Текст: Сергей Шулаков
Мантел Х. Зеркало и свет. Пер. с англ. Е. Доброхотовой-Майковой и Т. Клеветенко. – М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2021. – 928 с.
В отношении Хилари Мантел и ее трилогии о Генрихе VIII и Томасе Кромвеле хвалы возносят очень многие. В Sanday Telegraph вот совсем не стесняются: «У римлян была "Энеида", у русских – "Война и мир"; благодаря Хилари Мантел теперь и у нас в Англии есть подлинный эпос, написанный на материале нашей истории». Возможно, британские журналисты полагают «Энеиду» правдивым рассказом о падении города-государства Трои и возникновении Рима, созданным на материале древней истории, но даже если и нет, такие сравнения оправданы лишь в логике таблоида. Подобные категорические оценки формируются в двух длительностях: в «коротком времени», восприятии современников (и все равно это, минимум, десятилетие) и во времени «длинном», ограниченном лишь периодом существования человеческой культуры. И все же кое-что понятно уже сейчас.
Например, что трилогия Мантел – не однодневка. «Закрыв "Зеркало и свет", я рыдала, как не рыдала над книгой с детства», – сообщает в своем отзыве чувствительная писательница Сара Грейс Перри. Рыдать не обязательно, но перевернув последние страницы, ощущаешь настоятельную потребность вернуться к первому роману, «Вулфхолл», а затем и ко второму, «Введите обвиняемых», и снова к третьему, предвкушая известный эффект, когда вычитываешь что-то новое, что проскакал ранее в погоне за сюжетом. Что до последних страниц, то у русских есть не только Лев Николаевич Толстой, но и отличные современные переводчики: Екатерина Доброхотова-Майкова и Татьяна Клеветенко бережно и точно передали авторский стиль. А еще составили 11 страниц примечаний, с которыми не очень удобно взаимодействовать – ссылок нет, – зато они воспринимаются бонусом, возвращением к сюжету, с которым жалко расставаться. Еще один такой бонус – послесловие автора, в котором скупо, но стильно описаны судьбы героев, оставшихся в живых.
Много пишут о широте подхода Хилари Мантел: прежде всего о том, что ее романы стирают границы "большой" прозы с беллетристикой и даже паралитературой, поглощая свойства последних и превращая их в свой строительный материал. С помощью стиля автор берет читателя за загривок и заставляет покориться языку и образу мысли: порой раздражаешься, иногда улыбнешься, но желания захлопнуть книгу никогда не возникает.
Из признаков массовой литературы сразу же бросаются в глаза элементы исторического фэнтези: «Лондонские колдуны в обиде на лорда Кромвеля, и немудрено… Он конфискует их перегонные кубы и реторты, змеиную кожу и тайные колбы с гомункулами, мантии, хрустальные шары и волшебные палочки. Он изымает их Clavicula Salomonis для вызывания мертвых и читает их тексты в зеркальном отражении; он отдает дешифровщикам их альманахи на неведомых языках…» Здесь это все не просто развлечение: волшебные палочки встроены в повествование очень грамотно, ведь действительно, в описываемое время активно практиковали колдуны, многие из которых верили в свое колдовство – да их и сейчас сколько хочешь, только верят меньше.
Что касается сюжета, поворотным моментом становится Смерть Анны Болейн – до нее Кромвель был хорошим, после – стал плохим. Поначалу его фигура вызывает сочувствие и уважение, этакий мужской вариант Золушки: нищий подросток-изгой – храбрый и умелый молодой солдат – оборотистый и бережливый купец – одаренный администратор. В заключительной же книге трилогии Кромвель преображается – отрастил брюхо (именно в таких выражениях), грубые черты лица становятся едва ли не уродливыми, в действиях проступает вынужденная жестокость. Атмосфера постепенно становится все более напряженной: кажущийся всесильным Кромвель чаще прерывает сына и своих молодых помощников: «Ш-ш-ш…» Они говорят такое, что не должно достигнуть ушей короля. «Ш-ш-ш, ш-ш-ш»,– словно шипит змея.
Кромвелю часто вспоминают смерть Анны. «Генрих сказал: "Сделайте меня свободным". И вы сделали… Вы разнесли дворец его мечты и оставили его нагим среди обломков. Вы раскрыли ему глаза, и оказалось, что жена лгала ему, а друзья притворялись…» Это слова леди Рочфорд, вдовы казненного вместе с Анной брата – Джорджа Болейна. Хилари Мантел умело выстраивает на таком историческом материале действительно трагическую драму. Например, пребывающая в монастыре дочь кардинала Вулси Кромвеля ненавидит: Вулси вытащил Кромвеля из грязи, тот ему по-настоящему благодарен, тем более что реальных подтверждений преданности не требуется – Вулси давно уже умер, не снеся гонений короля. Однако когда Кромвель приезжает в монастырь, дабы решить, разогнать его или до времени пощадить, и попутно сватается к дочери Вулси, – та не по-женски прямо обвиняет его в предательстве отца, протыкая несокрушимую броню цинизма. «– Он все понимал, – говорит она, – в том числе, что вы его предали… Он смотрит на нее разинув рот. Он, лорд Кромвель, которого ничем не удивишь». Но броня тут же, хотя и мучительно, смыкается вновь: «– Если бы не я, кардинала погубили бы еще в дни первой опалы или заставили бы побираться, как нищего. Ради него я подверг опасности свою жизнь, свой дом, и все, чем владел… Кромвель не говорит: «Генрих», или «король». Даже потрясенный, он по привычке строит безличное предложение, ибо теперь служит монарху, уничтожившему былого господина, кардинала Вулси. Откуда об этом знает автор? Ответ очевиден: ниоткуда знать о том она не может, но славно, если автор читала, например, Эсхила – слышится в ее тексте поступь рока, или Бога.
Стоит отметить и понимание хода мыслей человека позднего Средневековья, даже образованного и практичного – снова с налетом фэнтези, вообще характерным для английской литературы: «Есть места, где кипели древние битвы, и, когда ветер дует в определенную сторону, луна убывает, а ночь темна, там можно расслышать топот копыт, скрип упряжи и вопли раненых. А если подкрасться ближе… то услышишь хрипы и молитвы умирающих. И все они, души Англии, взывают ко мне, говорит ему король, и к каждому королю, ибо король несет бремя преступлений других королей». Да, правила прямой речи у Хилари Мантел свои – особенность стиля.
Кромвель уже не может остановиться, даже если бы и захотел: «Все древние семейства падают, словно кегли в игре великанов, летят с полок, как горшки во время землетрясения». Безродный, вознесенный королем лорд-канцлер и его молодые соратники хватают, заключают в Тауэр и казнят представителей родов куда древнее Тюдоров. Но «...король не будет считать себя обязанным вам, Кромвель. Чем сильнее вы свяжете его своими деяниями, тем сильнее он станет вас презирать. Мне вас жалко…». Падение всемогущего Томаса Кромвеля происходит неожиданно даже для него самого, предусмотрительного и, в принципе, смирившегося с неизбежной ролью временщика. Также и читатель, даже осведомленный о судьбе исторической личности, вздрогнет. А в узилище Кромвеля вежливо, но без панибратства встретит комендант Тауэра, старый служака, который еще вчера исполнял его, Кромвеля, приказы – характерный, складывавшийся столетиями тип британского военного с парадоксальным менталитетом. Таким людям даже званий и наград не надо, лишь бы служба шла… Это мастерство композиции и детали – снова признаки большой художественной прозы.
Не до конца понятно, входило ли это в задачи трилогии, но писательница даже создала портрет классической британской олигархии. Которая устроена так, что вместо одной головы, которую в данном случае отсек монарх, вырастают две, а то и больше: оба соратника, предавшие Кромвеля и ведшие его допросы, последовательно занимали должность лорд-канцлера и были очень богаты. Сын Кромвеля Грегори умер довольно молодым, но племянник, Ричард Кромвель, тоже стяжал немалые богатства, и его, Ричарда, правнук, Оливер Кромвель, казнив короля Карла I Стюарта, навсегда показал, кто на острове хозяин. А Рейфа Седлера, личного бухгалтера и первое доверенное лицо Томаса Кромвеля, «молва называла богатейшим из нетитулованных англичан».
В свою очередь, фигуру Генриха Мантел описывает очень точно и многогранно, но лишь с одной стороны – человеческой. Ей удалось отчасти поколебать устойчивый миф о Генрихе как о короле-протестанте: а ведь именно этот монарх, автор теологических трудов и композитор, построил и заложил возможности постоянной модернизации британского флота, главного инструмента империи; он менял корабельные пушки из медных сплавов на более практичные чугунные, и в двух местах писательница даже приводит список кораблей, и не до половины, а сравнительно полный. И хотя историческое значение царствования Генриха VIII Тюдора писательница отразила далеко не полностью, винить ее в том не будем – Хилари Мантел уделила больше внимания повседневной, нескончаемой психологической драме своих героев, передать которую ей удалось великолепно.