Текст: Сергей Князев
Шесть лет назад, в 2015 году, «Ленфильм» анонсировал выход к концу 2017 года биографического фильма о Менделееве; сценарная заявка в начале 2016 года, по словам тогдашнего руководителя студии Эдуарда Пичугина, была отправлена в Фонд кино, предполагалась поддержка, в том числе и финансовая, со стороны Госфильмофонда. Но что-то пошло не так, фильм так и не появился.
На «Ленфильме», где за это время сменился уже не один руководитель, комментировать подробности несостоявшегося проекта не стали, порекомендовав обратиться к Михаилу Кураеву — известному писателю и кинодраматургу, почти тридцать лет проработавшему в сценарном отделе «Ленфильма». М. Н. Кураев, как предполагалось, должен был написать сценарий картины.
По словам Михаила Николаевича, с идеей проекта на одном из заседаний Общественного совета Санкт-Петербурга к нему обратился действительный член Российской академии наук, президент Метрологической академии Владимир Окрепилов, автор нескольких книг и большого количества публикаций о Менделееве. На протяжении нескольких десятков лет В. В. Окрепилов в своих трудах показывает, доказывает, что Менделеев гораздо больше, чем химик и автор прославившей его таблицы; это человек невероятно широких научных интересов, который, в частности, на протяжении полутора десятков лет возглавлял Главную палату мер и весов, первое в России и одно из старейших в мире государственных метрологических учреждений, прямым наследником которого является носящий его имя Всероссийский научно-исследовательский институт метрологии в Санкт-Петербурге. «Менделеев говорил, что «точная наука немыслима без меры». И был убежден, что метрология может и должна эффективно содействовать развитию экономики России», — говорил В. В. Окрепилов в одном из интервью.
«Мы с Владимиром Валентиновичем решили, что те, кто сегодня определяет, так сказать, репертуарную политику отечественного кино, или у кого в руках кошелек, просто имеют смутное представление о человеке, во множестве измерений уникальном, о человеке, которым вправе гордиться и отечественная и мировая наука, — вспоминает М. Н. Кураев. — Мы начали работу, как говорится, на свой страх и риск… Я не писал сценарий, я писал, условно говоря, «рекламный альбом», наполненный написанными мной сценами из жизни Менделеева. Эти эпизоды из реальной жизни нашего героя позволили бы познакомить с ним людей, не имеющих представления о его мощной личности, сравнимой разносторонностью научных интересов и вкладом в науку разве что с титанами Возрождения! Нам казалось, что фильм о человеке недюжинного ума, душевного благородства и внутренне совершенно свободного, органически независимого — редкость на нынешнем экране, а жизни и подавно.
Стоило мне поближе познакомиться с тем, каким был Дмитрий Иванович Менделеев, и я был покорен им!
Вот Менделеева призывает к себе для беседы император Александр III. Надлежит представляться императору, как положено по протоколу, стало быть, в орденах. С трудом, перерыв все закрома, отыскали вместе с со своим верным служителем Михайлой Тропниковым все эти немалые числом и весом знаки признания в какой-то жестянке среди инструментов и металлического скарба. Это же кино — из хлама достают ордена. Это надо видеть, аттракционный номер! А уж нацепили с непривычки как бог на душу положит. Опять — кино: спорят, ругаются, торопятся, ищут фотографии орденоносцев, чтобы понять, куда кресты, куда звезды… (Вот и академик Лихачев мне со смехом рассказывал, как ему нужно было явиться на какой-то официальный прием со звездой Героя социалистического труда и как они всей семьей искали куда-то «закатившуюся» звезду и еле-еле нашли. Питерская традиция?)
А Дмитрий Иванович по-человечески покорил меня целиком и полностью вовсе не своим великими подвигами ученого, а рассказом о визите к императору в орденах и случайных брюках, надетых в спешке: «Вхожу. Его императорское величество протягивают руку. Что делать? Целовать? Но ведь нагнусь — штаны лопнут… И что я дальше с лопнувшими штанами буду делать?..» Мой человек! А дальше уже предстояло вступить на материк, на континент жизни мыслителя и деятеля, прикоснуться к жизни, предельно насыщенной, исполненной человеческой страстью и научной дерзостью.
Одним из первых «открытий» для меня было то, что в работе Менделеева, чей портрет, надеюсь, и по сей день висит во всех школьных кабинетах химии, химия занимала не более тридцати процентов. А кроме глубокого и практического интереса к различным областям бурно развивающейся науки и техники, еще была живопись и дружба с лучшими художниками России, полночные шахматные баталии с Куинджи, а еще была музыка и была любовь, безоглядная и страстная…
Естественно, я думал о том, кто из актеров мог бы сыграть Менделеева. Здесь нужен не актер, а именно артист, что значит — художник! способный передать натуру страстную, наделенную неподдельной мужской мощью, артист умный, глубокий… Самый очевидный для меня исполнитель роли Менделеева это – Михаил Ульянов, увы жизни ему не хватило дождаться этой роли. Из «стариков», конечно, Николай Черкасов, обладавший, кстати сказать, природной склонностью к эксцентрике.
Может быть, я плохо знаю современный актерский «рынок», но такого артиста я пока не вижу. Масштаб поменялся, что ли?..»
Ни студии, ни авторам идеи не удалось найти финансирование для реализации этого замысла. Все остановилось на уровне сценарной заявки, но, к счастью, сохранилась литературная основа задуманного фильма. С любезного разрешения М. Н. Кураева публикуем фрагмент сценария, посвященный одному из самых авантюрных эпизодов в биографии великого ученого — полету на воздушном шаре (разумеется, с научными целями) во время солнечного затмения 7 августа 1887 года.
Может быть, в год, объявленный Годом науки, этот шар наконец взлетит?
Михаил КУРАЕВ «Менделеев»
Отрывок из литературного сценария
Утро выдалось пасмурным, сырым. Летняя ночь была на исходе. Из темноты выступал прикованный к земле сеткой из канатов огромный сморщенный шар, только еще наполняемый газом.
Масса людей, с ночи собравшихся к месту старта, теснилась вокруг у веревочного ограждения, у многих в руках были зонты.
Чуть в отдалении множество экипажей.
Из Боблово во весь опор мчалась коляска. Анна Ивановна не могла усидеть дома.
Пилот-аэронавт, двадцатидевятилетний офицер Воздухоплавательного отряда, высокий и стройный Кованько, выглядел даже моложе своих лет. Он поглядывал на часы и бросал распоряжения солдатам, обслуживавшим прибор, накачивающий газ в хлипкое, колышущееся на легком ветру тело аэростата.
Кованько был в шлеме, кожаной куртке, на ногах краги и башмаки. И, конечно, щегольские усики.
Рядом с ним Менделеев не выглядел воздушным путешественником: длиннополое коричневое пальто, охотничьи сапоги, шляпа с широкими полями, пряди волос до плеч и бородища. На фоне людей, одетых по-летнему, наряд Менделеева смотрелся не по сезону.
— Целые поезда из Москвы прибывают, как бы оцепление не смяли... – сказал Владимир, оглядывая нарастающую толпу.
— Почему они так медленно качают? – нетерпеливо бросил Менделеев, и было двинулся, но Репин с альбомом и карандашом в руках его удержал.
— Дмитрий Иванович, раз уж решил не вмешиваться, правильно решил... Лишние вопросы только отвлекают...
— Володя, посмотри, что с картой, — распорядился Менделеев, и сын, двадцатидвухлетний гардемарин, отправился за ограждение.
— Воздухоплаватели! Мать их!.. Даже картой местности не обеспокоились. Нашли у исправника, а взять нельзя, как же урядник без карты будет по уезду скакать?!
— Дмитрий Иванович, делают же копию, уже заканчивают… — услышав ворчание Менделеева, бросил Кованько.
— Все – в последнюю минуту, Александр Матвеевич, кто этих уродов безмозглых только рожает?!
— Заканчивают, сейчас принесут, — сказал вернувшийся Владимир, взял отца под руку и отвел в сторону. — Карта-карта, чёрт с ней с картой…Папа, тебе пятьдесят четвертый год... Это уже не научный эксперимент, а опыт над собой, — сказал Владимир. – Подумай только…
— Я, Володя, подумал. Видишь ли, есть масса чрезвычайно интересных задач, которые можно решать только при поднятии на аэростатах. Вот и Илья Ефимович, — кивнул на Репина с альбомом для зарисовок в руках и холщовой сумкой через плечо, — прибыли, делают наброски с аэростата… Лестно быть запечатленным карандашом такого мастера. Не могу ж я обмануть его надежды. А потом, глядишь, картина Репина: «Менделеев на воздушном шаре».
Репин рассмеялся.
— Отец, какие уж здесь шутки! – Владимир не терял надежды удержать отца. — Ольга плачет, на Анне Иванне лица нет…
— Поэтому я и запретил ей здесь присутствовать. Кстати, помнишь мою книгу «О сопротивлении среды»? Там одной главы не достает, надо дописать: «Семья как среда сопротивления».
Подошел Репин, придирчиво, с явным неудовольствием оглядел экипировку начинающего аэронавта в длиннополом пальто.
— Удобно ли тебе будет на небесах-то в таком охабне, сковывает? – спросил Репин.
— Да холод же там анафемский, а мне не казачка в корзине танцевать.
Владимир отвел Репина в сторону, пытаясь склонить его на свою сторону, отговорить отца от безумного поступка.
К ограждению, там, где стоял Менделеев, подошел мужик, по виду из «справных». Смотрел, жевал губами, явно желал что-то спросить.
Менделеев посмотрел на мужика и чуть вскинул голову, дескать, спрашивай.
— Ну, чё, барин, летишь?
— Лечу, — ответил Менделеев.
— Вестимо. От хорошей жизни не полетишь. – Посочувствовал мужик.
— Такая уж, брат, служба… — Менделеев только чуть развел руками, дескать, куда ж деваться.
Коляска остановилась в отдалении от шара, где толпа собравшихся была реже, и оживающий огромный шар было отчетливо видно.
Анна Ивановна выходить не стала.
Её узнала дама с зонтом и ринулась с энтузиазмом:
— Анна Иванна, дорогая, успели, успели... Вы попрощаться?
— Извините, Прасковья Михайловна, Дмитрий Иванович не должен знать, что я здесь... – с досадой произнесла Анна Ивановна.
Жена Дмитрий Ивановича была на двадцать шесть лет его моложе.
— Как я вас понимаю! Я буду здесь, я буду рядом! Можете положиться...
За ограждением неподалеку от шара вокруг какой-то разгоряченной дамы собралась публика. Даму урезонивали.
«Я требую властей!» — донеслось до Менделеева.
— Чего ей надобно? – спросил Репин полицейского.
— Требует, чтоб её взяли лететь. Ей в Москве отказали, в Клину отказали, сюда примчалась, — пояснил офицер.
— Добрый знак, — сказал Менделеев, — если дамы у нас стали интересоваться аэростатами.
В стороне от толпы, словно извозчичья биржа, столпились ямщики, кучера, возницы, ожидая, когда народ начнет разъезжаться.
— Ты чё это, Семен, аль в глаз что попало? – увидев, как сморкается и утирает рукавом слезу кучер, полушутейно спросил приятель.
— Барина жалко... Не будет второго такого... Я ж с Клина до Боблово его возил... Быструю езду любил... Случится тряхнет на ухабе сильно, только рявкнет, как медведь... А на чай не скупился, по рублевке давал...
— Видать на земле ему места мало, если в небеса потянуло...
— Эх, барин, барин... – и промокнул слезу рукавом.
Менделеев подошел к корзине.
Солдаты подвешивали мешки с песком, другие удерживали аэростат за веревочные концы.
— Где табуретка? – спросил Менделеев.
— Здесь... Вот же...
— Ну, и ставьте... – обернулся к Кованько. – На края корзины пусть положат доску, у меня на ней будут приборы, чтобы все было под рукой... Время затмения очень короткое. Так. Барограф и анероид привяжите на мой рост, на уровень глаз. — Солдаты крепили к наружной стороне корзины канат с якорем.
— Это что ж, на воду будем садиться? – усмехнулся Менделеев.
— При приземлении увидите, как он сработает, — сказал Кованько. – Грузите батарею, с лампочкой осторожней!
Кованько отошел распорядиться погрузкой электрической батареи.
К Менделееву подошел Сосунов. Поздоровались за руку.
Сосунов отвел Менделеева чуть в сторону.
— Должен вас огорчить, Дмитрий Иванович, у аэростата нет подъемной силы.
— Как вы просчитали? – спросил Менделеев.
— За десять лет в аэростатическом отделе Технического общества чему-то я научился. Я знаю дело, лететь нельзя, уверяю вас, нельзя...
— То было можно, и вдруг – нельзя!
— Сырая ночь, был дождь, канаты намокли... Подъемная сила слишком мала, двоих аэростат не поднимет, двоим лететь никак нельзя, — как можно утешительней сказал Сосунов.
— Значит, я полечу один, — после минутного раздумья сказал Менделеев.
— Вы когда-нибудь летали? – сдержав улыбку, спросил Сосунов.
— Все когда-то делаешь в первый раз.
— Я командирован из Петербурга и не могу дозволить вам этот полет, — твердо сказал Сосунов.
— Но и запретить мне вы ничего не сможете. Главное, подняться, а там шар обсохнет, подъемная сила вырастет... — сказал Менделеев.
— Я не могу взять на себя ответственность, я буду вынужден донести…
— Да, да, конечно…
Настала минута прощанья.
Менделеев, обнял Репина, пожал руки ближнему окружению, подошел к сыну сказал несколько слов, обнял.
Залезть в корзину в своем облачении Менделееву было не просто, мешали веревки. Подсказали, что с угла будет удобнее.
Кованько вошел в корзину одним махом.
Табуретка, доска, приборы, все было на месте.
— Проверьте, Александр Матвеевич, в исправности ли клапан, — спросил Менделеев.
Кованько потянул три раза за клапанную веревку, раздался характерный свист.
— Ну что, Дмитрий Иванович, с Богом!
Менделеев обмахнулся крестом.
— Трави помалу! – скомандовал Кованько.
Солдаты стали отпускать канаты.
Шар приподнялся, но тут же коснулся земли, и ветром его потянуло вбок.
— Майна! – скомандовал Кованько.
Корзина замерла на земле.
— Двоих не поднимет, — сказал Кованько.
— Лечу один, — сказал Менделеев.
— Дмитрий Иванович!
— Я! Лечу! Один! На разговоры времени нет. Александр Матвеевич, покиньте корзину! Условленное время отлета уже пропущено! Немедленно покиньте корзину! – заорал Менделеев и лишь присутствие публики не позволило сопроводить гневный крик присловьем, не предназначенным для дамских ушей.
Но и сказанного было достаточно, чтобы Кованько покорно вылез из корзины на землю.
Менделеев попрыгал и решительно выкинул за борт табуретку и доску.
— Вам не страшно? – спросил кто-то с земли.
— Кованько, дайте мне ваш нож! – И тут же ответил любопытствующему: Времени нет у меня – бояться!
Огляделся еще раз, все на месте.
— Трави помалу! – скомандовал Менделеев.
Анна Ивановна видела, как огромный шар с подвешенной внизу корзиной, как огромное серое чудовище, качнулся и пошел вверх. Видеть, как он скрылся в низких облаках, мешали слезы.
Кругом аэростата был один туман.
Менделеев смотрел на приборы, привязанные к канатам и на часы.
Взял мешок, взвалил его на борт корзины и стал горстями выкидывать из него отсыревший песок.
Когда песок был выброшен, аэростат вырвался в открытое пространство. Еще выше плыли небольшие облака.
Наконец, он увидел Солнце, почти закрытое черной тенью. Наступили сумерки.
Менделеев открыл блокнот и стал заносить данные, глядя на приборы.
Карандаш и блокнот были прикреплены к петлям пальто на веревочках.
Кругом солнца быль светлый ореол чистого серебристого цвета.
Быстро были извлечены из небольшой корзинки с замком термометры и развешаны внутри и снаружи корзины. Следом был извлечен угломерный снаряд. Все это Менделеев проделывал ощупью, не отрывая глаз от Солнца.
Владимир Дмитриевич был немало удивлен, увидев Анну Ивановну, так и не вышедшую из коляски. «Мачеха» была лишь на пять лет старше «пасынка».
— Вы здесь?
— Где же мне еще быть?
— Но Дмитрий Иванович просил...
— Он и на публичные лекции меня не берет, но я всегда следом езжу... На следующий день признаюсь...
— Сердится?
— Для порядка...
— Куда вы сейчас? – спросил Владимир.
— В Боблово. Ванечка без меня может, а Мусю я кормлю...
— Я остаюсь в Клину, здесь скорей узнаем... – Владимир достал часы и щелкнул крышкой.
— И сразу же мне...
Владимир молча кивнул.
В глубине под аэростатом стлались облака в виде ровной сероватой пелены.
Переход от сумерек к рассвету был почти моментальный.
Наступила полная ясность облачного дня.
Менделеев делал спешные записи в записной книжке.
Спрятав записную книжку, Менделеев посмотрел на термометр – минус 2.
Взялся за клапанную веревку, клапан не открылся, веревка запуталась. Сколько не дергал из стороны в сторону – ни в какую…
Скинул пальто, взял в зубы нож Кованько и, как старый пират, полез по канатам.
Пришлось карабкаться вверх, к опоясывающему аэростат кольцу.
Корзина угрожающе накренилась и стала раскачиваться.
Все равно ничего не оставалось, как лезть и, орудуя ножом Кованько, освободить клапан.
Спустившись в корзину, Менделеев тут же накинул пальто, подул на замерзшие руки и сел на оставшийся в корзине мешок с песком. Отдышавшись, подвинул корзину с приборами и неожиданно обнаружил в ней бутылку молока и булку.
Ветер нес аэростат неведомо куда.
Воздухоплаватель, словно мужик на пахоте, неспешно завтракал, удовлетворенно поглаживая бороду.
Из-под облаков показался край земли.
Аэростат плыл над местностью обжитой, виднелись дороги, деревни, жнивье.
Сжатые полосы хлебов, скошенные и оставшиеся под травой, резко отличались друг от друга, образуя пестрый ковер.
В поднебесной тишине теперь ясно слышалось мычание коров, ржание лошадей, удары топора...
Стали слышны и голоса, долетавшие снизу.
«Спущайся, свежая рыба есть!» — кричали снизу, когда проплывал над деревней у озера.
Шар уже несся над лесом, над заболоченной низиной.
Приметив за очередной деревней лесок, а дальше – поляну без хлебов, решил садиться.
Чтобы перелететь лесок стал выбрасывать из последнего мешка горстями песок.
Перелетев лесок, схватился за веревку клапана и открыл его во всю силу.
Уже и народ бежал по направлению к шару.
Приметив здорового молодого крестьянина, Менделеев закричал ему:
— Веревку держи!.. Держи веревку и замотай!..
Крестьянин успел схватить веревку, как только она коснулась земли. Его приподняло, но он держался крепко. И, когда корзина снова коснулась земли, успел обмотать веревку за дерево.
Аэростат прикоснулся к земле, подпрыгнул на несколько сажен и мягко опустился снова.
Дмитрий Иванович, вцепившись в веревку клапана, выпускал водород из оболочки.
Ветер, волочивший опадающий шар, завалил корзину на бок.
К корзине, остановившейся у копны сена, подбежал мальчик с добрым и полным боязливого любопытства лицом и уставился на путешественника.
— Сможешь веревку тянуть? Только крепко и все время, — спросил Менделеев, лежа на боку.
— Я все смогу! Я – бедовый! Я им говорю — комета летит, а в ней человек сидит... Дивья!.. А они не верили!
Передав веревку от клапана мальчишке, Менделеев выбрался из-под веревок и корзины.
Надвинулась толпа крестьян, сбежавшихся смотреть диковину.
Менделеев снял шляпу, перекрестился и поздоровался:
— Здорово, мужики! Чьи вы будете?
В ответ загудели, перекрикивая друг друга.
— Выходите, барин, будьте покойны...
— Все будет ладно, на хорошее место спустились...
— Тутошний народ добрый... У нас озорников нет...
— Спас-Угловские мы... Так что – с благополучным вас воздушным путешествием!
— Уезд какой?
— Калязинский уезд, Нагорской волости...
Выбрав основательного на вид мужика, Менделеев подозвал к себе:
— Как зовут?
— Макар Григорьев. Преображенского полка бывший унтер-офицер.
— Меня Дмитрием Ивановичем зовут. Так что просьба шар поберечь, имущество казенное...
— Будьте покойны, ваше превосходительство!
— Какое «превосходительство»? Сказано – Дмитрий Иванович. Так что – будем знакомы, Макар Григорьев. И храни бог шар от огня, не только шар погибнет, но и взрыв будет...
— Разве мы без понятия? – важно сказал Макар и тут же приступил к исполнению обязанностей, расставив широко руки, погнал народ, как кур, от шара: А, ну, отойди от казенного имущества!..
Из толпы выступил староста, огорченный тем, что не его отметили и призвали в помощь:
— За пузырем-то мы посмотрим, будь покоен, и прибережем, ну, да и за тобой присмотрим и тебя побережем. Я здесь старостой буду, а ты кто такой?
В измызганном песком пальто, в помятой шляпе, с растрепанной бородой и поповскими прядями до плеч вид имел Менделеев совсем не барский.
— Димитрий Иваныч, вот кто такой, — заступив перед старостой, авторитетно сказал Макар Григорьев как о старом знакомом.
— Посмотрим, посмотрим... – уже другим тоном сказал староста и отступил.
— Вы, барин, не огорчайтесь. - сказал Макар. - Этакая комета в первый раз к нам прилетела. Непривычные мы. Ежели телега, я скажу, все будет...
Сдутый аэростат громоздился на одной подвое, на другой везли от шара корзину.
Первую подводу вел исполненный важности Макар Григорьев.
Рядом шли мужики и бабы, внимая рассказу Макара:
— Я его спрашиваю, из каких же ты, Митрий Иванович, будешь? Так и сказался — химиком. Стало быть, на пузыре этом самом летел и небу несколько проломил, за это вот химиком и пойдет по этапу… Ну, да бог милостив.