Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
У этого жанра в русской литературе имелись прочные, хотя, быть может, и не самые блистательные традиции. Исторические повести и романы «русских Вальтер Скоттов» Ивана Лажечникова («Ледяной дом», «Басурман»), Михаила Загоскина («Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», «Рославлев, или Русские в 1812 году»), Григория Данилевского («Беглые в Новороссии», «Мирович», «Сожженная Москва») были предтечей массовой литературы в России. Их числили на грани высокой и «подлой», то есть коммерческой словесности. Эти книги и в ХХ веке оставались «шлягерами», их переиздавали миллионными тиражами — хотя и критиковали (в особенности — Загоскина) за монархизм и «охранительные тенденции». Ну а такие произведения, как «Князь Серебряный» А. К. Толстого и — в особенности — пушкинская «Капитанская дочка», считались образцовыми и стали обязательным чтением как для детей, так и для взрослых. Они входили в «джентльменский набор», формировавший систему ценностей, которую проще всего сформулировать в трёх словах: «Береги честь смолоду». Все мастера советской исторической прозы учились у них.
Забытой — по разным причинам — в ХХ веке оказалась историческая романистика Фаддея Булгарина, Евгения Салиаса, Всеволода Соловьева и многих других авторов, работавших в этом весьма популярном жанре. Остались в прошлом и исторические книги для юношества. К концу XIX века занимательные приключенческие очерки из русской истории стали основой патриотического чтения гимназистов. Эта прямолинейная литература давно забыта, она скорее оказала влияние на советскую детскую литературу, чем на исторический роман.
«Художники — по требованию политиков — заботливо вызывают к себе на помощь духов прошедшего», — заметил Карл Маркс. Его развивал русский советский историк-марксист Михаил Покровский, называвший историю «политикой, опрокинутой в прошлое».
В 1920-е годы исторические романисты трудились в разоблачительном стиле. Нужно было показать во всей красе свинцовые ужасы царизма, показать, как вызревало в народе классовое сознание, как готовилась революция.
Как писал литературный критик Лев Разгон, «В книгах наших советских писателей «первого призыва» прежнему фальшивому величию императоров, наглой надменности временщиков, низости и тупости сановников противостояли талантливые и вольнолюбивые представители народа — вожди народных восстаний, борцы за будущее народа».
Ярче других на этом поприще выступала, пожалуй, Ольга Форш. Её книги о мучениках царизма («Одеты камнем», 1925, «Радищев», 1932—1939) получили немалый резонанс. Женщины-писательницы — это тоже был знак времени. Равенство!
После «красногвардейской атаки» на прошлое в середине 1930-х настало время «освоения исторического наследия».
Сталин любил читать о прошлом — и научно-исследовательские монографии, и приключенческие романы. Это видно по спискам лауреатов Сталинских премий.
Исторический роман на несколько лет стал едва ли не главным литературным жанром. Не только в России, но и во всех республиках, включая автономные.
Одна за другой появлялись основательные эпопеи, в которых лучшие сыновья народа вели за собой народные массы.
Белогвардеец в СССР
Пожалуй, самым выдающимся явлением в этом потоке стали книги Василия Яна — писателя не только талантливого, но и чрезвычайно добросовестного.
С юности он много путешествовал. От лондонских туманов до туркменских пустынь. Знал восточные языки, изучал летописи, участвовал во многих исследовательских экспедициях. Был журналистом, в том числе – военным корреспондентом. Преподавал в 1-й петербургской гимназии. В годы Первой мировой, судя по всему, сотрудничал с разведкой, участвовал в секретных переговорах в Персии, Турции и Румынии. В конце 1917 года участвовал в формировании первых белых добровольческих отрядов. В суматохе Гражданской войны его жена – известная певица Ольга Янчевецкая – осталась в Румынии, а писатель примкнул к колчаковцам… Редактировал газету при омском правителе, при этом носил полковничьи погоны. Он вёл пропаганду, призывал соотечественников спасать Россию от большевиков… Всё это не помешало ему благополучно пережить крах Колчака. После установления советской власти в Сибири он директорствовал в сельской школе под Красноярском, публиковался в местных газетах. А в конце 1920-х переехал в Москву – штурмовать литературные высоты. В 1928 году вышла первая его историческая повесть – «Финикийский корабль».
Из колчаковца и националиста он стал почти коммунистом, знатоком марксизма. Насколько искренним было это перевоплощение? Легче всего сказать, что он просто приспосабливался, пытался выжить, остаться в литературе. Без России, как и без нашенской Средней Азии, он не мог – и эмиграция была для него неприемлемым сценарием. А в наших палестинах быть свободным от идеологии ни в литературе, ни в педагогике не представлялось возможным. Но не всё так просто. Янчевецкий жил в мире книг и свитков, в котором разница между далеким прошлым, настоящим и будущим почти неощутима. Он рассказывал о героях далекого прошлого как о соседях – столь же непринуждённо. И, будучи ещё и художником, любил набрасывать их портреты.
Как мог въедливый писатель-историк в середине 1920-х относиться к большевикам? Как к победителям и новаторам.
Идея нового мира, идея братства трудящихся ему, дворянину, тоже была близка со студенческой юности. Белогвардейским прошлым его почти не попрекали. Но, чтобы не попасть в списки неблагонадежных, следовало держаться в стороне от главных событий эпохи. И до начала 1940-х писатель жил вполголоса и на медные деньги. Ян ни перед кем не гнул спины. Отчасти он ощущал себя китайским учёным при Чингисхане. Отчасти – учеником партийной школы, которая доказала свою силушку молодецкую.
Поздняя слава
В начале 1930-х он попытался создать роман об Александре Македонском. Довести до конца удалось только часть, посвящённую нашествию «Искандера Двурогого» на будущую советскую Среднюю Азию. Но эта книга — «Огни на курганах» — не получила широкого резонанса. Думаю, никто до Яна не писал об Александре Великом в столь разоблачительных тонах. Великий завоеватель для Яна — лишь алчный неумолимый деспот. Он отказывает ему и в полководческой гениальности, и в роли «миссионера высокой античной культуры». Такую ярость можно было бы объяснить аналогией с Гитлером, но автор «Моей борьбы» к тому времени еще не стал фюрером всея Германии.
Любимые герои Яна — благородные философы, сохранившие внутреннюю независимость от власти. Однако положение таких интеллектуалов противоречиво: им, видящим все пороки властителей, нередко приходится подстраиваться под них. Таков Хаджи-Рахим — один из героев самого известного яновского романа — «Чингисхана». Альтер-эго автора.
Трилогия «Нашествие монголов» («Чингисхан», 1939, «Батый», 1942, «К последнему морю», 1955) и роман «Юность полководца» (1952), повествующий о подвигах Александра Невского, вошли в золотой фонд советского исторического романа. Знаток Востока, знаток древней истории, почитатель князя Александра Ярославича, писатель дореволюционной выучки — Ян создавал очень советские книги. В его романах даже заглавные герои — Чингисхан и Батый — не довлели над повествованием. Для Яна цвет и соль истории — это народ, а не его великие погонщики. Эти книги выходили в чрезвычайное время — перед войной, в годы войны и после Победы. А тема Яна — трагическая эпоха в истории народов Советского Союза. Монголы сильнее — и доказывают это почти в каждом сражении. Но Ян не был бы советским писателем, если бы повествовал о череде поражений без просветов. Книги о монгольских завоеваниях пропитаны верой в то, что их власть не вечна, что сломить народный характер не удастся. Ведь мы знаем больше, чем герои XII века! «Прошлое и настоящее связаны крепкими узами, и в великих событиях прошлого можно найти очень много аналогичного и поучительного, что будет созвучно нынешней величественной эпохе», — так писатель определял своё кредо.
И всё-таки «пробить» первую книгу трилогии было непросто. Хотя бы потому, что Ян к тому времени даже не состоял в Союзе писателей…
Но в библиотеках за книгой о хане Чингизе сразу стали выстраиваться очереди.
С первых же слов, принадлежащих дервишу Хаджи-Рахиму, мы чувствуем себя путешественниками в прошлое. Этот мудрый и хваткий пролог стоит процитировать: «Если человеку выпадет случай наблюдать чрезвычайное, как-то: извержение огнедышащей горы, погубившее цветущие селения, восстание угнетенного народа против всесильного владыки или вторжение в земли родины невиданного и необузданного народа – все это видевший должен поведать бумаге. А если он не обучен искусству нанизывать концом тростинки слова повести, то ему следует рассказать свои воспоминания опытному писцу, чтобы тот начертал сказанное на прочных листах в назидание внукам и правнукам. Человек же, испытавший потрясающие события и умолчавший о них, похож на скупого, который, завернув плащом драгоценности, закапывает их в пустынном месте. Когда холодная рука смерти уже касается головы его. Однако, отточив тростниковое перо и обмакнув его в чернила, я задумался в нерешительности…»
Без скучной риторики, в череде приключений
Ян показывает, что основа всего — это трудящийся народ, крестьяне, ремесленники, воины разных народов, включая завоевателей. Такая человечность отличала именно советский канон исторического романа,
и Ян соответствовал ему в большей степени, чем кто-либо.
Добавим и очевидное: Ян, не нарушая простоты жанра, писал изящно, афористично, умело украшая повествование восточными орнаментами. Как будто он писал тростниковым пером, как его герои.
А о его идейной оснастке можно судить по дневниковой записи о творчестве художника Святослава Рериха, которого Ян знал с юности: «Россия, которую он изображает — это покорные богомольные «не от мира сего» мужики, покорные власти, покорные богу и судьбе. А ведь Россия в действительности показала себя бурным, свободолюбивым народом Чапаева, Зои Космодемьянской — этот народ не нуждается в богомольных картинах».
С такими мыслями Ян приступил к своим последним книгам, главным героем которых был Александр Невский. Он умер в августе 1954 года, в ореоле поздней славы, оставив на рабочем столе сразу несколько незавершённых рукописей. Его главные книги и после смерти автора переиздавались миллионными тиражами. Не забыты они и в наше время.