Текст: Владимир Березин
Фото: www.ural.kp.ru
Я впервые увидел этого писателя не так давно. Были девяностые ещё годы, и я ездил тогда на конвенты фантастов, которые справедливо считали Крапивина своим - некоторые даже числили себя в его заочных учениках. Теперь мне с трудом верится, что сам он был в семинаре у знаменитого детского классика Кассиля, и вообще был свидетелем всех превращений нашего Отечества. А тогда я видел перед собой классика. Товарищи мои были с ним накоротке, а я был как бы при них, и не сказать, что мы были кристально трезвы - но это очень личная история, и единственный смыл её здесь - в том, что в те времена он казался мне настоящим классиком.
Я помнил его текст в одной из синих книг знаменитой двенадцатитомной «Библиотеке пионера», текст про маленького оруженосца Кашку с его бесплатной добротой, про нежную подростковую дружбу, пионерский лагерь и прочие атрибуты ушедшего детства - и поэтому тогда у меня было странное впечатление, что со мной говорит портрет из кабинета литературы.
А вот сейчас я понимаю, что писатель
Крапивин был тогда вовсе не настоящим советским писателем - он был совершенно параллелен советской школе.
Это при том, что у него был орден Трудового Красного знамени, не самый маленький в советской иерархии наград. И он вовсе не был диссидентом - но он был именно параллелен той школе, в которой учился я. Это был какой-то другой мир - с одной стороны, в его книгах, а с другой стороны - в его клубе «Каравелла», существующем с 1961 года.
Я знал членов этого клуба, с несколькими преломил хлеб, один из них, мой товарищ, стал настоящим полковником. Те, кого я знал, даже состарившись, трепетно относились к их девизу «Tamborileros, аdelante!»,что, кажется, означало на испанском «Барабанщики, вперед!». И это тоже был особый мир, который был уже параллелен мне: я не очень любил всё это - нашивки и форму, какие-то звания, и вообще «структуру», в том, особенном советском смысле этого слова.
Сейчас я понимаю, что писатель Крапивин был вполне естественен тогда.
Но теперь я понимаю куда более важные вещи.
Первая выражалась в том поразительном обстоятельстве, что учителю Крапивину удалось при Советской власти создать именно структуру, которая эту Советскую власть пережила. И это при том, что Советская власть никаких параллельных структур не терпела и очень насторожённо относилась даже к филателистам. Человек в этих рамках двигался по очевидным ступеням официальной лестницы - октябрятская организация, пионерская организация, комсомольская организация, и, если кто решал двинутся дальше - партия. Просто - «партия», потому что это слово не требовало пояснений - какая.
Второе важное наблюдение заключалось в том, что, как писатель,
Крапивин занимался очень интересным возрастом, который из классической советской детской литературы как бы выпадал.
Нет, в ней было много книг о маленьких гражданах возраста Чука и Гека, и много книг о подростках, но большая их часть была как бы не о подростках. Пионеры-герои, кстати, отнюдь не все были по возрасту теми пионерами, которые читали о них в героических книжках - они были
куда старше. Вообще советское общество старалось взрослеть стремительно.
Даже в комсомол тогда принимали с четырнадцати лет.
А вот Крапивин сосредоточился именно на внутреннем мире подростка. И это был именно подросток, не малыш и не взрослый.
Не строитель светлого будущего, не мальчик, которому предстоит вписаться в систему, а именно то загадочное существо, которое ни во что не вписывается.
С моей стороны то была очень личная история.
Биография писателя внешне проста - родился в Тюмени, жил в Свердловске, потом уже в Екатеринбурге, вернулся в Тюмень, а потом опять переехал в Екатеринбург. Был журналистом, оставаясь писателем, основал вместе с детьми тот самый клуб «Каравелла». (История таких клубов, кажется, ещё не написана, а это было то самое движение «снизу», которое доказывало, что как не покрывай общество обрядом официальных структур, а жизнь всё равно найдёт дырочку и выльется вовне, в самых разнообразных формах). Писатель Крапивин был признан, и, как настоящий признанный писатель, всё время ругался с чиновниками и критиками. У него есть немалый круг поклонников - выросших детей, которые и по сию пору готовы ругаться за своего кумира - правда, в социальных сетях.
Но объект яростной защиты ведь не только сюжет и стиль. Часто человек защищает не саму книгу, а то ощущение восторга, которое она в нём вызвала, он защищает, в конце концов, своё собственное детство.
А тогда,
в советское ещё время, Крапивин вызывал очень странное ощущение - вроде бы и не запрещённый писатель, но и явно не в официальной моде.
И сейчас Крапивин никуда не делся. Он написал огромное количество книг, и по плодовитости сравним с Дюма - с той важной поправкой, что свои книги он писал сам.
Но в моде не будет никогда. Чтобы стать успешным в наше время, Крапивину пришлось бы писать совсем иначе. Ему и его родственникам стало бы безусловно сытнее, но мир при этом стал бы неполон. С ним можно не соглашаться, его можно не понимать (это касается и взрослых его читателей, и подростков советского времени, и нынешних), но Крапивин как литературный феномен - бесспорен и важен.
Я бы не сказал, что он хорошо раскрыт, описан и анализирован - восторженных текстов о нём я видел много, как много и брезгливо-отстранённых.
Но не видел объяснений того, как работают сюжетные конструкции, как из раза в раз реализуется противостояние общества, параллельной ему маленькой структуры и подростка с индивидуальностью. Как проникает одно в другое, как отторгают кого-то, как кто-то вписывается в общий или необщий корпоративный порядок.
Как действовала романтика на подростка семидесятых, скажем, и как теперь действует на современных.
Их, кстати, реже стали звать тинэйджерами.
Была такая важная, хоть сейчас и забытая заочная полемика Крапивина с саратовским критиком Арбитманом.
Крапивин образца девяносто четвёртого года отвечал Арбитману на какую-то статью, время от времени ругая слово «тинэйджер». Чем был виноват этот термин я, правда, не понял, а Крапивин писал: «“Тинейджер” в нашем обществе - это порождение нескольких последних лет, нашего равнодушного к детям времени. Этакое жующее заграничную жвачку создание, чьи мысли сводятся к “адидасовским” шмоткам, а постижение искусства застыло на уровне разноцветных пивных банок и кассет с мордобойно-сексуальными триллерами». Но, собственно, самым интересным для меня было другое: мысль о том, кто лучше - дети или взрослые. Для Крапивина этот ответ был однозначен: «Для г-на Арбитмана, очевидно, является сомнительной и пугающей новостью тот факт, что
подростки «изначально (курсив мой - В. К.) честнее, порядочнее, самоотверженнее... взрослых».
Но это объективная - не только социальная, а даже и биологическая истина. Дети действительно рождаются неиспорченными, искренними существами, они во многих отношениях чище взрослых. Беда только, что в то же время они -
наивнее, беспомощнее и неопытнее своих родителей и наставников. Потом уже, постепенно, взрослый мир переделывает их по своим законам - одних раньше, других позже. Столкновение детского бескорыстия и взрослого прагматизма - это драма многих поколений» * .
Оказалось всё ещё сложнее. Тогда в городе, заваленном мартовским снегом, который был ли ещё Свердловском или уже превратился обратно в Екатеринбург, мне рассказывали про структуру клуба, который превратился к тому же и в киностудию и в пресс-центр.
Интересно, что многие
поздние советские утописты проповедовали образ «учителя».
В повести «Возвращение» Стругацких прямо говорится: «в мире наибольшим почётом пользуются, как это ни странно, не космолетчики, не глубоководники и даже не таинственные покорители чудовищ - зоопсихологи, а врачи и учителя. В частности, выяснилось, что в Мировом Совете - шестьдесят процентов учителей и врачей. Что учителей всё время не хватает, а космолётчиками хоть пруд пруди» ** . Но только свердловский писатель попытался сам воспитывать новых людей.
При этом статья Арбитмана называлась «Слезинка замученного взрослого», там Арбитман придумал (или, по его словам, использовал кем-то придуманный) термин «пионерско-готический роман». Кстати, там упоминался и чрезвычайно популярный фантаст Сергей
Лукьяненко с «Тайной сорока островов».
А Крапивин всё говорил и говорил о том, что дети всегда лучше и чище взрослых. Но при этом чтении я вспомнил, что была в Китае такая казнь - отдавали человека подросткам.
Это была мучительная казнь, ибо подростки, как и любые подростки мира, находились по ту сторону добра и зла. Они были достаточно ловки и сильны, но, одновременно, по-подростковому жестоки и беспощадны.
И ещё я помнил о том, что во многих странах мира дети обыденно берут в руки оружие - не для того, чтобы играть. И в рамках традиционного гуманизма кажется, что они безвинны. У них есть скидка на вину.
Но вина на всех.
Рецептов нет.
ЧТО ИЗ ВСЕГО ЭТОГО СЛЕДУЕТ?
Во-первых, то, что 14 октября день рождения писателя, без которого невозможно понять всё позднее советское общество - при том, что менее типичного писателя я не могу представить.
Во-вторых, те поводы к размышлениям, которые возникают вокруг крапивинских книг, героев и его структур - едва ли не самые мало обдуманные. Где грань ответственности подростка? Что отделяет уважение к учителю от его культа? Есть ли эволюция романтического начала, и как отделить романтику от эскапизма? Что такое, наконец, подростковая дружба? Про любовь говорят постоянно, а вот дружба в литературе сюжет гораздо менее прояснённый.
Вопросов много, и читателю решать самому.
* Крапивин В. Пионерско-готический роман, тинейджеры и «обескураживающие повторы» //Уральский следопыт», № 8, 1994.
** Стругацкие А. и Б. Возвращение. Полдень, XXII век. - М.: Государственное издательство детской литературы Министерства просвещения РСФСР, 1962. С. 15.
Ссылки по теме: