Текст: Игорь Вирабов / РГ
Но здесь, у стен коньячного завода, я спрашивал приятеля: а нет ли в Ереване музея Фрунзика Мкртчяна? Говорит: не слышал. Возмущаюсь: как такое может быть?!
Тут голос за спиной:
- Слушай, друг, у тебя хорошие глаза, сразу видно, что ты хороший человек. Там хороший парень погибает, помоги!
Оборачиваюсь - никого. К чему бы это?
Мне подсказали: надо ехать в город Гюмри, он же Ленинакан, он же Александрополь. Там есть музей огромного трагического актера, которого всю жизнь считали комиком. Когда-то он объединял любовью всю страну. Да и сейчас еще - объединяет.
Я, конечно, еду.
Пути солдата и слона
По городу Гюмри зевак катают фаэтоны. Город черно-красных стен: здесь туф другой - он строился, когда супрематизм еще Малевичу не снился. И отстраивался вновь после известного землетрясения с конца 1980-х.
Тут поворот, крылечко за углом и вывеска. Уже 16 лет, как здесь единственный музей народного артиста Мкртчяна.
По паспорту он Фрунзик, все его под этим именем любили. Здесь чаще называют Мгер. Приветливый сотрудник музея Александр Айвазян объясняет: это переводится как солнце, или несущий свет и справедливость, есть такой герой в армянском эпосе.
Эпос - "Давид Сасунский". Мгер - сын главного героя, мечтающий о всемирной справедливости, чуть не убивший по случайности отца и проклятый им, - рассек скалу мечом, въехал в нее, скала сомкнулась. И с тех пор периодически печальный Мгер выглядывает из скалы проверить: наступила справедливость в мире? Когда наступит - и скала его отпустит. Но пока - никак.
Второй этаж - там все предметы и предметики хранят тепло артиста. Железная пружинная кровать, печатная машинка, патефон и радиола, шкафы, фотографии, портреты. Тут с Аллой Суриковой, Галей Польских, там с Роланом Быковым и Куравлевым - то "Айболит-66", то "Мимино", полсотни фильмов. И костюмы из спектаклей. Меркуцио, Лазарь, который идет на войну, среди его удач на театральной сцене - роль носастого поэта Сирано: артисту нос не надо было клеить. На первом этаже зал видео, лекторий.
Вот "Храбрый Назар" - спектакль, в котором Фрунзик вышел в первый раз на сцену. Это еще в Великую Отечественную. Все актеры из Ленинаканского театра ушли на фронт. Никол Багдасарян все время по пути в театр видел во дворе 11-летнего весельчака, который выступал перед соседями с какими-то пародиями. Позвал с собой в театр - так все и началось.
- Родители его, - рассказывает Айвазян, - родом не из нашего города. Из западной Армении. Трагедия 1915 года - их семьи вырезали, спасшихся детей устроили в тогдашнем Александрополе в приют, а при советской власти дали в коммуналке комнату...
Вот, кстати, комод из фильма "Танго нашего детства" - вместе с фильмом "Песнь прошедших лет" они составили во многом автобиографичную дилогию. Война и послевоенные годы. Брат Альберт снимал в Гюмри. В "Танго" Фрунзик играет своего отца, а его самого - юный актер.
Каска из фильма "Солдат и слон" - реальную историю снял режиссер Дмитрий Кесаян: в 1942 году в Ереван из Москвы эвакуировали слона из зоопарка. Эшелон под Ростовом разбомбили, пленного слона немецкий генерал сумел перевезти в Германию. Его нашли через три года под Берлином - доброму солдату Арменаку дан приказ: вернуть слона Габуша по назначению, то есть в Ереван... В музее даже марионетка есть забавная: Фрунзик в образе того солдата Арменака. "Кукла умеет говорить, вот так, - показывает Айвазян. - Этот образ выбран нами не случайно. Хотим, чтобы дети помнили о Великой Отечественной".
Пока мы говорим, в музей все время кто-нибудь заходит. Парами, семьями, с детьми. Армяне, россияне. Что касается армян, то приезжают изо всех областей. А что касается приезжих, 99,9 процента - это русские. Хотя бывают и из Индии - "ведь Фрунзик снялся в двух индийских фильмах!"
Его любили сильные, бессильные. Незнакомец к нам прислушался - стал уверять, что и в России можно было показать гаишнику портрет Мкртчяна - отпускали сразу.
Чего не знал - его жена Данар в "Кавказской пленнице" играла жену героя Фрунзика. Какие страшные болезни преследовали и ее, и сына, да и дочь, - пожалуй, опущу. Цена у славы велика, и вся лежит на сердце. Есть у армян такой национальный код души, говорят: "цавт танем", возьму твою боль, ты со мной, со всеми твоими болями. В Ереване Мкртчян успел открыть свой Артистический театр, руководят сейчас этим театром его племянники.
Смеяться или плакать? В 1992 году последний раз он выходил на сцену - как раз в Гюмри, в спектакле "Жена пекаря". Конечно, он был пекарем. А умер в Ереване под Новый год, 29 декабря девяносто третьего. Экскурсовод все время уточняет: в 19 часов 30 минут. Наверное, и это важно: хочется ведь - хоть чуть-чуть еще.
А после смерти Фрунзика нашли его блокнот форматом А4. Не дневники, а размышления, которые он озаглавил "Вечный монолог". В его судьбе и без того - рассказывают мне - была сплошная мистика. Он расписал подробно день, когда и как с ним попрощаются. "Женщины, пекущие хлеб, выйдут на балконы - руки в муке - и будут смотреть, как меня понесут с проспекта..."...Он не знал, что дочь его дочери Нунэ, внучка Ирэн Тартарян, уедет в Аргентину, - однако написал: "Дорогая дочка, когда ты получишь этот Вечный монолог, попроси свою дочь передать его в музей, который откроют в Гюмри".
В дверях музея новое столпотворение. Пора. Оглядываюсь на фотографию: за Арменаком идет послушный слон, наверное, он что-то понимает в справедливости.
Странное дело, но в Гюмри случились вдруг заминки с картой "Мир". Хозяин ресторана мрачно наблюдал за онемевшим терминалом. Он пробормотал: мол, если бы Россия первая не начала... Я это уже слышал. Спорить бесполезно. Как говорил Борис Иванович, герой Мкртчяна в давнем фильме "Суета сует" (он там решал семейные проблемы), "я из Москвы приехал - я нервный".
И не сказать, чтоб было очень вкусно. Тут есть места и повкуснее.
Нет истины, где нет любви
Про Цахкадзор, курортно-горнолыжное "ущелье цветов", можно рассказывать отдельно. Под окном питомник: бегают олени, смотрят - будто упрекают. Их попросили не кормить.
А можно заглянуть в Дом-музей братьев Орбели, гордости армянской и российской вместе. Левон был выдающимся физиологом, учеником Ивана Павлова. С Рубена началась советская подводная археология. Иосиф - выдающийся востоковед, много лет возглавлявший Эрмитаж. Здесь, разумеется, бывали Пиотровские - Борис, сын Михаил. Здесь они свои.
Есть в Цахкадзоре до сих пор Дом творчества писателей: с видом на озеро Севан и пестрый Памбакский хребет. Здесь Мандельштам разглядывал, прищурясь, близорукое армянское небо. Василий Гроссман здесь перезнакомился и с почтальоншами, и с учителями, сторожами, пастухами, и с женщиной, кормившей индеек под инжирным деревом. Даже с одним безумцем. И ему он уделил отдельное внимание.
Про 75-летнего старика Андреаса говорили, что он помешался во время массовых убийств армян, совершенных турками, - на глазах у Андреаса была убита вся его родня. Но как-то раз при Гроссмане старый Андреас взбунтовался и "раскалил армянские проклятия огнем русских матерных слов". В чем дело?
"Вскоре я узнал, чем было вызвано бешенство Андреаса. Ночью по указанию партийного комитета была снята гипсовая, выкрашенная золотой краской фигура Сталина, стоявшая на площади поселка... Для него Сталин был победителем немцев. А немцы были союзниками турок. Значит, памятник разрушили агенты турок. А ведь турки убивали армянских женщин и детей... Турки убили родных Андреаса, разрушили его дом, убили его брата... Сумасшедший старик требовал, чтобы гипсовый, покрытый золотой фольгой Сталин вновь вернулся на площадь в Цахкадзоре, ведь он победил Гитлера.
Люди смеялись над стариком - он был безумен, а люди вокруг не были безумны".
Возможно, Гроссман сам в то время чувствовал себя безумцем. Да, он был автором запрещенной "Жизни и судьбы". Но он - и известный автор книг "Народ бессмертен", "За правое дело" и "Степан Кольчугин". Он приехал в Ереван, как раз когда сносили бронзовый монумент вождю высотой 78 метров. В первых рядах носились те, кто вчера громче всех славословил. То же самое писатель видел и в Москве. И он, Василий Гроссман, фронтовик, который думал: где же историческая правда? - почувствовал "невольное желание вступиться": "Истерика обожествления, так же как полное и безоговорочное оплевывание, возникла на одной почве".
Так что Андроник из Цахкадзора появился в путевых заметках Гроссмана не просто так. Вечный вопрос: где правда и кто больше сумасшедший?
* * *
И снова ереванская кофейня. Встретился с Писателем. Он хмур: мир рушится. - Ага. - Мы все в преддверии новой эпохи. - Кто бы спорил. Тут он сказал: но будущее не наступит, если не разрушить прошлое. Ложечкой по чашке - звяк: а правда, что в России запрещают Вагнера?
Я поперхнулся. Думал было объяснить, что это глупости, прошедшая весна была - сплошные вагнеры, то "Лоэнгрин", то "Зигфрид", слушать нет уж сил.
Но поднимаю голову - Писатель испарился. А был ли? Может, он приснился?
Тут, к счастью, рядом оказался Мартирос Сарьян.
На жарком солнце Дом-музей великого художника томится, как шашлык. Лестница внутри завинчена: пожары красок ждут на третьем этаже. Надо спускаться постепенно. Пейзажи и портреты, акварели смелых сказок. Армянский гений из Серебряного века, Мартирос Сергеевич, загадка страсти.
С ним рассекал по Еревану Андрей Белый. Ему позировала поэтесса Мария Петровых. Она вздыхала: "На свете лишь одна Армения, она у каждого - своя" - и редактировала "Книгу скорбных песнопений" вечного Нарекаци.
- спросил он тревожным шепотом, наклонившись ко мне. Он говорил: божественное назначение человека - космос и пространство. Надо, чтоб Битов это объяснил другим.
А Битов после этого пошел опять листать страницы древней книги - и уверял, что, вчитываясь в даль истории армянской, лучше видит русскую, свою историю.
Он выписывал цитату из немецких цензурных предписаний 1917 года своей военной прессе: как скрывать участие Германии, стоявшей за спиной младотурецких лидеров в организации массовой резни армянского населения Османской империи? Рекомендация была: надо все время повторять: это армяне сами все и начали. Примерно так. Кто автор книги, из которой Битов выписал цитату? "Кто это - Маркварт?"
Йозефу Маркварту, немецкому востоковеду, как-то явился незнакомец с горкой древних книг в пергаменте: думал заработать. Признался даже: "Знаете, профессор, когда мы вместе с немецкой ротой напали на городок в окрестностях Вана и выгнали оттуда русских и армян, солдаты вошли в местную церковь и начали грабить ее, а то, что не смогли унести с собой, уничтожили". Гостя профессор выгнал... Вот еще давняя цитата из трудов Маркварта: "Основным лозунгом турецкой политики остается: "Когда не станет армян, не будет и армянского вопроса".
Не напоминает ничего? Цитата наших дней: "Чем больше русских вырежем сегодня, тем меньше придется резать нашим детям".
Как спорить, с кем, когда вот это вдруг становится - вопросом веры, убеждения и фанатизма.
Вот выработал Осип Мандельштам в себе шестое - "араратское" чувство притяжения горой. Не в географии же дело. Мой армянин-отец однажды рассказал мне вдруг, что бабушка, которую я никогда не видел, была дочерью русского солдата. Через их горное село как раз в те годы, о которых написал Маркварт, шел полк, пришлось оставить раненых. Прадеда Ивана выходили, он остался и нашел себе жену. Их дочку Варсеник все звали Варей. Это бабушка. Легенда или нет, не знаю. Может быть, просто притяжение горы. Одна из незаметных ниточек, которые переплетают судьбы двух народов.
Может быть, это для кого-то тоже смехотворно... Известно же, что слово "геноцид" как раз немецкий канцлер Шольц счел "просто смехотворным".
Есть удивительные параллели. В 1876 году османские янычары вырезали 12 тысяч болгар. Из братских чувств Российская империя предъявила ультиматум, дело шло к войне. И даже западник Тургенев написал памфлет "Крокет в Виндзоре": королева Англии играет, как шарами, "сотнями голов, обрызганных кровию черной". Но...
Но французский император Луи Наполеон буквально так тогда и произнес: "Да это смехотворно!" И в унисон премьер британский Дизраэли: жертв недостаточно, чтоб говорить о геноциде.
Думаете, новая история - со всеми этими "отменами культуры"? Один пример. В разгар Крымской войны блестящая француженка, трагическая актриса Элиза Рашель целых два года прожила в России, сводя с ума всю театральную Москву и Петербург. Царь Николай I устраивал приемы для нее и для ее родителей. Нет благодарней русских зрителей, - с этими словами Рашель в 1854-м ускакала обратно в Париж. Что ее ждало?
Газеты, возносившие ее когда-то, пригвоздили: "Как можно было выступать перед ужасными варварами, которые грозятся со дня на день захватить Европу?!" Рашель уехала за океан, подхватила чахотку и скончалась в 38 лет.
Так было до Крымской войны, так было после. И в 1878 году композитор Чайковский сообщал Надежде фон Мекк: "Вы не поверите, друг мой, до чего вся иностранная пресса единодушно набросилась теперь на Россию. С каким злорадством они теперь уведомляют своих читателей о разных бедствиях, постигнувших ее, и все это чтобы как-нибудь излить свою бессильную злобу".
И западник Иван Тургенев про то же: "Европа нас ненавидит - вся Европа без исключения... Самое курьезное (психологически курьезное) во всем этом деле - ненависть и зависть, которую ощущают теперь в отношении к нам... Мы одни - и должны остаться одни".
В ответ от друга Анненкова (либерала и первого пушкинского биографа): "Нельзя быть либеральным человеком в Европе, не будучи врагом России... Покуда так будет - Россия, хоть распинайся за цивилизацию и всеобщий мир, - она ничего другого не получит в ответ, кроме merde (дерьма)".
Но почему? Так по сей день.
* * *
Пушкин когда-то возмутил передового критика. Поэту оказался неприятен автор "Путешествия из Петербурга в Москву". Объяснил он так: дело не в том, что Радищев - "вольнодумец". А в чем? Формула Пушкина универсальна. "Нет убедительности в поношениях, и нет Истины, где нет Любви".
Поднялся к Матенадарану - удивительное место в Ереване. Хранилище тысяч древнейших рукописей. Их изучают, расшифровывают. Многие из этих книг лежат веками - руки не дошли. Неведомый монах корпел, что-то хотел поведать миру. Вдруг что-то важное - а мы не прочитали?
Зачем-то повторяю строки, "сбивчивую речь" средневекового армянского гиганта, Григора Нарекаци: "Пусть дым кадильницы души моей, Сколь я ни грешен, духом сколь ни беден, Тебе угодней будет и милей, Чем воскуренья праздничных обеден".
Слова гипнотизируют. Как память - если в нас она жива.