Текст: Федор Косичкин
Ивана Тургенева называют самым европейским из русских классиков. Что справедливо - не только по обстоятельствам жизни и кругу знакомств, но и, что гораздо важнее, по кругу поднимаемых тем. В том числе Тургенев стал первым писать о людях, как сказали бы мы сейчас, с физическими ограничениями не просто как о несчастных существах, заслуживающих сострадания, но как о полноценных героях.
Надо признать, что такой подход не всегда казался естественным. Пушкин в 1834 году в «Путешествии из Москвы в Петербург», рассуждая о цензуре, писал: «грамота не есть естественная способность, дарованная богом всему человечеству, как язык или зрение. Человек безграмотный не есть урод и не находится вне вечных законов природы». Сейчас, конечно, называть человека, лишенного зрения или речи, уродом, находящимся вне вечных законов природы, совершенно недопустимо (хотя, впрочем, справедливо и обратное: человека, не владеющего грамотой, вполне можно считать инвалидом).
Но всем известный Герасим, герой «Муму» - безусловно, полноценный герой, которому его серьезный физический недостаток (он, напомним, глухонемой) не мешает вполне раскрыть характер. И это не единственный такой герой русской литературы. Напомним еще нескольких. Не уходя при этом в сложнейший вопрос о ментальных особенностях таких героев, как князь Мышкин.
1. Лукерья - «Живые мощи» Ивана Тургенева (1874)
Бойкая, здоровая крестьянская 22-летняя девушка Лукерья, неудачно упав и ударившись позвоночником, начала «сохнуть» - то есть у нее, говоря по-современному, развивается неврологическое заболевание, приведшее через шесть лет к практически полному параличу, а вскоре - к смерти. Лукерья, которой щедротами барыни обеспечен минимальный уход, не ропщет и отказывается от предложения потрясенного барина (который 16-летним подростком сам засматривался на красавицу Лушку) перевезти ее в городскую больницу. Единственное, о чем она его просит, - чтобы он передал матушке крестьянскую мольбу уменьшить оброк. Таким образом, «Живые мощи» вполне вписываются в общий антикрепостнический пафос «Записок охотника» (созданных одновременно с «Муму»), хотя были включены автором в состав этого сборника задним числом, лишь через двадцать лет. А впервые были опубликованы в благотворительном «Литературном сборнике, составленном из трудов русских литераторов в пользу пострадавших от голода в Самарской губернии» - в чем можно усмотреть перекличку с темой самого рассказа.
2. Капитан Копейкин - «Мёртвые души» Николая Гоголя (1842)
Капитан Копейкин - самый странный персонаж самого странного русского романа XIX века. Он не имеет прямого отношения к действию и возникает лишь во вставной новелле: почтмейстер рассказывает городским чиновникам, ломающим голову, who is мистер Чичиков, «целую поэму» об инвалиде, лишившемся в наполеоновских войнах руки и ноги и, не добившись военной пенсии, организовавшем шайку разбойников. При этом почтмейстер словно забывает про вопиющее несоответствие: у Чичикова-то руки и ноги на месте. И объясняет свою забывчивость так: «в Англии очень усовершенствована механика, что видно по газетам, как один изобрел деревянные ноги таким образом, что при одном прикосновении к незаметной пружинке уносили эти ноги человека бог знает в какие места, так что после нигде и отыскать его нельзя было». В советской школе эту абсурдистскую новеллу трактовали как «обличение царизма», но, глядя из нашего времени,
капитана Копейкина можно представить как прото- Дарта Вейдера, - героя, переметнувшегося на силу зла и восполнившего механическими приспособлениями физические повреждения.
Впрочем, невозможно не признать и правоту остальных чиновников, которые «нашли, что почтмейстер хватил уже слишком далеко».
3. Королевич Гондла - «Гондла» Николая Гумилёва (1917)
В 1917 году Николай Гумилёв написал стихотворную пьесу как бы об Исландии IX века, а на самом деле - о столкновении двух миров - основанной на праве сильного цивилизации язычников-викингов, и основанной на милосердии цивилизации христиан-ирландцев. Последних как раз и олицетворяет сын ирландского короля, искусный певец Гондла, который резко отличается от могучих конунгов не только религией:
Я горбат, вы забыли про то.
По закону калеку не может
К поединку принудить никто.
Подобно основоположнику христианства, горбатый царевич вчистую проигрывает «здесь и сейчас» окружающим его сильным и безжалостным воинам:
Не любовник, не царь и не воин…
Бьется ль сердце в подобной груди?
Ты короны своей недостоин,
Мы тебя не хотим. Уходи.
- но выигрывает «в перспективе»: будущее - за ним.
4. Павка Корчагин - «Как закалялась сталь» Николая Островского (1934)/Алексей Мересьев - «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого (1946)
Оба эти произведения о преодолении силой воли физических ограничений хорошо известны всем, кто учился в советской школе. Оба привычно относятся к наиболее ярким проявлениям социалистического реализма. Хотя, по сути, совершенно разные. Прикованный к постели Николай Островский, подчеркивая свою тождественность романному Павке, не просто восполняет в литературном творчестве то, чего лишился в жизни, но и последовательно выстраивает свою индивидуальную мифологию: на самом деле его участие в Гражданской войне было не столь героическим и бесшабашным, как думали восхищенные читатели. Реальный же Алексей Маресьев, действующий военный летчик, был слишком занят (и слишком далек от литературы), чтобы контролировать судьбу своего романного двойника, отличающегося от него всего на одну букву - и Борис Полевой создал настоящий документальный роман, намного предвосхитив тенденцию проникновения нон-фикшна в фикшн.
5. Рубен - «Белое на черном» (2003) и «Я сижу на берегу» (2005) Рубена Давида Гонсалеса Гальего
Две несомненно автобиографические книги русского автора с испанскими корнями, родившегося с церебральным параличом и выросшего в советских специализированных учреждениях. По степени накала, по трудности преодоления враждебных обстоятельств герой-рассказчик этих книг вполне сопоставим и, рискнем сказать, превосходит Павку Корчагина. «Если у тебя нет ни рук, ни ног, ты к тому же ухитрился появиться на свет сиротой, — все. Ты обречен быть героем до конца своих дней. Или сдохнуть. Я герой. У меня просто нет другого выхода».
Но, в отличие от Павки, несмотря на все перипетии, Рубен встретил недавно — 20 сентября 2018 года — пятидесятилетие в относительно добром здравии. С чем мы его с непросительным запозданием и поздравляем.