Текст: ГодЛитературы.РФ
«Самый скверный городишко из всех приморских городов России» — так, ни много ни мало, аттестовал Михаил Лермонтов станицу Тамань, когда оказался там в сентябре 1837-го проездом. А через пару лет уже оформил эти впечатления в одноименную повесть, в числе прочих составившую «Героя нашего времени». Но правда ли поэта в Тамани пытались утопить — или все это чистой воды художественный вымысел? Сколько вариантов повести пришлось написать Лермонтову, прежде чем появился тот, который все мы теперь читаем? Да и как вообще Михаил Юрьевич оказался в таком «скверном городишке» — и чем занимался там эти два дня?
Лермонтовед Валентина Малахова, заведующая литературным отделом Дома-музея Лермонтова в Тамани, взялась ответить на эти вопросы. У экскурсовода, чьи вдохновенные экскурсии порой сравнивают с моноспектаклями, и книга получилась такая же — легкая, вдохновенная. Даром что основана она в первую очередь на кропотливом изучении документов: в том числе свидетельств путешественников, кое-кто из которых находился в Тамани одновременно с Лермонтовым. В итоге классический текст действительно открывается по-новому — а для чего придумывали литературоведение, как не для этого. Уникальные иллюстрации — в том числе неизвестный ранее прижизненный портрет поэта — прилагаются.
Валентина Малахова. «"Городишко". Комментарий к повести "Тамань" М. Ю. Лермонтова» / под научн. ред. Дениса Захарова - СПб.: Найди лесоруба, 2022 - 240 с.
Самый скверный городишко
(фрагменты из вступительной статьи к комментарию)
Поздним вечером 26 сентября 1837 года перекладная тележка остановилась у единственного каменного здания, расположенного на въезде в Тамань. Путь преграждал деревянный шлагбаум. Окрик усталого извозчика разбудил часового, и тот нехотя поплелся смотреть, кто приехал.
В тележке сидел странного вида офицер: его огромная голова была будто бы приставлена к небольшому, но плотно сбитому телу. Клок белых седых волос на черной, как смоль, шевелюре испугал казака. Блеск фонаря высветил огромные карие глаза, которые буравчиком сверлили часового. Тот удивленно отпрянул. «И кого это принесла нелегкая?» — подумал он, а вслух объявил, что сейчас покличет урядника.
Минут десять никого не было. Теряя терпение, путешественник вышел из повозки и стал прохаживаться вдоль заграждения. Он уже много дней трясся в пути, изнывая от усталости. Впереди еще поиск ночлега, а его задерживают пустые формальности.
Наконец вдали послышались голоса. Должностные лица нехотя направлялись к перекладной тележке, а следом семенил испуганный казак-часовой. Урядник подошел к незнакомцу, посветил на лицо и спросил:
— Кто вы и куда следуете в такой поздний час?
Путник протянул документы и представился:
— Прапорщик Лермонтов, Нижегородский драгунский полк. Направляюсь в действующий отряд генерал-лейтенанта Вельяминова в Геленджик. Мне нужен ночлег…
* * *
До сих пор литературоведы не могли сказать наверняка, что в повести «Тамань» является правдой исторической, а что — вымыслом. Однако нам удалось обнаружить «ценного свидетеля» — Анатолия Демидова, который мало того, что оказался в Тамани в одно и то же время с Лермонтовым, так еще и оставил довольно подробное описание своего визита в «самый скверный городишко». Более того, Демидов, как и наш поэт, отчаянно искал ночлег. Тамань действительно была переполнена воинским начальством. И этот факт — лишнее доказательство того, что в этой части истории Лермонтов ничего не выдумывал.
Четырехтомное «Путешествие в Южную Россию и Крым через Венгрию, Валахию, Молдавию, совершенное в 1837 г. под руководством Анатолия Демидова» вышло во Франции в 1840–1842 годах вместе с 78 литографиями художника Огюста Раффе, сопровождавшего Демидова в этом туре. Раффе с художественной точностью зарисовал урядников и казаков-часовых, среди которых, вероятно, могли оказаться караульные, встретившие Лермонтова на въезде в Тамань.
Во французском издании Демидова есть еще одна литография с изображением казачьего конвоя, сопровождающего карету важного чиновника. На рисунке легко узнается пейзаж окрестностей Тамани, но есть там еще одно действующее лицо — ливень! Согласно Демидову, дождь не прекращался весь понедельник 27 сентября 1837 года. Это значит, что в тот пасмурный и ветреный день Лермонтов просто не мог услышать колыбельную ундины, которая, «защитив глаза ладонью от лучей солнца», стояла на крыше хаты и пела. В тот день в Тамани не было солнечной погоды, а любое пение смешалось бы с шумом морского шторма, бушевавшего на заливе.
Удивительно, что до сих пор литературоведы не обращали внимания на «Путешествие» Демидова как на ценнейший источник информации, проливающей свет на пребывание поэта в «скверном городишке». Эта книга попала в поле зрения крымских ученых только в начале XXI века, но и те, в силу сосредоточенности на краеведческом материале, не заметили, что даты визита в Тамань Анатолия Демидова и Михаила Лермонтова совпадают. Теперь, благодаря «свидетельским показаниям» Демидова и «фоторепортажу» Раффе, можно с уверенностью сказать, что некоторые коллизии повести «Тамань» были придуманы автором, а отдельные мотивы позаимствованы у коллег-французов. <…>
Осенью 1839 года в Петербурге Лермонтов приступает к созданию второй редакции повести «Тамань». Поводом вспомнить про «самый скверный городишко» стала случайная встреча с гусарским поручиком Михаилом Ивановичем Цейдлером. Тот, в компании общих друзей, рассказывал о своей жизни в Тамани — «в мазанке на утесистом берегу»:
«В то время Тамань была небольшим, невзрачным городишком. На улицах тихо и никакой жизни. Мне отвели с трудом квартиру, или, лучше сказать, мазанку, на высоком утесистом берегу, выходящем к морю мысом. Мазанка эта состояла из двух половин, в одной из коих я и поместился. Далее, отдельно, стояли плетневый, смазанный глиной сарайчик и какие-то клетушки. Все эти невзрачные постройки обнесены были невысокой каменной оградой. Однако домик мой показался мне приветливым: он был чисто выбелен снаружи, соломенная крыша выдавалась кругом навесом, низенькие окна выходили с одной стороны на небольшой дворик, а с другой — прямо к морю. Под окнами сделана была сбитая из глины завалина. Перед крылечком торчал длинный шест со скворешницей. Внутри все было чисто, смазанный глиняный пол посыпан полынью. Вообще как снаружи, так и внутри было приветливо, опрятно и прохладно. Я велел подать самовар и расположился на завалинке. Вид на море для меня, жителя болот, был новостью»1.
Цейдлер в красках описывает встречу со слепым мальчиком и с красивой молодой татаркой (не путать с лермонтовской ундиной): «Из расспросов я узнал, что красавица эта — жена старого крымского татарина, золотых дел мастера, который торгует оружием, и что она живет по соседству в маленьком сарае, на одном со мной дворе: самого же его здесь нет, но что он часто приезжает»2.
Эти живые рассказы Цейдлера воскресили в памяти поэта собственный случай в Тамани: — тот же слепой, та же хата. Общие воспоминания подтолкнули к тому, что Лермонтов взялся за перо.
Личные воспоминания возвращают поэта в сентябрь 1837 года, отчего анекдотичное происшествие с ограблением начинает обрастать новыми деталями про контрабанду, хозяйскую дочь, слепого мальчика.
Автор по памяти восстанавливает события двухгодичной давности, добавляя туда сведения, полученные от Цейдлера, а также вносит в фабулу новые мотивировки героев. Так, в повести «Тамань» появляется фраза, далекая от правды жизни: «Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища». Согласно месяцеслову на 1837 год, вечером 26 сентября луна находилась в фазе первой четверти — а значит, Лермонтов мог наблюдать лишь половину лунного диска! (Если, конечно, небо не было затянуто плотными тучами приближающегося к Тамани циклона.) Ближайшее полнолуние в этих широтах приходилось только на 2 октября, когда Лермонтова уже не было в Тамани. Но полнолуние — обязательный атрибут разбойничьей прозы. Поэт ведь встречал подобные описания у европейских коллег!
Лермонтов придумывает, записывает, а на следующий день перечитывает текст и вносит новые исправления. Он пишет еще один кусок, приклеивает его на место старого варианта, потом делает заметки на полях: не забыть про любовную линию певуньи. Нужно сравнить ее с ундиной (осенние поездки в дом к Жуковскому не прошли даром — тот подарил ему свой перевод «Русалки» Фуке — поэтому дикарка Лермонтова превратилась в ундину). А еще Лермонтов придумывает драматическую сцену в лодке — то самое напряжение, диктуемое жанром, в котором решена «Тамань».
Весь ноябрь 1839 года Лермонтов занят «Таманью». Он уже имеет опыт публикации двух новелл в журнале Краевского «Отечественные записки», и это заставляет тщательней относиться к языку, искать точные слова, создавая тем самым уникальное звучание своего текста, который Белинский потом назовет большим лирическим стихотворением.
Литературовед Эмма Герштейн чутко уловила эту деталь, заметив в своей работе: «Зрелое мастерство и поэтичность “Тамани” стали предметом восхищения знатоков и любителей с первой же ее публикации в журнале. Вплоть до наших дней она остается образцом совершенной прозы. Трудно себе представить, чтобы этот шедевр был написан раньше “Бэлы”»3.
Язык «Тамани» действительно свидетельствует о накоплении определенного мастерства у автора. Путь к созданию маленького шедевра пролегал через множественные этюды и упражнения, которыми стали опубликованные в 1839 году «Бэла» и «Фаталист». «Тамань» стала следующей…
1 Цейдлер М. И. На Кавказе в тридцатых годах // Лермонтов М. Ю. в воспоминаниях современников. С. 255–256.
2 Там же. С. 257.
3 Герштейн Э. Г. «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. М.: Худож. лит-ра, 1976. С. 10.