Текст: Иван Родионов
Кирилл Рябов, "Лихо" - М.: "Городец", 2022
Сложная, но яркая история "Книжной полки Вадима Левенталя" в издательстве "Городец" недавно подошла к концу – серия закрыта. Она была проектом дерзким, по-хорошему злым и рисковым – и, думается, только так бескомпромиссно можно было конкурировать с более солидными в материальном отношении коллегами. В любом случае, спасибо серии за книги которые вряд ли отважился бы печатать кто-то другой. А сам Вадим Левенталь после творческой паузы наверняка ещё вернётся с каким-нибудь интересным проектом.
К счастью, издатели не стали рубить с плеча, и своих лучших авторов сохранили. Теперь в "Городце" есть новая серия – "Во весь голос", посвящённая отечественной литературе. Скорее всего, она будет шириться и пополняться неожиданными именами – слухи связывают с ней в недалёком будущем то одного известного прозаика, то другого... А пока в серии вышли новые книги двух относительно молодых, но уже знаковых петербургских авторов – Александра Пелевина и Кирилла Рябова. О сборнике последнего мы сегодня и поговорим.
Критики и эксперты часто оказывают художнику медвежью услугу, желая при этом блага: подталкивают его к изменениям и экспериментам, когда сам творец к этому ещё не готов. "Самоповторы и стагнация, – говорят они, – нужен скачок, нужны перемены". Ситуацию усугубляет то, что автор обыкновенно сам стремится к экспериментам и недолюбливает "старые хиты". Но фальстарт в подобных случаях может стать фатальным – художник теряет старых поклонников, а новый стиль оказывается ему не по размеру. Такое сплошь и рядом случается в мире музыки. Но и в литературе бывает тоже.
К счастью, Кирилл Рябов доброхотов не слушает и "выходы на принципиально новый уровень" не практикует. Более того, убедившись, что на романную форму ему немного не хватает дыхания, возвращается к наиболее органичным для него повести и рассказу. При этом Рябов, конечно, эволюционирует. Бытовой макабр-реализм его ранних вещей в последних книгах напитался, так сказать, иллюзорной инфернальщиной в духе булгаковской "Дьяволиады": происходит вроде чёрт знает что, ан приглядишься – никакой мистики-то и нет.
вначале есть некое странное событие или допущение, а потом от него начинают расходиться концентрические круги весёлого безумия.
Начинается заглавная повесть как мем. К главному герою, учителю рисования по фамилии Выдрин, приходят сотрудники таинственного Управления "Ч" и забирают его лысого кота Диего (названного в честь то ли Веласкеса, то ли Риверы) – видимо, тот натворил что-то страшное. Герой, пусть вяловато, пытается разузнать о судьбе питомца и как-то помочь ему, что приводит к череде кафкианских встреч и диалогов с соседями, адвокатами и психотерапевтами. Кот, кстати, в финале вернётся – но это уже совсем другой кот. Мохнатый, чёрный, а зовут его теперь Казимиром. Видимо, свой путь героя он прошёл и вернулся, как полагается, не тем, кем был. Но изменился ли его хозяин?
Почти во всякой рецензии на книги Рябова говорится про кинематографичность его историй – но что поделать, если всё так и есть? Частая смена кадра. Хлёсткие диалоги – и при этом с умолчаниями, чтоб каждый мог вчитать в них что-то своё. Баланс динамичных и статичных сцен. Наконец, саундтрек. Интересно, что в первой половине повести он будто из западного интеллектуального блокбастера (Franz Ferdinand, The Cure, Blue October), а во второй – из отечественного авторского кино (Майя Кристалинская, старый немецкий марш, Шестая симфония Чайковского). Кой-где видны стилистические переклички с пьесами Дмитрия Данилова – с той разницей, что на сцене драматург обыкновенно отсутствует совсем, а в кино режиссёр может взять зрителя за руку и весело показывать пальцем то на одну деталь, то на другую. Чтоб фокус внимания не сбивался.
И ещё немного Булгакова. Герои "Мастера и Магариты" чертыхаются, а "Собачьего сердца" – лаются и говорят "пёс его знает". В рябовской повести тоже есть бешеное количество зоологических деталей и чёрточек – помимо, собственно, наличия кота и говорящей фамилии главного героя. У следователя – монобровь-сколопендра. Выдрин обзывает кого-нибудь про себя то козлом, то скотиной, а через ближе к финалу проговаривает эти зооругательства вслух. Его самого называют индюком, а его случайную спутницу – дикой кошкой. Директора школы задрал белый медведь, сошедший с ума психотерапевт сделался собакой, а сосед учит Выдрина успокаиваться при помощи специфической практики – нужно жужжать, издавать звуки "мыу-мыу-мыу" и "клек-клек-клек". Такая вот занимательная зоология.
При всей своей странности "Лихо", слава богу, не сваливается в оголтелый постмодернизм или пресловутую "психоделику". Да, "правда ведь всегда безумна", как говорит один из героев повести. Но это если смотреть в упор. А если, как иногда делают художники, отойти на расстояние, поднести кисть к лицу и прищурить один глаз, то уже и не особо. В смысле, не особо безумна – правда как правда. Порой жестокая, животная, а иногда – весёлая, фантасмагоричная. Как, собственно, и сама жизнь. Пастернак, как мы помним, называл жизнь своей сестрой, а Пастернака очень любит Тарантино – где-то тут круг и замыкается:
Выдрин попытался встать и отключился. Его потащило сквозь кромешную тьму, наполненную звуками: невнятные обрывки фраз, музыка Чайковского в стиле техно, смех, шепот, звон колоколов. Потом лицо окатило холодным. Выдрин открыл глаза. Вероника стояла над ним с пустым стаканом и смотрела почти равнодушно. Он хотел поскорее сесть, но смог лишь немножко пошевелить рукой и издать тихий хрип. Пришла старуха с кухонным ножом.
— Нужно проткнуть горло, чтобы он мог дышать, — сказала она. — Пока мозг не умер.
В книге ещё есть жутковатая повесть "Живодёрня" и рассказ "Маленький Г." (привет предыдущему сборнику) – всё это тоже классический Рябов. Что ж, возвращаться к истокам не придётся, если ты никуда от них не уходил.
В общем, тех, кто Рябова давно читает и любит, книга как минимум не разочарует. Вместе с тем, со сборника "Лихо" можно и начинать знакомство с творчеством петербургского писателя. Тем, кто с рябовскими текстами пока не знаком, он даст исчерпывающее (пока!) представление о стиле, приёмах и темах автора.