Текст: Андрей Цунский

Г. Х. Андерсен "Соловей". Слушать

К чему слова? Впрочем, просто кое-что вспоминается.

Когда я служил в армии, среди сослуживцев моих популярна была такая шутка. Если кто-нибудь что-то неточно говорил или привирал, про него непременно говорили: «Ага! Ганс Христан Драгусевич!» или «Ганс Христиан Кукушкин», или «Ганс Христиан Новиков». Как бы хотелось мне услышать «Ганс Христиан Цунский» - но, оказывается, это очень непросто заслужить.

А потом частенько видел я забавную картинку. В компании, где есть миловидные девушки, знаток трех аккордов берет восьмирублевую фанерку и беспощадно лупя по струнам, начинает стенать:

• «А нищасных
• А щисливх
• А дабреизле
• Алюта-ай ненависти
• И свитой любви...
• Что тва-арится,
• что тварилось
• на твоей земле...»

Как вы думаете, о ком бы это могло быть? О Константине Никольском? Как бы не так...

Но сегодня я буду сегодня краток.

С днем рождения, господин Андерсен!

Ганс Христиан Андерсен

"Соловей"

Перевод Анны и Петра Ганзен

В Китае, как ты, наверное, знаешь, и сам император китаец, и все его подданные китайцы.

Давным-давно это было, но потому-то и стоит рассказать эту историю, пока она еще не совсем позабыта.

Во всем мире не нашлось бы дворца лучше, чем у китайского императора. Он весь был из драгоценного фарфора, такого тонкого и хрупкого, что и дотронуться страшно. В саду росли диковинные цветы, и к самым лучшим из них были привязаны серебряные колокольчики. Они звенели, чтобы никто не прошел мимо, не заметив цветов. Вот как хитро было придумано!

Сад тянулся далеко-далеко, так далеко, что и сам садовник не знал, где он кончается. За садом был чудесный лес с высокими деревьями и глубокими озерами, и доходил он до самого синего моря. Большие корабли могли заплывать прямо под ветви, и здесь, у самого берега моря, жил соловей. Пел он так дивно, что его заслушивался даже бедный рыбак, у которого и без того дел хватало.

Со всех концов света приезжали в столицу императора путешественники; все они дивились дворцу и саду, но, услышав соловья, говорили: "Вот это лучше всего!" Вернувшись домой, они рассказывали об увиденном. Ученые описывали в книгах столицу, дворец и сад императора и никогда не забывали о соловье -- его хвалили особенно; поэты слагали чудесные стихи о соловье, живущем в лесу у синего моря.

Книги расходились по всему свету, и некоторые дошли до самого императора. Он сидел в своем золотом кресле, читал и каждую минуту кивал головой -- очень уж приятно было читать похвалы своей столице, дворцу и саду. "Но соловей лучше всего!" -- стояло в книге.

-- Как! -- сказал император. -- Что за соловей? Ничего о таком не знаю! Неужто в моей империи, и даже в моем собственном саду, есть такая птица, а я о ней ничего не слыхал? И вот приходится вычитывать такое из книг!

И он послал за своим первым министром. Тот был такой важный, что если кто-нибудь чином пониже осмеливался заговорить с ним или спросить о чем-либо, он отвечал только: "П!" -- что ровно ничего не значит.

-- Говорят, у нас есть замечательная птица по имени соловей, -- сказал император. -- Говорят, лучше ее нет ничего в моем государстве. Почему мне ни разу о ней не докладывали?

-- Никогда не слыхал такого имени, -- сказал министр. -- Наверное, она не была представлена ко двору!..

-- Желаю, чтобы она явилась во дворец и пела предо мной сегодня же вечером! -- сказал император. -- Весь свет знает, что у меня есть, а я не знаю!

-- Никогда не слыхал такого имени! -- повторил министр. -- Будем искать, разыщем!

А где ее разыщешь?

Министр бегал вверх и вниз по лестницам, по залам и коридорам, но никто из придворных, к которым он обращался, ничего не слыхал о соловье. Тогда министр снова прибежал к императору и заявил, что сочинители, верно, рассказывают сказки.

-- Ваше императорское величество! Не верьте всему, что пишут в книгах! Все это одни выдумки, так сказать, черная магия!

-- Но ведь книга, в которой я прочел о соловье, прислана мне могущественным императором Японии, в ней не может быть неправды! Хочу слышать соловья! Он должен быть здесь сегодня вечером! Объявляю ему мое высочайшее благоволение! А если его не будет, весь двор, как отужинает, будет бит палками по животу!

-- Цзин-пе! -- сказал первый министр и снова забегал вверх и вниз по лестницам, по залам и коридорам, а с ним вместе забегала и половина придворных -- уж больно им не хотелось, чтобы их били палками по животу. И все лишь об одном и спрашивали: что это за соловей, которого весь свет знает и только при дворе никто не знает.

Наконец на кухне нашли одну бедную девочку. Она сказала:

-- Господи! Как не знать соловья! Вот уж поет-то! Мне позволено относить по вечерам моей бедной больной матушке остатки от обеда. Живет она у самого моря. И вот когда на обратном пути я устану и присяду отдохнуть в лесу, я слушаю соловья. Слезы так и потекут из глаз, а на душе-то так радостно, словно матушка целует меня!

Ганс Христиан Андерсен. Соловей [Вильхельм Педерсен]

-- Девочка, -- сказал министр, -- я зачислю вас на должность при кухне и исхлопочу вам позволение посмотреть, как кушает император, если вы проведете нас к соловью. Он приглашен сегодня вечером к императору!

И вот все отправились в лес, в котором жил соловей. Шли они, шли, как вдруг замычала корова.

-- О! -- сказал камер-юнкер. -- Вот он! Какая, однако, сила у такого маленького создания! Мне определенно уже доводилось слышать его!

-- Нет, это корова мычит! -- отвечала маленькая кухарка. -- А нам еще далеко идти!

Вот в пруду заквакали лягушки.

-- Восхитительно! Восхитительно! -- сказал придворный священник. -- Теперь я его слышу! Точь-в-точь как малые колокола!

-- Нет, это лягушки! -- отвечала маленькая кухарка. -- Но теперь, пожалуй, скоро услышим и его!

И вот запел соловей.

-- Вот он! -- сказала девочка. -- Слушайте! Слушайте! А вон и он сам!

И она указала на серенькую птичку среди ветвей.

-- Возможно ли! -- сказал министр. -- Никак не воображал его себе таким! Уж больно простоват на вид! Верно, он стушевался при виде стольких знатных особ.

-- Соловушка! -- громко крикнула девочка. -- Наш милостивый император хочет, чтобы ты ему спел!

-- С величайшим удовольствием! -- отвечал соловей и запел так, что любо-дорого было слушать.

-- Совсем как стеклянные колокольчики! -- сказал министр. -- Смотрите, как он старается горлышком! Просто удивительно, что мы не слышали его раньше! Он будет иметь огромный успех при дворе!

-- Спеть ли мне еще для императора? -- спросил соловей. Он думал, что император был тут.

-- Мой несравненный соловушка! -- сказал министр. -- Имею приятную честь пригласить вас на имеющий быть сегодня придворный праздник. Не сомневаюсь, что вы очаруете его императорское величество своим восхитительным пением!

-- Меня лучше всего слушать в лесу! -- сказал соловей, но все же охотно подчинился воле императора и последовал за придворными.

А дворец-то как украшали! Фарфоровые стены и пол сверкали тысячами золотых фонариков, в проходах были выставлены самые лучшие цветы с колокольчиками. Беготни и сквозняку было куда как много, но все колокольчики звенели так, что ничего не было слышно.

Посреди огромного зала, где сидел император, установили золотой шест для соловья. Весь двор был в сборе, а маленькой кухарке дозволили стать в дверях -- ведь она уже была в звании придворной поварихи. Все надели свои лучшие наряды, и все глядели на маленькую серую птичку, а император кивнул ей головой.

И соловей запел так дивно, что у императора слезы набежали на глаза, и тогда еще краше запел соловей, и песнь его хватала за сердце. Император был очень доволен и хотел пожаловать соловью свою золотую туфлю на шею. Но соловей с благодарностью отказался:

-- Я видел на глазах императора слезы, и для меня нет ничего драгоценнее! Слезы императора-это ведь настоящее чудо! Я награжден с избытком!

И он вновь запел своим дивным, сладостным голосом.

-- Ах, очаровательнее кокетства и помыслить нельзя! -- говорили придворные дамы и стали набирать в рот воды, чтобы булькать, когда с ними кто-нибудь заговорит. Им казалось, что тогда они сами будут похожи на соловья. Даже слуги и служанки объявили, что они довольны, а ведь это немало -- угодить им труднее всего. Да, соловей положительно имел успех.

Его определили при дворе, отвели ему собственную клетку и разрешили гулять два раза днем и один раз ночью. К нему приставили двенадцать слуг, и каждый держал его за привязанную к лапке шелковую ленточку. И прогулка была ему не в прогулку.

Весь город говорил об удивительной птице, и когда двое знакомых встречались, один сейчас же говорил: "соло", а другой доканчивал: "вей!" -- и оба вздыхали, поняв друг друга. А еще именем соловья были названы одиннадцать сыновей мелочных торговцев, хотя всем им слон на ухо наступил.

И вот однажды императору пришел большой пакет с надписью: "Соловей".

-- Не иначе как еще одна книга о нашей знаменитой птице, -- сказал император.

Но это была не книга, а шкатулка с затейливой штучкой -- искусственным соловьем. Он был совсем как настоящий и весь отделан алмазами, рубинами и сапфирами. Заведешь его -- и он мог спеть песню настоящего соловья, и его хвост при этом так и ходил вверх и вниз, отливая золотом и серебром. На шее у него была ленточка с надписью: "Соловей императора Японии ничто по сравнению с соловьем императора китайского".

-- Какая прелесть! -- сказали все в один голос, и того, кто принес искусственного соловья, тотчас утвердили в звании "обер-поставщика соловьев его величества".

-- Теперь пусть-ка споют вместе, интересно, выйдет у них дуэт?

И им пришлось спеть вместе, но дело на лад не пошло: настоящий соловей пел по-своему, а искусственный -- как шарманка.

-- Он не виноват, -- сказал придворный капельмейстер. -- Он отлично выдерживает такт и поет строго по моей методе!

И вот искусственного соловья заставили петь одного. Он имел не меньший успех, чем настоящий, но был куда красивее, весь так и сверкал драгоценностями!

Тридцать три раза пропел он одно и то же и не устал. Все были не прочь послушать его еще раз, да тут император сказал, что теперь должен спеть немного и настоящий соловей.

Но куда же он делся? Никто и не заметил, как он выпорхнул в открытое окно и улетел в свой зеленый лес.

-- Что же это такое? -- сказал император, и все придворные возмутились и назвали соловья неблагодарным.

-- Все равно тот соловей, что остался у нас, лучше, -- сказали они, и искусственному соловью пришлось петь опять, и все в тридцать четвертый раз услышали одну и ту же песенку. Однако придворные так и не запомнили ее наизусть, такая она была трудная. А капельмейстер знай нахваливал искусственного соловья и утверждал даже, что он лучше настоящего не только нарядом и чудесными алмазами, но и внутренним своим складом.

-- Изволите видеть, ваше величество, и вы, господа, про живого соловья никогда нельзя знать наперед, что он споет, а про искусственного можно! Именно так, и не иначе! В искусственном соловье все можно понять, его можно разобрать и показать человеческому уму, как расположены валики, как они вертятся, как одно следует из другого!..

-- И я тоже так думаю! -- в голос сказали все, и капельмейстер получил разрешение в следующее же воскресенье показать искусственного соловья народу.

-- Пусть и народ послушает его! -- сказал император.

И народ слушал и остался очень доволен, как будто вдоволь напился чаю -- это ведь так по-китайски. И все говорили: "О!" -- и поднимали в знак одобрения палец и кивали головами. Только бедные рыбаки, слышавшие настоящего соловья, говорили:

-- Недурно и очень похоже, да вот чего-то недостает, сами не знаем чего.

Настоящего соловья объявили изгнанным из пределов страны, а искусственный занял место на шелковой подушке у постели императора. Вокруг него лежали преподнесенные ему подарки, а сам он был возведен в звание "певца ночного столика его императорского величества номер один слева", потому что самым почетным император считал место, где расположено сердце, а сердце расположено слева даже у императоров. А капельмейстер написал об искусственном соловье ученый труд в двадцати пяти томах, полный самых трудных китайских слов, и придворные говорили, что прочли и поняли его, не то они показали бы себя дураками и были бы биты палками по животу.

Так прошел год. Император, придворные и все прочие китайцы знали наизусть каждое коленце в песне искусственного соловья, но как раз поэтому он им и нравился. Теперь они и сами могли подпевать ему. "Ци-ци-ци! Клюк-клюкклюк!" -- распевали уличные мальчишки, и то же самое напевал император. Ах, что за прелесть!

Но вот однажды вечером искусственный соловей пел во всю мочь, а император лежал в постели, слушая его, как вдруг внутри соловья что-то щелкнуло, колесики побежали впустую, и музыка смолкла.

Император сейчас же вскочил с постели и послал за своим лейб-медиком, но что тот мог поделать? Призвали часовщика, и после длинных разговоров и долгих осмотров он кое-как подправил соловья, но сказал, что его надо поберечь, потому как шестеренки поистерлись, а поставить новые, так, чтобы музыка шла по-прежнему, невозможно. Ах, какое это было огорчение! Теперь соловья заводили только раз в год, и даже это казалось чересчур. А капельмейстер произнес краткую речь, полную всяких умных слов, -- дескать, все по-прежнему хорошо. Ну, значит, так оно и было.

Прошло пять лет, и страну постигло большое горе: все так любили императора, а он, как говорили, заболел, и жить ему осталось недолго. Уже подобрали и нового императора. На улице стоял народ и спрашивал первого министра, что с их прежним повелителем.

-- П! -- только и отвечал министр и покачивал головой.

Ганс Христиан Андерсен. Соловей [Вильхельм Педерсен]

Бледный и похолодевший лежал император на своем пышном ложе. Все придворные решили, что он уже умер, и каждый спешил на поклон к новому владыке. Слуги выбегали из дворца поболтать об этом, а служанки приглашали к себе гостей на чашку кофе. По всем залам и проходам расстелили ковры, чтобы не слышно было шума шагов, и всюду было так тихо, так тихо... Только император еще не умер. Закоченевший и бледный лежал он на пышном ложе под бархатным балдахином с тяжелыми золотыми кистями. А с высоты в открытое окно светила на императора и искусственного соловья луна.

Бедняга император дышал с трудом, и казалось ему, будто на груди у него кто-то сидит. Он открыл глаза и увидел, что на груди у него сидит Смерть. Она надела его золотую корону и держала в одной руке его золотую саблю, в другой его славное знамя. А вокруг из складок бархатного балдахина выглядывали диковинные лица, одни гадкие и мерзкие, другие добрые и милые: это смотрели на императора все его злые и добрые дела, ведь на груди у него сидела Смерть.

-- Помнишь? -- шептали они одно за другим. -- Помнишь? -- И рассказывали ему столько, что на лбу у него выступил пот.

-- Я об этом никогда не знал! -- говорил император. -- Музыки мне, музыки, большой китайский барабан! -- кричал он. -- Не хочу слышать их речей!

А они продолжали, и Смерть, как китаец, кивала головой на все, что они говорили.

-- Музыки мне, музыки! -- кричал император. -- Пой хоть ты, милая золотая птичка, пой! Я одарил тебя золотом и драгоценностями, я собственноручно повесил тебе на шею свою золотую туфлю, пой же, пой!

Но искусственный соловей молчал -- некому было завести его, а иначе он петь не мог. А Смерть все смотрела и смотрела на императора своими большими пустыми глазницами, и было так тихо, страшно тихо...

И вдруг раздалось чудесное пение. Это пел живой соловей. Он сидел за окном на ветке, он прослышал про болезнь императора и прилетел утешить и ободрить его своей песней. Он пел, и призраки все бледнели, кровь все убыстряла свой бег в слабом теле императора, и даже сама Смерть слушала соловья и повторяла:

-- Пой, соловушка, пой еще!

-- А ты отдашь мне золотую саблю? И славное знамя? И корону?

И Смерть отдавала одну драгоценность за другой, а соловей все пел. Он пел о тихом кладбище, где цветут белые розы, благоухает сирень и свежая трава увлажняется слезами живых. И Смерть охватила такая тоска по своему саду, что она холодным белым туманом выплыла из окна.

-- Спасибо, спасибо, чудесная птичка! -- сказал император. -- Я не забыл тебя! Я изгнал тебя из страны, но ты все же отогнала от моей постели ужасные призраки, согнала с моей груди Смерть. Как мне наградить тебя?

-- Ты уже вознаградил меня! Я исторг у тебя слезы в первый раз, когда пел перед тобою, -- этого я никогда не забуду! Нет награды дороже для сердца певца. Ну, а теперь спи и просыпайся здоровым и бодрым! Я спою для тебя.

И он запел, и император заснул сладким сном. Ах, какой спокойный и благотворный был этот сон!

Когда он проснулся, в окно уже светило солнце. Никто из слуг не заглядывал к нему, все думали, что он умер. Один соловей сидел у окна и пел.

-- Ты должен остаться со мной навсегда! -- сказал император. -- Будешь петь, только когда сам захочешь, а искусственного соловья я разобью вдребезги.

-- Не надо! -- сказал соловей. -- Он сделал все, что мог. Пусть остается у тебя. Я не могу жить во дворце, позволь лишь прилетать к тебе, когда захочу. Тогда я буду садиться вечером у твоего окна и петь тебе, и моя песнь порадует тебя и заставит задуматься. Я буду петь о счастливых и несчастных, о добре и зле, укрытых от твоих глаз. Певчая птичка летает повсюду, наведывается и к бедному рыбаку и к крестьянину -- ко всем, кто живет далеко от тебя и твоего двора. Я люблю тебя за твое сердце больше, чем за корону. Я буду прилетать и петь тебе! Но обещай мне одно...

-- Все что угодно! -- сказал император и встал во всем своем царственном убранстве -- он сам облекся в него, а к груди он прижимал свою тяжелую золотую саблю.

-- Об одном прошу я тебя: не говори никому, что у тебя есть маленькая птичка, которая рассказывает тебе обо всем. Так дело пойдет лучше.

И соловей улетел.

Слуги вошли поглядеть на мертвого императора -- и застыли на пороге, а император сказал им:

-- С добрым утром!

az.lib.ru / Источник текста: Ганс Христиан Андерсен. Сказки и истории. В двух томах. Л: Худ. литература, 1969.