Текст: Андрей Цунский
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Максим Горький — последний писатель-титан, при жизни признанный классиком. Журналистов по большей части интересует его окарикатуренный портрет: длинный худой человек с палкой и в длинном плаще, вечно рыдающий в «плакучие» усы и при этом большой любитель женщин. То, что появился такой медийный образ, немудрено. Политические прагматики создали его для своих целей, а в современной журналистике на фигуры такого масштаба давно заведены «глянцевые досье». Личная и особенно интимная жизнь великих не дает покоя ни журналистам, ни обывателям. Всегда опасно затрагивать эту тему. Но она чрезвычайно важна, поскольку раскрывает формирование творческой личности и биографии. В нашем случае — двух биографий и личностей, Алексея Пешкова и Максима Горького.
«Она надевала чулки в моем присутствии. Я не был смущен. В её обнаженности было что-то чистое».
О страшном детстве в «домике Кашириных» и первых шагах в самостоятельной жизни написал Максим Горький. Но художественные произведения — «Детство», «В людях», «Мои университеты» — не могут восприниматься как документальная биография Алексея Пешкова. Нелюбовь матери к сыну — считавшей маленького Алешу виноватым в смерти отца и едва родившегося брата Максима — это факт биографии. «Виноват» Алексей был лишь в том, что заразился холерой, а любящий отец выходил его, но заразился сам… И первая зачарованность городской мещаночкой Маргаритой, которая не стеснялась переодеваться при мальчике и даже принимать при нем своих любовников, но дарила ему хоть немного внимания и доброты. Этот первый чувственный опыт — опыт чувств, подчеркнем, чтобы устранить двусмысленность. О ней он писал только нежно, и звал ее «моя Марго».
По комплекции вашей вы человек здоровый — и стыдно вам так распускать себя. Вам необходим физический труд. Насчет женщин — как? Ну! Это тоже не годится. Предоставьте воздержание другим, а себе заведите бабенку, которая пожаднее в любовной игре, — это будет полезно.
В 19 лет Алексей Пешков совершенно разбит и физически, и душевно — женщины отвергают его, друзья оказываются в тюрьмах — кто и за что, это тема иная. Он удивительно силен физически — у него очень широкие плечи, после тяжелейшего труда в пекарне — он работал тестомешальщиком — он падает на спину и… штудирует немецкую философию (еще дед замечал, что память и охота до учения у внука «волчья»). Он непонятен и потому для женщин своего круга непривлекателен. Особенно на него подействовала неудача в отношениях с сестрой милосердия Марией Степановной Деренковой (в публикациях последнего времени ее фамилию можно встретить перевранной в десятках вариантов). Алексей Пешков приобретает анатомический атлас и за три рубля — тульский гладкоствольный пистолет и четыре пули. Но собственную анатомию он знает хуже, чем Шопенгауэра, — грудная клетка у него шире, чем нарисовано в атласе, и, пытаясь свести счеты с жизнью, в сердце он не попадает, только уродует легкое. Рана и стала тем гнездом, откуда начал развиваться туберкулез. Смерть не прошла мимо — она отложила день своего прихода. В записке, не оказавшейся, по счастью, предсмертной, он попросил вскрыть его тело, чтобы «посмотреть, что за черт в нем сидит». В итоге его — раньше, чем Толстого — отлучают от церкви. На это он отвечает: «В следующий раз на монастырских воротах повешусь». Заводят судебное дело, и будущий Горький оказывается у психиатра. Психиатр этот Шопенгауэра, может, не читал, но житейской мудрости ему было не занимать. Что доктор сказал Алеше Пешкову, вы уже прочитали.
Не понимаю, как могла сложиться и жить во мне эта романтическая мечта, но я был непоколебимо уверен, что за тем, что известно мне, есть нечто неведомое, и в нем скрыт высокий, тайный смысл общения с женщиной, что-то великое, радостное и даже страшное таится за первым объятием, — испытав эту радость, человек совершенно перерождается.
«Подходящая» под описание психиатра женщина нашлась. Ольга Каминская, замужняя, неудачливая акушерка. Ее муж — «диванный интеллигент», ох, не он ли первым вспомнился писателю Максиму Горькому, когда тот начал свой роман «Жизнь Клима Самгина»? Муж знал о связи жены с молодым пролетарием, устраивал сцены, увез жену в Париж, откуда она вернулась через два года, и чувства ее и Алексея Пешкова вспыхнули снова… Но ненадолго. В рассказе о своей первой любви Максим Горький пишет о каком-то подвальчике, прямо булгаковском, даже похуже, только не было подвальчика, потому что и квартира была приличная, да и страсть полыхнула и угасла: Алеша Пешков уже был другим человеком, и все чаще из-за его спины тенью показывался исполин Максим Горький. «Многому научился я около моей первой женщины. Но все-таки меня больно жгло отчаяние непримиримого различия между мною и ею. Для меня жизнь была серьезной задачей, я слишком много видел, думал и жил в непрерывной тревоге. В душе моей нестройным хором кричали вопросы, чуждые духу этой славной женщины». «Славной» - важнейшая деталь: к своим близким женщинам и Максим Горький, и Алексей Пешков относились рыцарственно и ни одного плохого слова о них не говорили. Бывший муж изводил Алексея Максимовича попытками вернуть Ольгу, та периодически «навещала» его и еще кого-то, и наконец стало ясно, что нужно прекращать эту нелепицу. «Мы уже достаточно много задали трепок друг другу. Я ни в чем тебя не виню и ни в чем не оправдываю себя. Я только убежден, что из дальнейших отношений у нас не выйдет ничего».
«Милый друг! Черт знает как нелепа тяжела моя жизнь и как одинок я на этой несчастной земле. Иногда мне хочется выйти на улицу, взять первую попавшуюся проститутку со всеми ее болезнями, со всей пустой душой и всю ночь говорить ей самое хорошее, что осталось в сердце. Каждому человеку мать нужна. И хотя в 48 лет смешно и глупо мечтать о материнской ласке, но именно этого хочется. Хочется поговорить с человеком-матерью. Не смейся. Трудно».
Это написано Алексеем Максимовичем первой своей (и единственной) законной жене, матери его детей, и возможно — самой главной женщине в его жизни, без которой не было бы на свете гениального Максима Горького. Но написаны они через долгие годы после их расставания. Степень искренности и глубина чувств Алексея Максимовича и Екатерины Павловны, урожденной Волжиной, невероятна. Именно она взяла фамилию Пешкова и носила ее до смерти в глубокой старости. А познакомились…
Выбросьте из головы длинного усатого чудика в круглой шляпе! Его придумали люди, которым и Горький, и Пешков нужны какими угодно, только не живыми. Дело было так.
Однажды корректор Катя Волжина, дворянка, образованная и интеллигентная (что вещи разные) девушка, пришла на свою работу в редакцию «Самарской газеты» и увидела, что на редакционном столе весело выплясывает после длившейся всю ночь редакционной попойки новый фельетонист, известный как Иегудиил Хламида. Не лучшие обстоятельства для знакомства. Но это был высокий, красивый человек с добрыми и очень веселыми глазами, и через некоторое время Катя узнала, что этот самый Иегудиил в отличие от прочей журналистской публики очень серьезно образован, по-настоящему умен, артистичен. Среди его друзей - великий Шаляпин, в редакцию он приехал с благословения самого Владимира Галактионовича Короленко и пишет романтические и удивительно красивые вещи в прозе и стихах… Брак воспоследовал скоро. Тем более что и у Алексея, и у Кати — теперь тоже Пешковой — были общие взгляды на действительность и вера в необходимость и неизбежность грядущей революции. Катя, сперва втайне, сочувствовала революционерам, а потом стала сама членом партии эсеров. Редакционное хулиганство скоро кончилось, Горький ушел с головой в работу, а Пешков узнал с Екатериной все возможные лики любви — от молодой влюбленности в жену до любви в разлуке, любви в расставании, любви в стыде, любви в печали, и даже любви после смерти. Их переписка — это более 600 писем, в которых Алексей Максимович называет жену и матерью, и дочкой, и другом… Но оставим эту переписку серьезным ученым. Это была, без сомнения, великая любовь. Но жизнь несла Алексея Пешкова и Максима Горького в разные стороны, и Пешкову некуда было деваться от Горького — оставалось идти за ним следом, разрывая даже самые нежные и дорогие отношения…
"Вы черт знает как великолепно играете!"
Эти слова прозвучали 18 апреля 1900 года в Севастополе, куда приехал с гастролями Московский ххудожественный театр. Давали «Гедду Габлер», и после спектакля за кулисы к исполнительнице главной роли Марии Желябужской-Андреевой зашли в артистическую уборную Антон Павлович Чехов и Максим Горький. Первому 40 лет, и жизни ему осталось четыре года. Второму 32, и он в расцвете сил и славы.
Надо сказать, что Марию Андрееву Станиславский назвал «полезной актрисой». Еще бы не полезной — из-за нее не просто стрелялись на дуэлях и просто так, из ее туфельки пили шампанское, сходили с ума не только литераторы и «больные театром» поклонники. Сначала на Андрееву, а потом и в театр хлынули потоки золотых империалов самого Саввы Морозова, богатейшего мецената России! И уже никто не мог сказать — деньги ли Морозова сделали славу Андреевой (и театру), или наоборот…
Но Горький 1900 года — это уже не какой-то Хламида. Это известнейший литератор России, и не с кем-то, а с Чеховым идет он на спектакль и за кулисы. И в его голове уже зреют замыслы произведений для театра.
Он богат — хотя, конечно, не как Савва Морозов. Но он знаменит. Его слава огромна! Так уж вышло — александровские реформы образования дали плоды, и в России в семь раз выросло число грамотных, в несколько раз — читательская аудитория, но за счет кого? Чиновников, купцов, дворян? Нет! Это читающий пролетарий и простой горожанин, и им нужен свой, а не толстовский и тем более не тургеневский герой. И свой писатель. И этот писатель — Максим Горький. Джон Леннон позапрошлого века. Гордо реет буревестник: A working class hero is something to be!
Видя, куда идет дело, К. С. Станиславский пророчествует: «Заранее оплакиваю ваше будущее». Максим Горький пишет пьесы, Андреева в них играет, а потом уже и не играет — она становится сперва любовницей, потом гражданской женой Горького, его секретарем, дворецким в юбке, экономкой, налаживает нужные связи, и вот уже подписывается «Мария Пешкова». Она член РСДРП, и сам Старик - партийная кличка мало в те годы известного широким кругам Владимира Ульянова — дает ей партийный псевдоним «Товарищ феномен». Кличка говорящая: «Товарищ феномен» умеет притягивать к себе деньги. В кассу РСДРП раньше текли через нее деньги Морозова. Теперь Ленин распоряжается деньгами Максима Горького. «Тащите из Горького сколько можно!» И «благородная Маруся» тащит из «милого ангела» вполне достаточно, чтобы проводить партийные съезды, включая тот самый знаменитый, лондонский, с которого начались в России неисчислимые ее беды… Вот «милый ангел» с «благородной Марусей» уже в Америке, они собирают деньги для большевиков, но ширмой служит имя — Максим Горький, великий русский гений, уже давно переведенный на английский язык, в комитете по встрече председательствует Марк Твен…
И вот ведь неприятность — то ли охранка постаралась (но это ведомство всегда любило приписывать себе чужие заслуги), то ли, что вернее, вездесущая американская пресса, но широкой общественности Штатов стало известно, что русский гений приехал с любовницей, а венчанная жена в бедности живет в России и пытается вылечить от менингита дочь Катю…
Чету Горьких выставляют из отелей. Из всех. Приходится жить по знакомым и далеко от больших городов. Горький Америку невзлюбил. «Город желтого дьявола», «музыка толстых» - припечатал, нечего сказать!
А что же Катя? Где же Алексей Максимович? Алексей Максимович пишет Кате нежные и покаянные письма, но идут они все дольше. Катя маленькая — которой пять лет - умирает от менингита. Алексей Максимович страдает и мучается. Но Максим Горький уже не говорит, а кличет голосом буревестника о том, что время тяжелое, нужно держаться… С трудом прорывается сквозь этот клёкот тихий голос Алеши Пешкова с просьбой поберечь маленького Максима, его единственного сына. Андреева детей ему не родит. «Товарищ феномен» занята партийными и денежными делами. И так продолжалось до 1912 года. Тогда Горький, живший уже много лет из-за преследований охранки за границей и несколько лет на острове Капри, принимал у себя своего друга-издателя А. Н. Тихонова с женой. Мария Андреева уже не скрывала своего равнодушия к «мягкотелому» гражданскому мужу. А через год в семье Тихонова родилась дочка — увы и ах, поразительно похожая на Алексея Максимовича. Так разбилась дружба с Тихоновым и семья с Андреевой.
Но наконец приходит та самая революция. Максим Горький словно оторопел, его перо словно снова в руках у Алексея Пешкова.
«Человек оценивается так же дешево, как и раньше. Навыки старого быта не исчезают. «Новое начальство» столь же грубо, как старое, только еще менее внешне благовоспитанно. Орут и топают ногами в современных участках, как и прежде орали. И взятки хапают, как прежние чинуши хапали, и людей стадами загоняют в тюрьмы. Все старенькое, скверненькое пока не исчезает». «…Ленин, конечно, человек исключительной силы… он обладает всеми свойствами «вождя», а также необходимым для этой роли отсутствием морали…»
И снова сталкивает его судьба с «Благородной Марусей» — разлад сохранился, и жить стали не вместе — но рядом. Алексей Максимович Пешков пишет свои «Несвоевременные мысли». Наступает зима 1918 года. На Кронверкском проспекте, в доме 23 хозяйкой чувствует себя Варвара Тихонова. Там же постоянно пребывает и Мария Андреева. В огромной квартире Горького живет около 20 человек — при Горьком тепло и не умрешь с голода — а в Питере той зимой это случалось часто… В страшные 1918 и 1919 годы Горький и Пешков — почти единое целое. Они в едином лице ходят по советским начальникам и просят, хлопочут, умоляют: помочь такому-то пайком, такому-то ордером на обувь или одежду, кому-то — дровами… Поэт Владислав Ходасевич вспоминал: «У него просили заступничества за арестованных, через него добывали пайки, квартиры, одежду, лекарства, жиры, железнодорожные билеты, командировки, табак, писчую бумагу, чернила, вставные зубы для стариков и молоко для новорожденных, - словом, всё, чего нельзя было достать без протекции. Горький выслушивал всех и писал бесчисленные рекомендательные письма».
«Человеческие недостатки мои Вы знаете, я не хочу и не умею скрывать их. Вы всегда видели их. Я ведь ничем не украшал себя пред Вами и за Вашу любовь ко мне никогда не платил Вам фальшью… Еще раз — поймите! Я ни о чем не прошу, никак не насилую Ваших чувствований. Я только рассказываю Вам о себе, о моем страхе потерять Вас, как самого дорогого и близкого мне человека. Это будет, наверное, самое тяжкое из всего, что я испытал... Будьте здоровы и берегите себя. Ужасно относитесь Вы к себе. Отчаянно плохо. Детям сердечный привет.
А. Пешков».
Но главным образом Горький просил об одном: «Не расстреливайте!»
Не расстреляли и дали уйти по льду Финского залива за границу — ирония судьбы, в том числе при заступничестве Горького! - и Марии Игнатьевне Закревской-Бенкендорф. Уже тогда была она известна как международный агент, разведчица, шпионка, не слишком разборчивая в связях и очень страстная в любовных похождениях дама.
А в 1919 году Мария Игнатьевна снова появляется в Петербурге. Ее странным образом никто не хочет ни расстрелять, ни арестовать. Но роскоши, к которой она привыкла когда-то, — в помине нет. Двое детей остались в Эстонии, и увидеть их невозможно. И тут она встречает Корнея Чуковского — сотрудника издательства «Всемирная литература». Тот помогает ей устроиться в издательство на канцелярскую работу. И там она знакомится с тем, кто хлопотал за сохранение ее жизни, хотя ни разу не видел. Горький. Увидев Марию Игнатьевну, «Муру», он заговорил, как вспоминал Чуковский, «обращаясь только к ней, распушив весь павлиний хвост».
Через короткое время она уже проживает на Кронверкском, 23. Как быстро становится она незаменимой! Бумаги приведены в порядок, ни Варвара, ни Мария Андреева не хотят заниматься хозяйством — ничего, Мура берет на себя и это. «Железная женщина» — не случайно Нина Берберова, сама не облачко, так назвала свою книгу о ней.
Сын Алексея Максимовича Максим не нарадуется: «Пришел завхоз — и кончился бесхоз!» Но отношения Алексея Максимовича и Муры пока подчеркнуто официальны. Хотя все знают, что они живут вместе, что Горький сделал ей предложение и был отвергнут, даже несмотря на обещание развестись с Екатериной. Но именно он организовал ее второй, фиктивный брак, оплатив карточные долги барона Будберга, и она смогла выехать в Эстонию. А потом и Ленин, припомнив «Несвоевременные мысли», настоятельно рекомендовал Горькову-Пешкову поехать за границу «подлечиться». Но Мура уже успела изменить ему с приехавшим в Россию Гербертом Уэллсом и попасться на этой измене. И вдруг - добиться прощения оказалось так несложно… Алексей Максимович был влюблен.
«Я так и знал, что страха, под влиянием которого написано мое письмо, Вы, дорогая, не почувствуете. А это — очень простой, очень человечий страх: дело в том, что я подавлен предчувствием, подозрением, что Вы, человек страшно уставший и вообще склонный к неожиданным для Вас поступкам — хотите уйти от меня... Так вот, письмом моим я предусмотрительно открываю Вам дверь. Смешно? Нет, знаете, это страшно. Ибо, если это случится, то я, наверное, ...насочиняю таких шуток, которые и меня удивят. Счастье и радость моя, не думайте, что я Вас пугаю... Просто — я знаю, что без Вас мне будет уж совершенно невыносимо. Но и висеть на Вашей шее в состоянии... неврастенической разбитости... — тоже не праздник. Быть в тягость Вам — нет! ...Люблю я Вас. Когда Вы со мной, я не умею или не решаюсь говорить Вам это.
Алексей».
Исследователи, безусловно, заметят неточность соотношения эпистолярных цитат и времени, к которому они приводятся. Увы. Эта любовь была вся, от начала и до конца, подобными «качелями» - кто-то взмывал вверх от счастья, кто-то опускался в темноту и боль одиночества.
Фактически выставленный из советской России 16 октября 1921 года, Алексей Максимович несколько лет добивался возможности получить визу и поселиться в Италии. На Капри было уже модно и дорого, а капиталы Горького подточила его политическая филантропия и — вот насмешка судьбы — спровоцированная ею политическая нестабильность. 5 апреля 1924 г. Горький с сыном, невесткой и другом семьи И. Н. Ракицким наконец смог попасть в Италию. Поселившись в неаполитанском отеле "Континенталь", он начал искать место постоянного проживания. Им стала вилла "Иль Сорито" - «Улыбка» - на мысу Капо ди Сорренто. И здесь снова то появляется, то исчезает Мура. Ее поездки — не только деловые (работу на спецслужбы, как советские, так и английские) она, похоже, не оставляла никогда, но часто поводом для отлучки был новый «предмет интереса». В 1933 году она окончательно оставила Горького и стала жить с Уэллсом, а приехала к Алексею Максимовичу только в Москву, в 1936 году, где провела с ним рядом его последние часы и участвовала в похоронах. Ей приписывается перевозка итальянского архива Горького в СССР, невеликая заслуга: не в Пушкинский дом, а в НКВД угодит этот архив, и лишь по частям иногда делятся лубянские хранилища своими тайнами, когда никому, как кажется их хозяевам, уже нет до них дела.
Раскол между Мурой и Горьким происходит после поездки писателя в СССР, по стране, в том числе на Соловки. Мура слишком ценит свободу, хотя и к установлению несвободы в великой стране сама приложила руку. Но это — другая тема.
«Вы ведь последняя моя женщина, и Вы первый человек, с которым я разрешаю себе полную, безоглядную и, часто, невыгодную для меня искренность…»
Именно ей посвятил Горький свой роман «Жизнь Клима Самгина». И именно для этого романа придумал неиспользованный в тексте финал: «Конец романа, конец героя, конец автора». Может быть, с некоторым изменением значения слова «роман», он пойдет к другим обстоятельствам? Нет. Любовь — это не роман. Это отдельно проживаемая жизнь.
P.S. В январе 1931 года из Италии, из Сорренто, пришло письмо в Стерлитамак. «Если Вы найдете время сообщить мне о жизни и судьбе Марии Степановны Деренковой, — я буду сердечно благодарен Вам», — просил A. M. Горький врача стерлитамакского горздравотдела М. И. Мишенина. В ответном письме сообщалось, что Мария Степановна умерла в ноябре 1930 года.