Текст: Борис Кутенков
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
В социальных сетях и в прессе
продолжается обсуждение книги Захара Прилепина «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы». Один из главных – и выходящих к
широкому обобщению – текстов в этой связи предлагает Анна Наринская на «Горьком»: вроде бы не о книге (без единого упоминания её, что выглядит в свете различия позиций сознательным жестом игнорирования), но – об отражении войны в русской классике. Стержневая мысль текста проста как пять копеек – «Русская литература всегда была против войны»; банальность своих размышлений подчёркивает и сама автор, говоря о «времени, когда
все проникнуто враньём до такой степени, что два-плюс-два-равно-четыре оказывается глотком свежего воздуха, необходимостью, прозрением». Отсутствие развёрнутой аргументации в тексте выглядит одновременно смелостью – так выкрикнутое в запальчивости смотрится наиболее смелым жестом, как правда,
нуждающаяся в доверии, а не в доказательствах, – но и вызывает желание прицепиться. Прежде всего – к отождествлению «сложности» и «вранья», с одной стороны, и «аксиоматичности» и «банальности» – с другой (не является ли та же «банальность» Наринской аксиоматичной для неё самой и разделяющих ту же
точку зрения, а значит, не равной непреложной истине?). Между тем, «сложность» Прилепина априори более доказательна – как написавшего целую книгу во имя своей «подмены» (является ли она таковой – сейчас не вдаёмся), даже если эта подмена может быть опровергнута одним запальчивым текстом в стилистике фейсбучного поста. Любопытно было бы прочитать полемику Прилепина и Наринской – с аргументацией позиций того и другой.
Материал с принципиально иным подходом к теме ещё ранее опубликовал Иван Мартов (опять-таки, не в связи с Прилепиным, а ко Дню защитника Отечества, но ясна перекличка этого материала с текстом Наринской) – сделав подборку цитат из классиков рубежа XIX–XX вв.,
выразивших в своём творчестве негативное отношение к войне «Красный смех гуляет по стране». Лиза Биргер подготовила материал о «самых пронзительных репортажах и мемуарах» о войне («10 документальных книг о войне») – от Ивана Бунина до Аркадия Бабченко.
Обе подборки, подкреплённые цитатами, вкупе с «обосновывающим» их материалом Наринской негласно заявляют «ударим пацифизмом по Прилепину». Истина, как всегда, где-то посередине.
Из других важнейших материалов на том же «Горьком» – интервью с Владимиром Сорокиным: «Рано или поздно человечество начнёт избавляться от домашних библиотек, книга навсегда
перекочует в культурные хранилища. Бумажная книга станет музейным экспонатом, тиражи бумажных книг будут небольшими, внешний вид их будет завораживать настоящих библиофилов. Книга станет дорогим удовольствием для избранных любителей. Как живопись маслом…» В преддверии выхода нового романа «Манарага» интервью с писателем также публикуют «Медуза»
(«В России настоящее стало будущим, а будущее слилось с прошлым») и «Коммерсант» («Россия хранит золотые запасы мракобесия»), а Colta и «Афиша-Daily» представляют отрывки из романа.
Виталий Васильченко на «Горьком» пишет об «Истории нацистских концлагерей» Николауса Вахсманна и проводит собственное расследование, показывая приблизительность работы историка: «Заявив необходимость освободиться от одномерности, Вахсманн в конце концов концентрируется на цифрах, статистике и описаниях исторического фона. Что ему удается, так это доказать: концентрационные лагеря ошибочно считаются синонимом Холокоста, хотя их истории тесно переплетены. Автор показывает, что террор в отношении евреев бушует
преимущественно за пределами концлагерей, где даже в разгар работы фабрик смерти евреи составляют не более 30% всех заключённых. Мемориальные нарративы других групп заключенных – коммунистов, советских военнопленных, уголовных преступников, гомосексуалов, цыган, пролетариата – ещё только предстоит написать…»
Главный редактор «Кольты», поэт Мария Степанова
публикует уже третий фрагмент из своей готовящейся к печати книги о механизмах частной и коллективной памяти (анонсированной в течение полутора лет также в «Коммерсанте» и
рефлексом оказывается защитный – хочется прикрыть её, как бабушку, белой простыней сочувствия и понимания. Мы почти ничего не знаем о Саломон и её последних месяцах, но мало что может быть дальше от истинных желаний Автора оперетты, последовательно и бескомпромиссно обнажающего все механизмы, заставлявшие двигаться её героев».
Из близких мемориальных публикаций – в «Лиterraтуре» рассказ
«Про Анну» Аси Климановой: поэта, вундеркинда, ушедшей в 17 лет, с предисловием её отца Дениса Климанова: модернистский текст от первого (мужского) лица, где опытом аутизма наделён персонаж, вокруг которого разворачивается загадочная мистическая история с пробирающим финалом.
На «Афише-Daily» Артём Новиченков, прозаик, драматург и учитель московской школы,
рассуждает о преподавании литературы в школе, делая интересные выводы как о «воспитании сексизма» («Если заглянуть в список авторов, обязательных к прочтению и предлагаемых на выбор для сдачи ЕГЭ по литературе, увидим, что школьная программа на 98% (64 из 67) состоит из авторов-мужчин. Упоминаемые там же Ахматова, Цветаева и Ахмадулина
обычно изучаются только в 11-м классе и чаще всего бегло. Так женщина практически не попадает в оптику школьной литературы»), так и о проблемах многократно поднимаемых: «ценностном» ориентировании литературы, требовании практической пользы, «невозможности честного и искреннего диалога» в связи с этим. Текст вызвал активную поддержку в социальных сетях. На YouTube выложена также лекция Новиченкова «Эротика и секс в русской классической литературе», прошедшая в рамках сезонного лектория SexProsvet 18+.
Те же проблемы затрагивают в январском номере «Нового мира» Андрей Ранчин и Татьяна Касаткина.
Первый размышляет, в частности, о вольности трактовок в преподнесении классического произведения и необходимости научить читать текст так, как он написан, а вторая раскрывает «субъект-субъектный» метод
чтения как основанный на самих свойствах текста и выраженной внутри него личности автора, не предполагающей дополнительных трактовок исследователя. Михаил Павловец, преподаватель Школы филологии НИУ ВШЭ, на своей странице в фейсбуке предлагает другой вектор разговора о классическом произведении – как об «отрицательном
эстетическом опыте, о «невстрече» с произведением, которым все восхищаются как шедевром».
Переходим в «Журнальный зал»
В «Дружбе народов» – продолжение обзора об итогах 2016 года. Ольга Брейнингер (Бостон) о новых разноформатных медиа и прозе, в том числе ещё ожидающей выхода на русском: «Мой
личный праздник 2016 года – анонсирование русского перевода «Бесконечной шутки» Дэвида Фостера Уоллеса, на мой взгляд, главного романа последних десятилетий. Почти так же сильно, как выхода самого романа, я жду появления вокруг него критических публикаций, где, надеюсь, будет поднята тема новых средств и форм художественного выражения, от которых русская литература в каком-то смысле была изолирована на протяжении нескольких десятилетий – разрыв, который нам необходимо преодолеть, и опыт чтения «Бесконечной шутки» должен в этом помочь». Юлия Подлубнова (Екатеринбург): «Для меня очевидно, что 2016 год прошел под знаком консервативного поворота в общественной жизни и в литературе – такая долгоиграющая тенденция, вышедшая на первый план в последние
годы. Не так давно Ольга Славникова, похоже, закрывшая проект «Дебют», констатировала, что молодые снова стали реалистами. С этим сложно не согласиться, добавив лишь, что – уже никакими не новыми, а самыми кондовыми». Рукописи на «Дебют», кстати, принимаются в этом году.
Алексей Саломатин (Казань) в связи с выходом oтдельного издания Василия Петрова в «Б.С.Г.-Пресс»: «Хотелось бы пару слов сказать и о серии, в которой книга вышла, и которая, как мне кажется, позволяет с осторожностью надеяться на то, что наметившаяся робкая тенденция к возвращению из небытия забытых поэтов и устранению белых пятен в истории литературы не сойдёт на нет в наступающем году. (Кто-то, конечно, может резонно возразить, что никакой тенденции нет, а есть лишь удачное совпадение на коротком отрезке времени независимых частных случаев, но что есть закономерность, как не совокупность частностей?)»
«Знамя», теперь размещающий номера на своём сайте ещё до появления в «Журнальном зале», публикует выступления лауреатов ежегодной премии журнала – Алексея Винокурова, Елены Макаровой, Вероники Долиной, Вячеслава Ставецкого, Ирины Сурат, Игоря Шкляревского, Евгения Ермолина, Романа Сенчина. Эссе в лучших образцах далеки от тривиальных лауреатских благодарностей – и близки к авторским манифестациям своих позиций в литпроцессе. Алексей Винокуров: «Мы сами себя бьём по рукам, отступаем перед призраком. Нас ещё даже толком не попросили на выход. Нам пока лишь намекнули, что становиться на четвереньки человечеству будет удобнее без литературы, а мы уже готовы покинуть поле боя. Рано списывать самих себя со счетов. Хотя бы потому, что светы, о которых идет речь, должны сиять для всех. Даже если не все хотят их видеть». Евгений
Ермолин: «Литература в мороке визуализаций и бедламе пиара и пропаганды имеет единственную, может быть, привилегию – быть не вместилищем идеосимуляций, а прибежищем и обетованьем мыслящей и ищущей личности». Ирина Сурат, исследователь Мандельштама: «В 1960–1970-е годы интерес к Мандельштаму подогревался запретностью
имени, малодоступностью текстов, и, тогда открываемый моим поколением, он вызывал прежде всего изумление: вот поэт неслыханный, каких ещё не бывало! Теперь происходит другое: есть запрос на понимание сложной поэзии – посмотрите, на каком уровне иной раз идёт разговор о стихах Мандельштама на общедоступных сетевых площадках, с какой активностью прошёл в юбилейном году открытый конкурс «Нового мира» на лучшее эссе о Мандельштаме. Читатели иной раз могут чего-то не знать, но они хотят знать и, главное, – понимать. <…> читатель уже готов изучать мандельштамовскую поэзию как огромный чудный мир, готов осваивать и его прозу как уникальный опыт мышления опущенными звеньями, и мы, филологи, по мере сил в этом процессе участвуем, если, конечно, нам есть что сказать». Наталья Иванова в рубрике «Гутенберг» делится страстными впечатлениями
умного читателя, в которых прежде всего захватывают переходы от цитат, говорящих сами о себе или сопровождаемых ироническими комментариями, – к эмоциональной читательской реакции. В трёх предложениях удаётся уместить ретроспективный взгляд на двадцатилетнее состояние русской литературы, саркастическую реплику на полях и целостный взгляд на книгу: «Как симпатичен был двадцатилетний Серёжа Шаргунов со своими «Новыми реалистами», в «Новом мире»… Сейчас мы протрезвели, в том числе хитроумный Шаргунов, – а вот Ермолин остается романтичным и даже… громокипящим. «Наши лбы студит ветер бывших и будущих русских революций и смут». Ну-ну. А вот что важно в книге и в высшей степени питательно – реальные соображения о реальном движении прозы и поэзии…»
И напоследок о стихах. «Нева», в целом не отличающаяся особенной эстетической разборчивостью, неожиданно публикует яркие стихи Яниса Грантса из Челябинска, – с лёгкой, но не легковесной игровой интонацией повествующие о мире шахматных клеток и прочих ограничений, а главное – об умении вырваться в самые неожиданные пространства за пределы этих клеток:
вот и дождь. этот дождь на космической фазе полета
превращается в снег, потому что февраль и суббота.
это снег. он летит синусоидно и неповадно,
превращаясь в соседку. в соседку с клубком. в ариадну.
ариадна летит с на губах исполняемым соло,
превращается в сельдь непонятного вовсе посола.
В «Новом мире», № 2 – Анна Логвинова, – поэт, уникальный и обаятельно-самоироничной дурашливостью лирического образа, и умением говорить о серьёзном в рамках непритязательных на первый взгляд историй, – но что-то подсказывает, что от стихов этими определениями не отделаться. Артистичная, имиджево-расчётливая поэтика Логвиновой, знающая цену и трогательным заминкам, и стилистическим контрастам, и эффекту, производимому размытыми финалами и сближенными рифмами, не стремится быть поэзией в «строгом» смысле: метафорической, композиционно опрятной, – стирая грань между художественной и естественной речью:
Я варила макароны,
я кричала телефону:
за сыном уже заходят девицы,
галчонок уже превратился в корову,
а я в той же точке подпрыгиваю как Вицин,
удерживаемый Никулиным и Моргуновым.
Дочка меня обняла,
с кастрюли крышку сняла,
сказала мне: мама, с галчонком всё норм,
он по-прежнему птица, я дала ему корм.
В том же номере – подборка Марии Марковой, прекрасная и своей тревожной и бережной
интонацией, и семантической многоплановостью, не только на уровне языка, но и на уровне прозревающего взгляда, и свободной проницаемостью границ между наблюдаемым и неназываемым:
Смотри на меня. Оправдания нету.
Я тоже ходила слезами по свету,
нашла эту улицу, выбрала дом,
вошла в эту комнату с вестью о том,
что всё исчезает из мира бесследно,
и вещи смотрели беспомощно, бледно –
пощады и мира никто не просил,
но пламя горело, и розовый венчик
олень безмятежно носил.