10 книг о Москве

Текст: Андрей Мягков

1. Михаил Булгаков. "Мастер и Маргарита"

Пожалуй, главный "народный" хит о Москве – на просьбу вспомнить какой-нибудь роман о Первопрестольной вас с повышенной вероятностью отошлют к Magnum opus Михаила Афанасьевича. И хотя древнему Ершалаиму тоже отведено немало страниц, большинство сперва воскресит в памяти не страдающего от мигрени прокуратора, а Дом Грибоедова, москвичей, которых испортил квартирный вопрос, и конечно Патриаршие пруды, которые – заодно с расположившейся неподалеку "нехорошей квартирой" – и поныне являются главным местом силы для поклонников Булгакова. Наверняка и вы помните: "Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина..."

2. Владимир Гиляровский. "Москва и москвичи"

Кучное в московском смысле название сборника очерков Владимира Гиляровского не оставляет никаких шансов пройти мимо. И даром что с момента первого издания минуло почти сто лет – мало кто с тех пор столь дотошно писал о столице, как писатель, поэт, журналист и даже актер Гиляровский. Такой же многоликой, занимающейся сотней дел разом предстает и его Москва: здесь и грязные трактиры Хитровки, и паленые поросята на Охотном ряду, и подземные клоаки Неглинки... Да что говорить – достаточно взглянуть на оглавление сборника, которое уже готовый путеводитель. Но советуем все-таки заглянуть дальше оглавления – иначе рискуете пропустить не только уйму краеведческих откровений, но и такие вот очаровательности: "Москва шиковала вовсю, и налезли парикмахеры-французы из Парижа, а за ними офранцузились и русские, и какой-нибудь цирюльник Елизар Баранов на Ямской не успел еще переменить вывески: "Цырюльня. Здесь ставят пиявки, отворяют кровь, стригут и бреют Баранов", а уж тоже козлиную бородку отпустил и тоже кричит, завивая приказчика из Ножевой линии:

– Мальшик, шипси! Шевелись, дьявол!

И все довольны".

3. Дмитрий Захаров. "Средняя Эдда"

М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020

Ну а чтобы вы не думали, что потчевать мы вас будем одной лишь архивной литературой – вот вам, как нужно в таких случаях говорить, "актуальный роман". По сюжету отечественная версия Бэнкси, уличный художник Хиропрактик, ваяет по всей Москве цикл из 12 картин. На граффити – всегда видные государственные мужи, и после своего появления на стенах в качестве стрит-арта они непременно отправляются к праотцам; весь этот стрит-арт макабр приводит в крайнее возбуждение и общество, и политический истеблишмент. Роман Захарова, как легко догадаться, изрядно начинен фантастикой – однако Москва в нем самая что ни на есть всамделишная, актуальная. И потому не самая жизнерадостная: "Выйдя из стеклянных дверей, Илья с ненавистью посмотрел вверх – неба не было. Вместо него камуфляжная мелкодисперсная пелена. Кажется, запули в нее бутылкой – она только с чмоканьем всосет. Еще и дождь сыплется...

Он прошел мимо темного пятна памятника, отсалютовав послюнявленными пальцами братьям-рабочим в бэтмановском плаще. Хорошо было бы на сам монумент флаг шлепнуть, но слишком место заметное – в момент заметут. Значит, через парк к Трехгорной Мануфактуре, так ведь и собирался".

4. Ильф и Петров. "12 стульев"

Москва в романе главных советских пересмешников – лишь одна из локаций; в поисках бриллиантов, спрятанных в одном из двенадцати стульев мадам Петуховой, герои посетят и Пятигорск, и Ялту, и несколько вымышленных городов поменьше. Но Москва – это, сами понимаете, Москва; есть где развернуться. К сожалению, по известным причинам не все составляющие московского вояжа Бендера и Воробьянинова уцелели: так, в машинописную рукопись романа была включена фраза: "Когда проезжали Лубянскую площадь, Ипполит Матвеевич забеспокоился", – но в дальнейшем она отсутствовала. Многое, впрочем, сохранилось: "Концессионеры с трудом пробились к выходу и очутились на Каланчевской площади. Справа от них высились геральдические курочки Ярославского вокзала. Прямо против них тускло поблескивал Октябрьский вокзал, выкрашенный масляной краской в два цвета. Часы на нем показывали пять минут одиннадцатого. На часах Ярославского вокзала было ровно десять. А посмотрев на темно-синий, украшенный знаками зодиака циферблат Рязанского вокзала, путешественники заметили, что часы показывали без пяти десять.

— Очень удобно для свиданий! — сказал Остап. — Всегда есть десять минут форы".

5. Иван Бунин. "Чистый понедельник"

Рассказов, активно задействующих Москву, у русских классиков немало – вспомнить хотя бы зарисовку Чехова "На Трубной площади". Но мы остановим свой жадный до столичных улочек взгляд на "Чистом понедельнике" Бунина, совместившем обильную топонимику со стуком безнадежно влюбленного (иначе у Ивана Алексеевича нельзя) сердца: "В комнате пахло цветами, и она соединялась для меня с их запахом; за одним окном низко лежала вдали огромная картина заречной снежно-сизой Москвы; в другое, левее, была видна часть Кремля, напротив, как-то не в меру близко, белела слишком новая громада Христа Спасителя, в золотом куполе которого синеватыми пятнами отражались галки, вечно вившиеся вокруг него... «Странный город! — говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Иверской, о Василии Блаженном. — Василий Блаженный — и Спас-на-Бору, итальянские соборы — и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах...»"

6. "Москва: место встречи"

М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2016

Дальний родственник "Москвы и москвичей" Гиляровского и еще один обязательный пункт нашей литературной прогулки: Людмила Улицкая, Дмитрий Быков, Сергей Шаргунов, Майя Кучерская, Дмитрий Глуховский, Андрей Макаревич и другие литературно одаренные люди рассказывают о своем памятном кусочке Первопрестольной; так, Глуховский презентует ВДНХ, Улицкая живописует Миуссы, а Дмитрий Данилов выуживает из памяти кусочки Тушино: "Зимой, чтобы попасть из Тушино в район Речного вокзала, люди ходили по льду. Это быстрее, чем ждать 199-й автобус, которого надо было сначала дождаться, потом он ехал по бульвару Яна Райниса, по улице Героев Панфиловцев, по улице Фомичевой, по улице Свободы, по Московской кольцевой автомобильной дороге, по Ленинградскому шоссе, по Беломорской улице, по Смольной улице, по Фестивальной улице, а так – сразу, по прямой, или, как некоторые говорят, напрямки, по льду, по снегу, и вот ты уже на Речном вокзале, у обледенелых бездействующих причалов".

7. Анатолий Рыбаков. "Дети Арбата"

Одно из самых заметных в нашей литературе – наряду с "Домом на Набережной" Юрия Трифонова – свидетельств сталинской эпохи, описывающее ее не из окошка воронка и не из камеры штрафного изолятора, а из гущи солнечных московских переулков. И хотя в огромных четырехтомных «Детях Арбата» – Рыбаков начал работу над ними в конце 50-х, а закончил только в 1982-м – нашлось место и лагерям, и долгим скитаниям по стране, и даже Курской битве, но всем этим трагедиям не удалось вымыть из текста полнокровную Москву: "Низкие арочные проезды, обитые по углам листовым железом, соединяют два глубоких темных двора. Саша Панкратов вышел из дома и повернул налево – к Смоленской площади. У кино «Арбатский Арс» уже прохаживались парами девочки, арбатские девочки и дорогомиловские, и девочки с Плющихи, воротники пальто небрежно приподняты, накрашены губы, загнуты ресницы, глаза выжидающие, на шее цветная косынка – осенний арбатский шик".

8. Виктор Пелевин. "Generation «П»"

Какой же путеводитель по литературной Москве без лихой Москвы 90-х? Вот и Виктор Олегович так считает. Причем в его постмодернистской версии 90-е получились еще более лихими, чем были на самом деле: с "новыми русскими" и бандитами, полжим, все понятно, но стать земным мужем богини Иштар – это чрезвычайно лихо даже для выпускнинка Литинститута. Ну и Москва здесь соответствующая: "Снаряд попал Петру в голову - но не взорвался, а прошил ее насквозь, улетев куда-то в сторону парка Горького. Вверх ударил высокий плюмаж пара. Татарский вспомнил, что в голове монумента был маленький ресторан со всеми надлежащими коммуникациями, и решил, что болванка перебила систему отопления. С набережной долетели восторженные крики телевизионщиков. Из-за клубящегося плюмажа Петр стал похож на монстра-рыцаря из романа Стивена Кинга".

9. Владимир Орлов. "Альтист Данилов"

Еще один московский текст, в котором все не как у людей. Главный его герой, тот самый заглавный альтист – демон, прикрепленный к компании останкинских домовых; его амуры с демонессой приводят к природным катаклизмам, а сам он может в любой момент перемещаться куда душа (у демонов есть душа? а у полудемонов?) пожелает и любит полетать в грозовых тучах. Думается, этой информации достаточно, чтобы заинтриговать, но вот вам еще и фрагментик: "Данилов потому и облюбовал Останкино, что оно испокон веков было самым грозовым местом в Москве, а теперь еще и обзавелось башней, полюбившейся молниям. Он знал, что и сегодня столкновение стихий произойдет над Останкином. От нетерпения Данилов чуть было не притянул к себе лапландскую тучу, но сдержал себя и оставил тучу в покое".

10. Григорий Служитель. "Дни Савелия"

М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2018

Ну и напоследок – немного современной Москвы глазами братьев наших меньших. Сам автор называл книгу "признанием в любви родному городу", а потому закономерно, что трогательное житие Савелия может похвастаться не только приключениями хвостатого котофея и его философскими размышлениями, но и полноценной экскурсией по окрестностям Таганки – и даже немного дальше: "Особняк Морозовых давно исчез из виду. Опустевшая коробка из-под бананов осталась где-то там позади. В первый раз я отошел от дома так далеко. Справа высился Андроников монастырь, внизу плескалась Яуза, слева из утреннего тумана на Москву наступало нестройное сообщество высоток Сити. Тугоплавкие и огнестойкие, башни переливались змеиной чешуей, закручивались в спираль ДНК, устремлялись в небо исполинскими тюбиками".