Текст: Петр Моисеев *
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Обложка взята с сайта издательства
Роману предпослано предисловие самого Симады. Предисловие весьма симпатичное — в нем автор кратко излагает историю японского детектива, сетует на то, что в 60-е — 70-е годы детектив подменили собой социальные романы с криминальным сюжетом, и рассказывает, какие усилия сначала он, потом Аяцудзи, а за ними и другие авторы предприняли для возрождения жанра. Что получилось у Симады, мы уже знаем. А что там творится в «Десятиугольном доме»?
Дом этот построил на острове весьма эксцентричный архитектор Сэйдзи Накамура рядом с другим домом — Голубой виллой. За полгода до начала романа Накамура, его жена и слуги погибли при подозрительных обстоятельствах, а вилла сгорела. Теперь на остров приезжают несколько студентов. Они очень любят детективы, поэтому в романе почти до самого конца выступают под псевдонимами, взятыми в честь классиков жанра, — По, Леру, Орци, Агата, Ван, Карр, Эллери. Едва они успевают уехать, на их имя приходят письма (которые они уже не успевают прочитать), где их обвиняют в убийстве девушки из их компании, Тиори Накамуры — дочки того самого архитектора. Разумеется, оказавшись на острове, молодые люди становятся жертвами таинственного мстителя. Параллельно письмами с обвинениями заинтересовался некий Киёси Симада (крупица фимиама старшему товарищу), который начинает свое расследование.
Роман читается с интересом и удовольствием; видно, что Аяцудзи, как и оба Симады (реальный и вымышленный), действительно любит детектив и хочет написать нечто в этом жанре. И все же, все же…
Почему проницательный Симада, узнав, что уехавшие на подозрительный остров ребята обвиняются кем-то в убийстве, не попытался до этого острова добраться и предупредить их об опасности? Большую часть убитых можно было бы спасти. Натяжка. Идем дальше.
Как выглядит основная сюжетная конструкция? С самого начала выдвигаются две версии происходящего: убийства совершает выживший Накамура — убийства совершает один из студентов. Что мы имеем в финале? Одна из этих двух исходных версий оказалась правильной. Немного жидковато. И, видимо, для того, чтобы усложнить картину, Аяцудзи выводит убийцу под двумя именами. Ведь если этого не сделать, личность убийцы не вызовет удивления. Скажем, если убийца — Накамура, так он с самого начала подозрителен. Если убийца — один из студентов, то и они все в равной мере подозрительны и, кто бы ни оказался преступником, мы не будем шокированы. В принципе, то, что у убийцы — два имени, это нормально: работа у них, у убийц, такая. Но наш злодей и на сцене появляется под обоими этими именами. И вот это уже нечестно: Аяцудзи просто пользуется нашей беззащитностью — мы ведь не можем видеть лиц литературных персонажей.
Читатель оказывается в положении слепого нищего, у которого крадут собранное подаяние.
Или, говоря по-простому, Аяцудзи выкручивается не за счет крепко придуманной истории, а за счет самого текста: сюжет оказывается слишком уж крепко приклеен к повествовательной манере. Читатель не находится в положении очевидца; а ведь красота детектива в том, чтобы видеть — и не понимать. Более того: читая «Убийства в Десятиугольном доме», мы обречены все понять сами — в определенный момент. Аяцудзи хитроумно отводит глаза от этого факта, сообщая нам имя убийцы страницей раньше. Но мы бы и так все поняли. Разумеется, я лишен возможности объяснить детально — как и почему. Ограничусь аналогией. Когда мы читаем эпилог «Десяти негритят» (разговор инспектора и помощника комиссара), мы еще раз убеждаемся, что загадка неразрешима: на острове обнаружены все те же десять трупов все тех же десяти персонажей. Кто мог их убить — совершенно непонятно и остается непонятным, пока мы не добираемся до признания убийцы. Когда в «Десятиугольном доме» дело доходит до обнаружения тел, сразу становится ясно, кто же преступник. Конечно, это ясно читателю, а не полиции, но читатель-то в чем виноват? Он-то хочет, располагая всей информацией, все же не быть в состоянии добраться до разгадки самостоятельно. Ему, читателю, нужно объяснение — краткое, но ошеломляющее. Другими словами, расскажи Аяцудзи свою историю просто и честно — и сразу стало бы ясно, что никакой загадочности в ней нет.
И все же Аяцудзи, как и Симада, был всего лишь одной из первых ласточек возрождения японского детектива. А начинать — или возрождать — всегда тяжело. И, хотя Аяцудзи — это еще не Хигасино и не Норидзуки, что смог — он, безусловно, сделал.
* Петр Моисеев — кандидат философских наук, литературовед, специалист по истории и теории детективного жанра