Текст: Дмитрий Шеваров
- Признак настоящего писателя в наше
- странное время: не стихающая совесть.
- Способность прощать всех, кроме себя...
Василий Белов
По осени я был в одном большом городе и там мне посоветовали обязательно побывать в книжном магазине интеллектуальной литературы – самом крупном и престижном во всем регионе.
По дороге в этот магазин я думал о том, почему раньше я не мог жить без книжных магазинов, а сейчас живу и меня даже не очень тянет туда. Помню, как приезжая на каникулы в маленький северный город, прежде речки, кино или стадиона, бежал в книжный. Запах новеньких книг был таким же сладким, как запах бабушкиных шанежек.
А в армии! – в уральском поселке, где я служил, был крохотный книжный магазин, и тот в подвальчике. Нечего там и купить было, кроме ленинских брошюр и пособий по ветеринарии, но ведь я жадно искал, ждал, надеялся: а вдруг случится чудо и в нашу глухомань забросят сборник Пастернака или Цветаевой, книжку Трифонова или Шукшина, томик рассказов Юрия Казакова или Василия Белова?..
В последние годы я потерял это чувство ожидания и почему-то не жду ничего от книжных магазинов, хотя там есть сегодня все, о чем и не мечталось тридцать лет назад.
Вот и на этот раз я почти час ходил по ультрасовременному книжному, дивясь изобилию умных и серьезных книг, рассеянно разглядывая их, любуясь и возвращая на полку. Интеллигентный юноша-консультант заботливо поинтересовался: «Вам что-нибудь подсказать?..»
- – У вас есть что-нибудь Василия Белова?
- – Конечно, – с готовностью отозвался юноша, – идите за мной.
- Мы подошли к полке, где стояли книги на букву «Б». Белова там не оказалось.
- «Сейчас по компьютеру посмотрим», – желая подбодрить меня, сказал молодой человек.
- Он моментально ввел в поисковик фамилию Василия Ивановича.
- – Ничего нет... Странно даже.
- – Ну, может, где-то в антологиях? Бывают же коллективные сборники...
- – Понимаю вас, но нет, извините.
- – Да разве вы виноваты...
Я купил в магазине детскую книжку про ежиков и ушел. Было обидно и за Белова, и за себя, и за этого начитанного юношу.
Но только ли потому обидно, что среди тысяч книг я не нашел ни одной беловской? Нет, в этом чувстве было что-то еще особенно горькое.
Я шел по вечерней улице среди сияющих небоскребов, выросших на месте фабричных лачуг, и вся эта новая ослепительная жизнь говорила мне: «Какие пустяки... ну что там книжки... что они значат сегодня и для кого?.. люди прекрасно живут без книг, посмотри... как хорошо им укрыться от промозглого ветра вот в этом кафе, как там уютно, и музыка тихо играет... зачем им сейчас просмоленный горьким сельповским табаком Иван Африканович с его Катериной, девятью детишками и лошадкой Пармешей... уж там, где они жили, и бурьяном все заросло, не разберешь уже теперь, проезжая по шоссе, а была ли тут когда-то деревня... нет, не в книгах суть, не в книгах...»
«А в чем же?» – спрашивал я эту жизнь, но она молчала, вернее, играла свою мелодию, как саксофонист, прикрывший глаза и влюбленно прижавшийся губами к своему инструменту.
И я согласно внимал: да, главное, в жизни не книги, а сама жизнь. Но если мы не читаем «Гудят провода» и «За тремя волоками», не перечитываем «Привычное дело», «Лад» и «Плотницкие рассказы»,
если даже в лучших книжных магазинах нет книг Василия Белова, то не значит ли это, что мы забыли, предали ту жизнь, о которой он писал сквозь слезы?
Жизнь, которой жили миллионы людей в послевоенной деревне. Да много ли лучше живут сейчас – там, где еще живут. «Жить будет добро, а жить будет некому» – это ведь тоже из «Привычного дела»...
Читатель ищет комфортного, а не сострадательного чтения – так было всегда, а сейчас в особенности. Когда столь многое вокруг надрывает душу, если и хочется чтения, то забытного, легкого.
Трагическое несовпадение «деревенских» писателей и городского читателя заметил еще в 1961 году Василий Шукшин,
крепко друживший с Беловым. В одном из писем Василий Макарович писал: «Скорбное просится с языка, ну, а у нас скорбное не в почете...»
А что дело не в книжках – с этим отчасти бы согласился, должно быть, и сам Василий Иванович. Он относился к своему писательству не только без гордости, а с великим смущением и даже сокрушением. Звание писателя, приравненное в советское время к званию идейного поводыря, было ему чуждо. Но он глубоко и благодарно ощущал тайну своего призвания к Слову, и это смиряло его с письменным столом. Белов понимал, что нет у него другого пути донести до людей свою правду, кроме русского Слова. Пепел униженной русской деревни неумолчно стучал в сердце, боль и слезы невозможно было без конца душить, красота северного лада просилась быть воспетой. Книги свои Белов не приписывал своему таланту, считая, что его рассказами выговаривается не он один, а вся малая родина его.
Он совершенно не терпел, когда его спрашивали о «творческой лаборатории», считая это глубоко интимной стороной души, за которой грешно подсматривать.
В комнате Василия Ивановича, над его кроватью, и сегодня висит небольшая икона «Введение во храм Пресвятой Богородицы». Когда-то он подобрал ее в брошенной деревне. Состояние иконы было плачевно, но знаменитый вологодский реставратор Федышин вернул ей божеский вид. Почему именно эту икону Василий Иванович поместил в изголовье – об этом он и сам бы, наверное, не сказал ничего определенного. Так душе было угодно.
Василий Иванович Белов скончался под этой иконой 4 декабря 2012 года, в день Введения во храм Пресвятой Богородицы.
Ссылки по теме:
Музей Василия Белова собирает истории о писателе — 17.05.2017
«Василий Иванович — больше чем писатель…» — 11.03.2015
Василий Белов — 11.03.2015