Текст: Андрей Мягков
Литературный институт давно перестал быть единственным местом, где учат — при всей неоднозначности данного начинания — писать художественную литературу. Сегодня любой желающий может найти писательскую школу по душе и по карману, а то и попытаться освоить это ремесло самостоятельно: книг, обещающих превратить вас в машину по написанию бестселлеров, за последние пару десятилетий издали вагон и пару не таких уж маленьких тележек.
Литературные самоучители от успешных писателей стоят в этом ряду особняком: все-таки одно дело — читать советы, пусть и дельные, от малоизвестного теоретика, и совсем другое — от человека, книги которого обеспечили тебе не одну бессонную ночь. Отсюда же вытекает еще одно преимущество: у известных авторов есть их собственная биография, которая сама по себе писательский учебник. Этим беззастенчиво пользовался Стивен Кинг, разбивший свои «Как писать книги: Мемуары о ремесле» на две части — автобиографическую и теоретическую; этим пользуется и Чак Паланик, с тем лишь отличием, что вдохновенно перемешивает писательские байки и полезные советы.
В случае с Палаником это именно что байки; ими он иллюстрирует какие-либо теоретические положения или даже просто развлекает читателя, который неровен час задремлет над гранитом литературной науки: между главами попадаются «отрывки из тура», этакие зарисовки из жизни писателя. Так что если главной претензией к подобным книгам у вас всегда было «Скучно!», то, возможно, вы наконец нашли, что искали. В комплекте с готовностью всячески развлекать читателя также идет привычная для Паланика простота: все, во-первых, написано предельно простым языком, а во-вторых, автор сам производит впечатление простого (в лучшем из смыслов) парня: никакого менторства, никаких взглядов свысока.
При этом по части собственно обучения Паланик вряд ли уступает большинству коллег: несмотря на неприкрытую субъективность и некоторую хаотичность внутри разделов, книга все-таки на них делится, притом весьма осязаемо — а в конце вы даже найдете несколько списков для чтения и табличку «Устранение неисправностей», которая поможет разобраться в том, что не так с вашим будущим бестселлером. Только нужно помнить, какую литературу пишет сам Паланик: напряженную, неприличную, сюжетно ориентированную. Так что учить вас тому, в чем не силен, он конечно не будет, а вот, например, создавать в тексте напряжение — это за милую душу.
Чак Паланик. На затравку: моменты моей писательской жизни, после которых все изменилось / перевод с английского Е. Романовой. — М.: АСТ, 2020
НАПРЯЖЕНИЕ
В реальной жизни писатели хреново справляются с напряжением. Мы избегаем конфликтов. Мы и стали писателями, потому что предпочитаем разбираться с происходящим на расстоянии. Задним числом. Однако писательский труд дарит нам возможность поиграть с напряжением. Создать конфликт, а затем благополучно его разрешить. Если у персонажа последняя стадия рака, это наших рук дело. Мы должны бросать читателю вызов, однако это невозможно, если мы будем постоянно избегать напряжения и конфликтов.
Как говорил Айра Левин: «Великие книги рождаются из сложных проблем, а не из удачных решений».
Это значит, что не надо пугаться незавершенности. Научитесь с ней жить. Будь то незаконченный проект или события, с которыми сталкиваются ваши персонажи. Кстати, о незавершенных проектах Том Спэнбауэр говорил: «Чем дольше вы сможете жить с неопределенностью, тем эффектнее будет развязка».
Когда дело доходит до того, чтобы подвергать своих персонажей мукам и страданиям, писатели частенько опускают руки. Особенно те, кому в жизни пришлось пострадать, кто сам столкнулся с насилием и болью. Обычно им так и не удается оторвать сюжет от земли. Сколько раз я видел, как персонаж гладит кошку и пьет успокаивающий травяной чай, глядя на дождь за окном. Или как герои обмениваются остроумными репликами, не создающими решительно никакого напряжения. Нужна практика, чтобы создавать, поддерживать и усиливать хаос. Кроме того, читатель должен верить, что вы способны все разрулить.
Вспомните, как в классическом бурлеске на сцену после стриптизерш выходят комики. Секс нагнетает напряжение. Смех моментально его снимает. Такая программа позволяет держать зрителей на крючке, сперва возбуждая их, а затем даря необходимую разрядку. Похожая формула используется в эротических журналах, где голые фото сменяются скабрезными картинками. Здесь то же самое: один элемент создает напряжение, а следующий его снимает.
Своему ученику я сказал бы, что понимаю, как это непросто — иметь дело с напряжением. Однако на бумаге вы можете сознательно эскалировать конфликт, подчиняя его тем самым своей власти. Вот увидите, это поможет вам лучше справляться с напряжением и конфликтами в реальной жизни.
НАПРЯЖЕНИЕ: ВЕРТИКАЛЬ ПРОТИВ ГОРИЗОНТАЛИ
Из творческого тупика меня вывела телевизионная реклама «Скипперз Сифуд».
На писательских курсах Том Спанбауэр часто говорил нам о горизонтальной и вертикальной линии развития любой истории. Под горизонталью имеется в виду последовательность сюжетных поворотов: семья Вудхаузов переезжает в новую квартиру, Розмари знакомится с соседкой, соседка прыгает из окна и так далее. Вертикаль — это нагнетание эмоционального, физического и психологического напряжения. Вместе с развитием событий должно усиливаться и напряжение. Уберете вертикаль — история превратится в тупой пересказ: «…а потом, а потом, а потом…»
Один из способов эффективно проработать вертикаль, имеющихся в арсенале писателя-минималиста, — это ограничить число элементов в рамках истории. Чтобы ввести нового персонажа или обозначить новое место действия, необходимо использовать описательный, то есть пассивный, язык. Вводя ограниченное число элементов и делая это на раннем этапе, минималист получает возможность агрессивно двигать сюжет вперед. Кроме того, немногочисленные элементы — персонажи, предметы, время и место действия — приобретают все больший вес и значение по мере того, как вы используете их снова и снова.
Том приводил нам аналогию, подсказанную когда-то Гордоном Лишем. Основные мотивы, движущие силы истории Том называл «лошадками». Например, он спрашивал ученика: «Какие у нас тут лошадки?» Согласно этой аналогии, переезжая с семьей из Висконсина в Калифорнию в крытой повозке, вы прибудете в Стоктон на тех же лошадях, с которыми выехали из Мэдисона. Или, если угодно, сравните это с симфонией: как бы ни усложнялась партитура, в основе всегда будет лежать главная тема.
Можете считать меня тормозом, но понял я это далеко не сразу. Долго мучился, пока однажды не пришел домой после очередного занятия и не включил телевизор. Там шла реклама сети закусочных «Скипперз Сифуд»: улыбчивые люди на экране ели жареную рыбу. На столе при этом красовались бумажные стаканы содовой с логотипом закусочной. Стройные и красивые люди отирали губы салфетками с тем же фирменным логотипом. Затем в кадре появлялась жизнерадостная официантка в фирменной косынке и фартуке… далее фирменная упаковка… дымящаяся жареная рыбка… всюду «Скипперз», «Скипперз», «Скипперз».
Понимаете? В рекламе не было никаких посторонних образов — алых роз или лошадей, скачущих по берегу моря. Одно и то же послание повторялось на всевозможные лады.
Тут я понял. Вот что такое минимализм. Горизонталь рекламного ролика рассказывала нам о семье, отправившейся ужинать в закусочную. Вертикаль все ближе и ближе подводила зрителя к их радости от употребления пищи, быстро подключая эмоции и аппетит.
Своему ученику я посоветовал бы ограничить число элементов и удостовериться, что каждый из них является «лошадкой» истории. Найдите сотню способов сказать одно и то же.
Например, одна из повторяющихся тем в «Удушье» — «все не то, чем кажется». Сюда можно отнести часы с голосами птиц, зашифрованные объявления службы безопасности, имитацию удушья, музей живой истории, докторшу Пейдж.
Я порекомендовал бы вам чаще смотреть рекламу на ТВ. Замечали, что в рекламе «Доминоз» или «Бургер Кинг» никогда не показывают толстяков? Вертикаль там проработана мастерски, причем ровно за тридцать секунд.
НАПРЯЖЕНИЕ: «ЧАСИКИ» И «РУЖЬЕ»
Если вы придете ко мне и станете жаловаться, что ваши истории еле плетутся или вовсе стоят на месте, я задам пару вопросов: «Где у вас “часики”?» и «Где “ружье”?».
Помню, в промотурах по Германии я всегда нервничал, если мне предстояла встреча с читателями в Берлине. Зал мог пустовать до последнего, а потом — опа! — за минуту до начала набивался публикой. В Лос-Анджелесе такая же история. Берлинские организаторы пожимали плечами и говорили: «Жизнь в Берлине идет сразу по нескольким часам», имея в виду, что у людей есть масса вариантов, как провести время с пользой, и окончательное решение всегда принимается в последний момент.
В литературе под «часиками» я имею в виду то, что ограничивает продолжительность истории, вынуждая ее закончиться в строго определенное время. Такими «часиками» часто становится беременность главной героини. В «Ребенке Розмари», «Гроздьях гнева» и «Оскомине» мы знаем, что час икс наступит примерно через девять месяцев. Когда ребенок появится на свет, пора закругляться. Это естественно и понятно; кроме того, беременность героини создает дополнительное напряжение, потому что мы боимся за ее благополучие и благополучие нерожденного ребенка — столько всего на кону!
Однако «часики» могут обретать самые разные формы. Если память мне не изменяет, в фильме «Воспитание крошки» это сборка скелета динозавра. В моем романе «Уцелевший», действие которого разворачивается на терпящем крушение авиалайнере, время отмеряют поочередно отказывающие двигатели. Отказом двигателя отмечен конец первого акта, второй акт, третий акт и конец книги. Моих друзей бесило осознание, что финал неотвратим: о его близости говорило количество оставшихся страниц. Поскольку поделать с этим было ничего нельзя, я решил на этом сыграть. Пустив нумерацию страниц задом наперед, я таким образом создал еще одни «часики», усиливающие ощущение неотвратимости.
Не все «часики» служат для обратного отсчета. Некоторые используются просто для констатации хода времени. Вспомним обхват талии Скарлетт, к примеру. В начале «Унесенных ветром» он равен семнадцати дюймам («такой тонкой талии нет ни у кого во всех трех графствах»). Но с годами Скарлетт полнеет, а читатель убеждается, что время идет.
«Часики» могут тикать всю книгу, а могут быть упомянуты в одной-единственной сцене. Помните мой роман «Снафф» и дырявую резиновую куклу? Это тоже «часики». Только вместо песка в них — воздух. Как только кукла превратится в плоский розовый призрак, время выйдет.
В фильме «Семь» у героя есть семь дней. В «Девятой сессии» — пять. В обоих случаях прием позволяет пощекотать нервы зрителю, который точно знает, что история не будет тянуться вечно.
Короткое отступление. Однажды я прочитал в интервью с Билли Айдолом, почему почти весь панк-рок звучит одинаково. Типичная песня в этом жанре начинается резко, с места в карьер, длится две с половиной минуты и так же внезапно обрывается. Только тогда до меня дошло, как сильно панковская эстетика повлияла на мое творчество. Вот почему мои лучшие рассказы начинаются внезапно, редко бывают длиннее десяти страниц и в конце на полном скаку срываются в пропасть. В некотором смысле я впитал панковские «часики» и теперь использую их в своем творчестве. Форма эта строгая, как хайку.
Во всех историях, посвященных «Титанику», «часиками» служит заранее известный всем финал. Для верности, чтобы уж точно никто не усомнился в неизбежности катастрофы, перед началом некоторых историй авторы помещают что-то вроде краткого содержания. В фильме «Титаник», к примеру, океанографы показывают зрителю компьютерную модель тонущего корабля, подробно и досконально описывая, что сейчас будет происходить на экране. Фильм «Гражданин Кейн» начинается с выпуска новостей, в котором кратко излагаются события фильма. Такой прием сразу дает нам четкую горизонталь, чтобы мы не отвлекались на попытку предугадать неизбежное. Мы с самого начала знаем, что будет дальше и сколько времени это займет, а значит, можем расслабить аналитический ум и дать волю эмоциям.
В фильме «Звонок» героине говорят: «Осталось семь дней». На таинственном видео с проклятой кассеты — намеки на то, что будет происходить дальше. По мере того как разворачивается действие, мы с восторгом подмечаем визуальные подсказки, которые нам дали вначале. Похожий прием Сэм Рэйми использует в фильмах «Зловещие мертвецы» и «Затащи меня в ад». А в метахоррорах вроде «Крика» и «Хижины в лесу» применены «часики» из ранних фильмов ужасов.
Вы можете заметить, что такого рода введения с кратким изложением реже используются в литературе — вероятно, потому, что на бумаге это слишком упрощает восприятие событий. Однако если использовать прием умело, можно поймать читателя на крючок, заранее посулив ему интересное развитие сюжета. Прекрасный пример — «Человек, который влюбился в Луну» («The Man Who Fell in Love with the Moon») Спэнбауэра (мальчик выполняет свои утренние обязанности по хозяйству, и одновременно читатель видит короткие отсылки к дальнейшему сюжету). Еще один пример можно найти в моей «Биографии Бастера Кейси», где некий персонаж кратко излагает события всей книги, объясняя рассказчику, как получить скидку на авиабилеты «по смерти близкого».
Хорошие «часики» ведут обратный отсчет и тем самым создают дополнительное напряжение. А также подсказывают нам, чего ждать, давая отдых мозгу и позволяя дать волю эмоциям.
«Ружье» — совсем другое дело. Если «часики» будут тикать в течение определенного промежутка времени, то «ружье» вы можете достать в любой момент — и тем самым подвести историю к кульминации. Называется оно так в честь чеховского ружья, знаменитого принципа драматургии: если персонаж в первом акте вешает на стену ружье, то в последнем оно должно выстрелить.
Классический пример: неисправный котел в кинговском «Сиянии». Нам почти сразу сообщают, что рано или поздно он взорвется. История могла бы тянуться до самой весны, если бы не… взрыв котла.
В «Бойцовском клубе» и «Удушье» таким «ружьем» стала ложь, с помощью которой персонаж добивался сочувствия других людей. В первом случае это группа психологической поддержки, во втором — герои, спасшие его от удушья. Чтобы схлопнуть повествование, мне оставалось лишь публично вывести лжеца на чистую воду, а дальше сообщество либо принимало его, либо уничтожало.
«Часики» — то, о чем вы постоянно напоминаете читателю, а «ружье» надо показать в самом начале и спрятать до лучших времен, надеясь, что читатель о нем забудет. Когда же вы наконец выстрелите, это должно быть неожиданно и неизбежно одновременно. Как смерть. Или как оргазм в конце полового акта.
Еще один пример идеального американского «ружья» — Салли Томато из «Завтрака у Тиффани», сидящий в тюрьме гангстер, о котором мы узнаем в начале повести и тут же забываем. Время идет, действие разворачивается — а про гангстера ни слова. И наконец все погружается в хаос: главную героиню арестовывают и обвиняют в содействии видному криминальному «боссу». Далее следуют два события меньшего масштаба: разбивается на джипе брат Холли, Фред, а у нее самой случается выкидыш после падения с лошади в Центральном парке.
В качестве «ружья» может сыграть «жертвоприношение второго акта». Это неизбежная смерть какого-нибудь незначительного персонажа, отмечающая переход от комедии к драме. Например, смерть Большого Боба в «Бойцовском клубе». Аборт в «Кабаре» или гибель пожилого друга Вудхаузов, Хатча, в «Ребенке Розмари».
В «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» «часиками» служит постоянно уменьшающееся число участников танцевального марафона. «Ружьем» можно назвать сердечный приступ Рэда Баттонса, из-за которого Сюзанна Йорк впадает в истерику — и начинается хаос. Кстати говоря, Рэд — классический положительный персонаж, ветеран Первой мировой, он даже танцует в форме и умирает по своей вине — его смерть в каком-то смысле сродни самоубийству. Ну а Джейн Фонда — бунтарка, которую необходимо казнить. Как и в «Пролетая над гнездом кукушки», свидетель становится палачом. Он же и рассказывает нам историю, пользуясь необычным приемом — постоянно забегая вперед. Вся картина целиком открывается зрителю лишь в конце фильма.
Так, погодите. Я сам забежал вперед. Понятия пай-мальчика, бунтаря и свидетеля мы рассмотрим позже. А пока подытожу.
Если вы придете ко мне и скажете, что ваш роман насчитывает уже восемьсот страниц, а конца-края не видно, я спрошу вас: «Где ваши «часики»? «Про «ружье» не забыли?»
Я посоветую вам убить Большого Боба или Рэда Баттонса и тем самым подвести свой выдуманный мир к шумной, шальной и яростной кульминации.