Текст: Андрей Цунский
Один человек, без которого Москву и не представить себе – тоже из понаехавших. Так, прекратите провокации! Это вы сами подумали, а я - о том человеке, который приехал в Москву сто сорок лет назад. Его жизнь – как хорошее кино. Ну и начнем ее тогда – как кино.
Прибытие поезда
Он прибыл в полупустом поезде на темную наружную платформу Ярославского вокзала – и уж точно не первым классом. На плече был сундучок с пожитками и «красками» - не забудем о них! В кармане было сорок копеек с медяками. Компанию решившихся ловить удачу в Первопрестольной вел некий человек, уже тут бывавший, но с первого раза не поймавший капризную птицу за хвост. Теперь он с видом бывалого проводника рассказывал: А вот рязанский вокзал! А вот колокола бьют – так это на Басманной! А это - Разгуляй! А это – дом колдуна Брюса…
Лефортово при этом «бывалый» называл «Лафортово».
Наш герой приехал в Москву в самом печальном положении, да еще и в конец поста. Желудок звенел, как колокол - а этот человек по части еды был большим знатоком и впоследствии с наслаждением эпикурействовал, что в Москве тогда было несложно. Но – всему свое время.
Краски
«Краски» в его сундучке были не малярные и нее живописные. Это был дешевый набор актерского грима, и приехал бедолага в Москву, потому что сезон в Пензе только что отыграл, а насколько прибыльно – так это вы уже знаете. Вот так вот жил человек – и угораздило, попал в театр. А в театр, по его собственным словам, тогда попадали как не в свой вагон – или в тюрьму.
Он уже видел все – и «шлянье» богатых зрителей за кулисы к хорошеньким актрисам, и безжалостное актерское пьянство, и непутевую, кочевую жизнь. И по шпалам ходил от города к городу, и в театре ночевал, укутавшись в декорации облаков и моря, а под голову подложив крышку гроба из «Лукреции Борджиа».
Все решается в Кремле
Опять?! Я не о современности, а исключительно о судьбе нашего героя – и в ней действительно все решилось в Кремле, 24 апреля (по старому стилю – 12-го).
На Пасху отправился актер в Кремль – и на красоту посмотреть, и помолиться – может, пошлет бог удачу? В Успенском соборе – высшее московское начальство, а в Архангельский и актеру приезжему можно, хватило бы места. И знаменитых актёров было там много, и знаком был кое с кем из великих, да ведь не по чину не подойдешь. А тут – идет старший и давний приятель – актер Андреев-Бурлак, да не один – с красивой дамой под руку. А дама оказалась Анной Алексеевной Бренко.
Анна Бренко – историческая, между прочим, личность. Хозяйка первого в России частного театра – Пушкинского театра на Тверской улице. Андреев-Бурлак представил провинциального коллегу, отрекомендовал – и тут же приезжий был ангажирован с жалованьем сто рублей в месяц.
А через полгода театра уже не стало. Погорел театр. Но за полгода в жизни может произойти очень многое.
Об историческом значении пивных
Театр исчез, а вместе с ним и сто рублей в месяц. Что происходит с человеком в таком положении? Он надеется. Будет другой театр, будет другая работа, повезет! А пока нужно что-то придумать для прокорма.
Поначалу писались коротенькие заметки в «Русскую газету». Но ее актер-неудачник опишет так: «весьма убогое, провинциального вида издание, почти не имевшее подписки, не имевшее розницы и выплакивавшее у фирм через своих голодных агентов объявления, номинальная цена которых была гривенник за строку, а фирмы получали до 70 процентов скидки».
И неизвестно, как был сложилась его судьба, если бы ранее, в середине пятидесятых годов позапрошлого столетия – то есть примерно тогда, когда актер, вам уже знакомый, родился – некий Николай Пастухов не приехал бы в Москву и не открыл на Арбатской площади пивную. В эту пивную начал регулярно заходить с друзьями студент-юрист Федор Плевако, будущий великий адвокат. И Пастухов начал почитывать, то, о чем студенты писали, и пописывать на темы, о которых они говорили – не туда, куда вы подумали, а в газеты.
И вот, когда наш друг-актер оказался в бедственном положении и не знал, чем заняться, а именно в августе 1881 года Николай Пастухов основал собственную газету – «Московский листок» с редакцией на Софийской набережной.
Особенности «желтых» газет
О, это была совсем другая газета! Новость в ней появлялась почти одновременно с событием. Репортаж не лежал по три дня, если в «Листке» было напечатано «Попал под лошадь», «Случился пожар» или «Спектакль вызвал восторг у публики» - не сомневайтесь, лошадь и попавший под нее только приходят в себя, пожарище дымится, а у зрителей премьеры еще болят отбитые ладони!
Пастухов сразу понял, каков истинный талант этого актера. Сколько в нем энергии, подвижности, силы, смелости, увлеченности! И как умеет он ладить с людьми! Не узнали бы вы в нем вчерашнего Добчинского. «Не «э!» - сказали мы с Петром Ивановичем», а ураган, метеор – бегом несущийся с Бутырской Заставы, где случился страшный пожар, в Хамовники, где кого-то убили. Но ему мало просто писать о пожарах – однажды он вытащил из огня самого обер-полицмейстера Козлова! За что получил медаль и право ездить на происшествия в пожарных обозах, в которые иногда запрыгивал прямо по дороге.
У него множество знакомых дворников, сторожей, полицейских писарей, официантов, нищих – словом, всех. Непростое дело. Всем нужно понемногу приплачивать, угощать, благодарить. Вскоре он написал о страшном пожаре в Орехово-Зуеве, на Морозовской фабрике, не дал скрыть правду и замять дело. Потом именно из его репортажей читатель узнает о кукуевской катастрофе, о гибели десятков людей в давке на Ходынке, о мрачных тайнах Хитровки.
«Московский листок» был классической «желтой» газетой. Отовсюду и обо всем. Премьеры, выставки, суды, преступления и происшествия, назначения, светская хроника, биржевые котировки, юбилеи и некрологи, расписание поездов, новинки техники… И два выпуска – вечерний и утренний.
«Листок» ругали, брезгливо над ним посмеивались, заворачивали в него все что в голову придет, сушили им обувь и растапливали печки – и все его читали. Да что там читали! Адвокат Плевако, писатели Дорошевич и Чехов, критик Плещеев и множество других людей известнейших и поныне, – не только читали, но и писали в «Листок» - так можно было сообщить важную новость всей Москве за считаные часы.
А прекратился «Листок» в марте 1918 года. Впрочем - что уж было в том году по «Листку»-то горевать…
Признаки таланта
Сейчас журналистика уже несколько иная. О происшествии или событии становится известно сразу (а иногда – прогнозисты обсуждают их даже ранее). Его можно наблюдать порой в режиме реального времени. Немедленно читатель узнает о нем мнения экспертов, знатоки обсуждают его последствия, возможность его повторения. А пишущий о нем порой из-за стола не встает, ему достаточно включить трансляцию с понатыканных повсюду камер наблюдения – хотя такая «журналистика» вряд ли вызывает уважение. Но и несущуюся по Москве или Санкт-Петербургу машину с репортёром и оператором, как некогда мчалась бригада «600 секунд» с Александром Невзоровым, уже трудно себе представить. Для этого, с учетом транспортных пробок, нынче требуется вертолет – так и его не везде приземлишь.
Но репортер – это призвание, а отлаженная служба новостей находит и событие, и автора, способного его описать, - за считаные минуты.
Репортер во все времена - репортер. Он должен быть бесстрашен, как наш герой, силен физически, смел и находчив, «стрессоустойчив». Он должен обладать источниками информации, уметь оказаться мгновенно в гуще событий, найти тех, кто видел, понимает, знает… Это будет свойством репортера во все времена, а современная техника дала ему мобильный телефон с интернетом и видеокамерой, но они будут совершенно бесполезны, если не знать – что и где нужно снять.
У человека, о котором мы пишем, не было таких технических возможностей, но вот все остальное – присутствовало с избытком. И очень скоро его стали звать в Москве королем репортажа.
Кстати, был в Москве совсем недавно удивительный репортер – Дмитрий Кафанов. Сам бомжевал, чтобы описать жизнь московских бомжей. Пробирался туда, куда было пробраться невозможно – с риском для жизни. Во время ужаса на мюзикле «Норд-ост» спас несколько человек, делая им искусственное дыхание. До сих пор дыхание Димы Кафанова в ком-то живет, продолжается… Может быть, истинный талант репортера в том, чтобы иногда забыть – что ты тут только репортер? Тебя помнят, Дима. Хотя те, кого ты спас, скорее всего, и не знают, чем тебе обязаны.
Источники таланта
С детства наш герой отличался уникальной физической силой. В пятнадцать лет он убил на охоте медведя, поразив бывалых охотников. Через год ушел из дома в чем был, без паспорта и без копейки денег.
Он прошел всю Волгу по берегу, еще в Нижнем познакомился с Шаляпиным, а с Горьким потом предавался воспоминаниям об этом времени. Он ночевал у костра с ворами и беглыми каторжниками, тянул бурлацкую лямку, бывал на ярмарках и на рыбных промыслах – и вовсе не туристом.
Побыл он крючником, зимогором, храбро сражался на Русско-турецкой войне, где служил в роте пластунов в чине вольноопределяющегося. Кстати, а кто такой крючник, кто такие зимогоры, что за вольноопределяющийся и почему пластуны называются пластунами - и чем они занимались? Ну, нет. Я не хочу лишать вас радости самостоятельного открытия! А кто такой бурлак – ну, это сейчас знают благодаря картине Ильи Ефимовича Репина, с которым наш сегодняшний герой был, кстати, знаком и весьма. Именно он описал интереснейший эпизод.
На Сухаревской площади был некогда знаменитый рынок - там была барахолка, продовольственные ряды, книжный развал, продавались там и картины. И вот… «К палатке одного антиквара подходит дама, долго смотрит картины и останавливается на одной с надписью: «И. Репин»; на ней ярлык: десять рублей.
– Вот вам десять рублей. Я беру картину. Но если она не настоящая, то принесу обратно. Я буду у знакомых, где сегодня Репин обедает, и покажу ему.
Приносит дама к знакомым картину и показывает ее И. Е. Репину. Тот хохочет. Просит перо и чернила и подписывает внизу картины: «Это не Репин. И. Репин».
Картина эта опять попала на Сухаревку и была продана благодаря репинскому автографу за сто рублей».
Кстати, роскошный усач в красном кафтане на картине Ильи Ефимовича «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», помните? - так вот, считается, что это изображен именно наш сегодняшний знакомый. Впрочем, и на барельефе памятника Гоголю в виде пана Головы тоже он… Ну сколько можно, неужели до сих пор не догадались? Ладно, если нет – продолжаем.
Приятель Чехова и Левитана
С Антоном Павловичем Чеховым он подружился, еще в ту пору, когда наш великий писатель был «Антошей Чехонте», а не живым классиком. А вот как описывает его брат Антона Павловича Чехова – Михаил.
«Это был тогда еще молодой человек, среднего роста, необыкновенно могучий и коренастый, в высоких охотничьих сапогах. Жизнерадостностью от него так и прыскало во все стороны. Он сразу же стал с нами на "ты", предложил нам пощупать его железные мускулы на руках, свернул в трубочку копейку, свертел винтом чайную ложку, дал всем понюхать табаку, показал несколько изумительных фокусов на картах, рассказал много самых рискованных анекдотов и, оставив по себе недурное впечатление, ушел. С тех пор он стал бывать у нас и всякий раз вносил с собой какое-то особое оживление. Оказалось, что он писал стихи и, кроме того, был репортером по отделу происшествий в "Русских ведомостях". Как репортер он был исключителен.
*** был знаком решительно со всеми предержащими властями, все его знали, и всех знал он; не было такого места, куда бы он не сунул своего носа, и он держал себя запанибрата со всеми, начиная с графов и князей и кончая последним дворником и городовым. Он всюду имел пропуск, бывал там, где не могли бывать другие, во всех театрах был своим человеком, не платил за проезд по железной дороге и так далее. Он был принят и в чопорном Английском клубе, и в самых отвратительных трущобах Хитрова рынка. Когда воры украли у меня шубу, то я прежде всего обратился к нему, и он поводил меня по таким местам, где могли жить разве только одни душегубы и разбойники».
Его жизнь была полна движения.
«Над костром в котелке кипит баранье сало... Ковш кипящего сала - единственное средство, чтобы не замерзнуть в снежном буране, или, по-донскому, шургане... Николай Рубинштейн дирижирует в Большом театре на сотом представлении "Демона", присутствует вся Москва в бриллиантах и фраках - я описываю обстановку этого торжественного спектакля; а через неделю уже Кавказ, знакомые места, Чертова лестница, заоблачный аул Безенги, а еще выше, под снежной шапкой Коштан-тау, на стремнинах ледяного поля бродят сторожкие туры. А через месяц Питер, встречи в редакциях и на Невском... То столкнешься с Далматовым, то забредешь на Николаевскую, 65, к Николаю Семеновичу Лескову, то в литературном погребке на Караванной смотришь, как поэт Иванов-Классик мрачно чокается с златокудрым, жизнерадостным Аполлоном Коринфским, и слушаешь, как восторженный и бледный Костя Фофанов, закрыв глаза, декламирует свои чудесные стихи, то у Глеба Успенского, на пятом этаже в его квартирке на Васильевском острове, в кругу старых народников рассказываешь эпизоды из своей бродяжной жизни бурлацкой... А там опять курьерский поезд, опять мечешься по Москве, чтобы наверстать прошедшую прогульную неделю...»
А Исаак Ильич Левитан, для него - «Левитанушка», как-то принес ему в подарок картину. Не какую-нибудь – а жемчужину русской живописи, истинный шедевр – «Владимирку». Что это за «Владимирка» и какие она вызывала у людей мысли – опять же, предоставлю возможность тем, кто не знает – открыть для себя самостоятельно. Оно того стоит!
И что же наш герой? Что ж он так сплоховал, не взял? А он понял – что такой подарок принять не может. Не имеет права. Не может один человек владеть тем, что должны видеть тысячи, вся Россия, весь мир. И уговорил купить у Левитана картину великого Павла Третьякова (хотя часто пишут, что картина была принесена художником в дар). Но так это или нет – а тот, о ком сегодня речь, хотя и умел заработать – но был совершенно чужд жадности и своекорыстия.
Чтобы свести знакомство с людьми из трущоб, преступниками и отщепенцами, нужно понимать их жизнь и уметь говорить с ними на одном языке. А вот чтобы завоевать доверие Чехова, Левитана, Горького, Станиславского – нужно самому быть личностью.
Чехов описал его так: «…человек это простодушный, чистый сердцем, и в нем совершенно отсутствует элемент предательства, столь присущий господам газетчикам».
Владимир Иванович Немирович-Данченко писал о нем: «…был репортером газеты, только репортером! Но трудно найти слова, чтоб оценить, как высоко держал он знамя литератора в такой скромной роли. Когда я припоминаю, как он был добросовестен, как среди ночи летел в типографию, чтоб поправить маленькую ошибку в десятистрочной заметке, как был изобретателен, чтоб узнать настоящую правду, как переодевался то торговцем, то хитровцем, как разъезжал по деревням и трактирам... когда припоминаю его всегда бодрый, всегда горячий тон, его огромное внимание ко всему, что облагораживало газету... когда вспоминаю его коренастую здоровую фигуру во всех собраниях, отмеченных честностью, смелостью и бескорыстием... тогда мне кажется, что такой пример репортера больше никогда не повторится...»
А уж если речь зашла о Немировиче-Данченко, то вот история о том,
Как Художественный театр был спасен табуированной лексикой
Московский Художественный театр готовился к постановке великой пьесы Горького «На дне». Но всем известно, как Станиславский относился к достоверности образов. В его театре не мог преступник заговорить, как школьный чтитель или лакей. И уж точно не мог так ходить, сидеть, пить водку, философствовать…
Нужно было познакомиться с обитателями ночлежки, жителями трущоб, «типичными представителями» городского дна. И вот актеры и театральный художник Виктор Андреевич Симов вместе с Константином Сергеевичем Станиславским и Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко отправились на Хитровку, а сопроводить их туда взялся наш добрый знакомый.
В одном из хитровских притонов великие деятели русского театра изучают обстановку и персонажей, а другие персонажи решили их обокрасть.
Историю эту описывают по-разному. Кто-то украшает рассказ картиной драки репортера чуть не со всей Хитровкой. Кто-то уверяет, что он всего лишь разбил кому-то голову кастетом. Еще есть авторы, которые вооружают проводника «станиславцев» чем угодно, разве что не пулеметом и шашкой. Но известны точно два факта. Виктор Андреевич Симов после этого визита на «дно» подарил ему рисунок с точным изображением той самой ночлежки и надписью: «Дорогому другу ***, защитнику и спасителю души моей, едва не погибшей ради углубленного изучения нравов и невредимо извлеченной из недр хитровской ночлежки ради «Дна» в МХАТ в лето 1902 года. В. Симов». А второй факт – герой наш очень убедительно говорил с нападавшими. Актеры были в ужасе – и в восхищении. Такого в тексте пьесы Горького точно не было.
О преданности профессии
В старости (он нескольких недель не дожил до восьмидесятилетия) герой наш почти полностью потерял зрение. Но продолжал… писать.
Если вы так и не узнали, о ком сегодня шла речь… Я не знаю тогда! Ну и Гугл с вами! Кстати - он ведь с вами. Так что это я не ругаюсь, а подсказываю вам инструмент для поиска.