чувств также называют апатией», — пояснила доктор Слэк. Прошел примерно месяц с начала занятий, и мы стали изучать антисоциальную психологию. «Апатия — основная характеристика большинства антисоциальных расстройств, — продолжила она. — Взять, к примеру, социопатов». Она повернулась и написала это слово на доске. «Социопатия — расстройство, характеризующееся отсутствием эмпатии к окружающим, — объяснила профессор. — С психологической точки зрения социопаты не умеют сопереживать. Они не испытывают чувства вины. У них свой способ проживания эмоций, не такой, как у всех. Многие исследователи полагают, что отсутствие эмоций толкает их на агрессию и деструктивное поведение. Подсознательное желание чувствовать — вот что движет социопатом, совершающим антисоциальные действия».
Я завороженно внимала каждому ее слову. Впервые в жизни кто-то объяснил мне значение термина «социопат». Охранник Бобби называл социопатами заключенных, и почти десять лет я пыталась найти определение этого слова. С годами это превратилось в игру. Я видела словарь и принималась искать слово «социопат», но всякий раз меня ждало разочарование. Слова или не было, или же определение ничего не объясняло. Как будто все решили, что такого явления существовать не должно. Но я знала, что оно существует. И вот наконец получила ответ.
Доктор Слэк будто описывала меня, и я впитывала информацию как губка. Я понимала, что подобная реакция «ненормальна». Большинство людей, являющихся социопатами, едва ли обрадовались бы, узнав, что их причисляют к социопатам, но я обрадовалась.
Мне постоянно хотелось получить подтверждение, что я не одна, убедиться, что в мире есть еще люди, которые чувствуют иначе, не так, как все. Я всегда подозревала, что они существуют, но теперь знала наверняка. Таким как я в психологической науке отвели целую категорию. И мы не были «плохими», «злыми» или «психами», нам просто было сложнее проживать эмоции. Чтобы заполнить эмоциональную пустоту, мы совершали «антисоциальные действия».
Вдруг все встало на свои места. Я поняла, что напряжение, которое я испытывала всю жизнь, вероятнее всего, было вызвано моим подсознательным желанием чувствовать. Это был не бунт, нуждавшийся в подавлении, а, скорее, психологическая «заплатка», с помощью которой мозг пытался противостоять отсутствию эмоций. Мои дурные поступки, таким образом, становились чем-то вроде самосохранения. Противоядием моей апатии. Мой внутренний эмоциональный мир, как рисунок Харлоу, был черно-белым. Но я могла раскрасить его, совершая морально неприемлемые действия. Так я и оказалась на улицах Лос-Анджелеса в угнанной машине через полгода после начала обучения в университете.