Текст: Федор Косичкин
Фото: Михаил Лермонтов. Рисунок, выполненный 23 июля 1840 г. с натуры однополчанином Лермонтова, бароном Д. П. Паленом/Wikipedia
Эффектный ярлык «клуб 27» возник в начале семидесятых, после последовавших друг за другом неожиданных смертей четырех рок-звезд — Брайана Джонса, Джими Хендрикса, Дженис Джоплин и Джима Моррисона. Впоследствии трагический «клуб», к сожалению, неоднократно расширялся: в 1994 году к нему присоединился (на том свете) Курт Кобейн, которому только что, 20 февраля 2017 года, могло бы исполниться пятьдесят, а в 2011-м — Эми Уайнхаус. В России в него с полным на то основанием в 1988 году «вошел» Башлачев. Но расширялся он и в прошлое: в его «отцы-основатели» записали первого звездного блюзмена Роберта Джонсона, погибшего в 1938 году.
Но только невежество музыкальных журналистов не позволило расширить «клуб 27» еще глубже в прошлое — и включить него Михаила Лермонтова. Потому что, упрощая в духе музыкальных журналов, можно сказать, что
Лермонтов — это русский Кобейн. Только с поправкой на полтора века.
Оба — потомки давно укоренившихся иностранцев. Оба — отпрыски материально благополучных, но крайне неудачных браков. Оба с детства слабы здоровьем и невзрачны. И поэтому с детства же проявляли редкую колючесть, желание спрятать себя настоящего под внешней грубостью. И, конечно, с детства же проявляли незаурядные артистические способности. Только реализовали их согласно представлениям своей эпохи. Курт — с электрогитарой и кучей рычащих примочек и усилителей. Михаил — с пером и ворохом эффектных романтических эпитетов.
«Смерть поэта» стала для 23-летнего Лермонтова тем же, что для 23-летнего Кобейна — “Smells like a teen spirit”: об известном в узком кругу товарищей-офицеров и (не всегда приличном) поэте заговорила вся страна — он один сумел клокочущими и в то же время гармоничными стихами выразить переполнявшее всех чувство растерянности и боли. Яростно выкрикнутый истеблишменту в лицо упрек от имени очередного «потерянного поколения» невозможно было не заметить и на него не отреагировать. Но реакция сильно различалась. Курта сделали поп-звездой. Михаила — офицером воюющей армии с запретом представлять к наградам и переводить из «первой линии». То есть тоже своего рода звездой. Но в крайне специфическом николаевском изводе.
Что, заметим, практически сводит на нет высказанное Вайлем и Генисом в «Родной речи» парадоксальное утверждение о том, что Лермонтов писал стихи по романтической инерции, а вообще-то был прирожденным прозаиком: проживи Лермонтов больше, о его стихах мы вспоминали бы не чаще, чем о стихах Тургенева (среди которых ведь и «Утро туманное…»). Как это — не вспоминали бы «Бородино»? «Сон»? «Молитву»? «Три пальмы»? «Белеет парус одинокий»? «Мцыри», «Демона» и «Купца Калашникова»??? Даже крайне неприятное «Прощай, немытая Россия…» трудно читать (что порождает конспирологические теории о том, что восьмистишье это Лермонтову приписано), но еще труднее забыть.
Но трудно оспорить и другое: «Герой нашего времени» — это прямо-таки космический, гагаринский прорыв в авангардистскую прозу XX века — с петлеобразным течением времени, расщеплением главного героя на ряд «доппельгангеров» (двойников), имитацией нон-фикшна и даже «постколониализмом». И при этом — написанный не вязким стилем Роб-Грийе или тугими завитушками Саши Соколова, через которые сложно продраться, а плотной чеканной прозой, которую считали недостижимым образцом Чехов и Бунин.
И это не говоря о «Маскараде». Как едва отметивший двадцатилетие юнкер и офицер - то есть не профессиональный драматург, «человек театра», а дилетант, сумел написать произведение «главного театрального калибра» - полномасштабную, полную страстей четырехактную драму в стихах? Да такую, за которую вот уже полтора века с трепетом берутся крупнейшие режиссеры, от Всеволода Мейерхольда до Валерия Фокина? Откуда что взялось?
«Всякий талант неизъясним, — говорил пушкинский Импровизатор Чарскому. — Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет, резцом и молотом раздробляя его оболочку?» Точно так же совершенно неизъясним и гений Михаила Лермонтова. Если бы мы вспоминали об этом почаще — его не «проходили» бы в школе, а носили бы на майках. Как Курта Кобейна.
