Текст: Андрей Цунский
Оставим слово «певец» на совести неизвестного сочинителя. Александру Николаевичу прилепили к спине более яркий ярлык «Колумба Замоскворечья». Но почему «Колумба»? Никакой ему не было нужды гнать корабли туда, где он и так родился и жил. Место и вправду удивительное. Значительное в истории российской столицы, и весьма показательное для истории российского общества. Кто поймет Замоскворечье – поймет не только тридцать две пьесы Островского из сорока семи, но и нечто гораздо большее – о ком же он все-таки писал, кто все эти люди? Как их назвать одним, объединяющим словом? В день празднования двухвекового юбилея великого драматурга напомним сами себе, что Замоскворечье существовало и до него, и после, и сейчас остается замечательной частью Москвы. Кстати, почему «Колумб» - мы выдвинем свою гипотезу, но чуть попозже, точнее – чуть ниже.
***
Не стоит искать начала Замоскворечью в четырнадцатом столетии, когда неизвестный летописец сделал пометку о сгоревшем «Заречье». Заречьем тогда называли строения за рекой Неглинкой, упрятанной впоследствии под землю. Со второй половины века XV начинается постепенная застройка на правом берегу Москвы-реки, а из семнадцатого века и до сих пор кое-что осталось, несмотря на бурную историю столицы, богатую и войнами, и пожарами – но страдавшую больше всего от чиновного произвола. Дома горели в 1812-м вместе и по отдельности - регулярно, храмы взрывали при советах, прокладывали новые улицы, рыли метро, строили бизнес-центры - да мало ли. Люди же уходили по печальному, но неукоснительно соблюдающемуся закону жизни – впрочем, частенько этот процесс ускоряли.
Но то, что не может вечно оставаться во времени – остается в пространстве, а то, чего и пространству не удержать вдруг прячется и сберегается в языке.
***
Чего стоят одни названия улиц Замоскворечья! Ох, как шутят здесь история на пару с русской речью, способной впитать и наполнить новым смыслом любое слово, потешаясь над теми, для кого прежние смыслы превращаются в звонкие названия. «Балчуг!» – как гордо звучит, к названию улицы прицепилось, как репей, еще и е длинное «Кемпински». Это теперь фешенебельный отель. А между тем на языке стоявших в Замоскворечье татар «балчак» - жидкая грязь, та, которая дважды в год делала русские дороги непроезжими. Кое-где и сейчас делает.
Татары оставили по себе большую память на карте Замоскворечья. Две Ордынки – большая и малая, две же Татарских улицы и два Татарских переулка – опять же большие и малые, Крымский тупик и Крымский вал. Отсюда в Орду в виде дани много чего увозили.
А потом, наконец, начали делать что-то и для себя. Тогда-то Замоскворечье и расцвело. Кадашевских переулков тут целых три – да еще набережная и тупик. Садовническая улица, Садовнический переулок, проезд и снова набережная, Овчинниковские переулки – большой и средний, Новокузнецкая улица и два переулка (их названия к городу Новокузнецку никакого отношения не имеют). Монетчики, Толмачи, Кадаши… Кто-то чеканил тут монету на Кадашевском Монетном дворе, кто-то ладил бочки и наполнял их соленьями, медами и пивом, кто-то выделывал овчины и прял шерсть. Тут же селились военные – стрельцы в Стрелецком городе, из полков Матвея Вешнякова (Вишняковский переулок) и Богдана Пыжова (Пыжевский переулок). Толмачи, так же тут осевшие, требовались в Москве ежеминутно – сколько языков сливались в единый на этих улицах!
Названия улиц и улочек хранят память и о реальных семьях или отдельных личностях: Лаврушинский, Фалеевский и Лубочный переулки, Щетининский, два Хвостовых переулка… Об этих личностях вы уж сами поищите сведения. И ей же ей, не пожалеете, там много интересного.
Но кто же тут жил? Что за странная общность получилась из всех этих людей, которые занимались торговлей и ремеслами, умственным и ратным трудом? Или до сих пор не получилась? Или создалась на короткое время - да сгинула и все никак не вернется?
Улицы Островского в Замоскворечье нет. И это… хорошо. Сохранился здесь его дом, так что вроде как и он сам продолжает тут жить, потому что история этого места и людей, тут проживающих – продолжается.
А каким было Замоскворечье при Островском - не нужно гадать. Все можно узнать из первых уст.
***
Помните ли вы, дорогие читатели, любители и ценители русской словесности, кто такие Иван Ерофеич, Иван Яковлевич, Мавра Агуревна? Никак не вспоминается? Ну, в общем неудивительно. Назови мы Жадова, Глумова, Счастливцева с Несчастливцевым, не говоря уж о Катерине и Савеле Прокопьевиче Диком - сразу бы вспомнились и пьесы, и автор. А это тоже из Островского, но из того, которого вы могли и не знать. Это из его прозаического сочинения «Записки замоскворецкого жителя». И тут мы сделаем маленькое отступление.
Хорошо, что Островский начал писать пьесы. Они у него получались замечательно. И очень хорошо, что прозу писать не стал. Почему?
«Например, я недавно слышал, как один почтенный и во всех отношениях заслуживающий уважения человек рассказывал, что за Москвой-рекой есть дом каменный и каменным забором обнесен; только кто в нем живет, этого никто в мире не знает. А потому, видите ли, не знают, что ворота железные и уж несколько лет заперты; а что люди живут в этом доме, на это есть ясные признаки: и шум слышен, и собаки лают, и по ночам огонь виден. Еще рассказывают, что там есть такие места, что и жить страшно. - Отчего же страшно? спросите вы. - А вот отчего, скажут вам...»
В «Записках…» Островский скажет, отчего. Но я о другом.
Как хорошо, что у нас не появился еще один Гоголь! Вторая версия рисковала сильно проиграть. Не славу, не читателя. Островский мог таким образом проиграть свою жизнь.
«А еще как увидит тебя какой-нибудь юмористический писатель, да опишет тебя всего, и физиономию твою опишет, и вицмундир твой, и походку твою, и табакерку твою опишет, да еще и нарисуют тебя в твоей шинели в разных положениях, тогда уж вовсе беда - засмеют тебя совсем. Уж я, право, не знаю, что мне с тобой делать». Вот-вот. Бумагомарака в комедию вставит, и начнут скалить зубы и бить в ладоши…
Ну нельзя не восхищаться Гоголем, нельзя без оглядки на него писать по-русски прозу - то есть можно, конечно, но толку не будет. Однако нельзя и перебирать. «Записки» - это сплошная оглядка на Гоголя, да Островский этого и не скрывал. Вот почему он предварил основной текст такими словами: «Спешу поделиться с вами моим открытием. 1847 года, апреля 1 дня, я нашел рукопись…»
Это никакая не конспирология с моей стороны, а открытый привет Островского Николаю Васильевичу, который в то время был еще жив-живехонек. А Островскому было всего-то двадцать четыре года, и он еще искал свой путь. Так что все вполне извинительно.
Кто спросит, почему это «привет Гоголю» - уйдите с глаз моих.
Да, я обещал вам выдвинуть гипотезу, почему нашего сегодняшнего юбиляра Колумбом назвали. Вот поэтому:
«Рукопись эта проливает свет на страну, никому до сего времени в подробности неизвестную и никем еще из путешественников неописанную. До сих пор известно было только положение и имя этой страны; что же касается до обитателей ея, то есть образ жизни их, язык, нравы, обычаи, степень образованности, - все это было покрыто мраком неизвестности.
Страна эта, по официальным известиям, лежит прямо против Кремля, по ту сторону Москвы-реки, отчего, вероятно, и называется Замоскворечье».
Если что-то открыл – значит «Колумб». Ну не отличается журналистика тонкостью и изяществом. Да и читатель газет тонкостей с изяществами не любил, и теперь не любит их, даже со смартфоном или планшетом в руках.
Русское общество и теперь сохраняет немало феодальных черт и общих привычек. Кто-то раболепен сверх всякой меры, кто-то ведет себя как взбесившийся боярин. А тогда общество было феодальным в огромной степени – оставалось еще полтора десятка лет крепостного права. Вкусы «благородного общества» будут не только сформированы столетиями, но и меняться в пику вкусам нетитулованных разночинцев.
Но что же за место такое – Замоскворечье, где соседом адвоката может стать потомок бочара, а практикующий хирург, внук толмача, становится профессором. Что не исключает возможности превращения сына профессора в приказчика в колониальной лавке. Многие в Замоскворечье Островского живут, к примеру, вот так:
«Дома, в семействе, ему нечего делать, там оскорбляют его и кучерской костюм отца, и простонародные ласки матери, и запах щей, и все. Общество свое он считает необразованным. Да и что ему делать дома, он человек светский и без общества жить не может. Он почти каждый день бывает в театре, он занимается литературой, он трется кругом образованных людей, бывает во всех собраниях и на всех публичных балах. Хотя драматическое искусство на него не действует, а если действует - так усыпительно; хотя из толстой книги журнала, которую подает ему мальчик в кофейной, он не понимает ни одной фразы; хотя в образованном обществе ему так же неловко и дико, как во французском театре,- да ему что за дело, он бывает в обществе затем только, чтобы людей посмотреть да себя показать».
«Если вы встретите студента, который рассуждает так: «Все наука да наука, нужна нам очень в жизни эта наука; нам бы только как-нибудь четыре года промаяться да чин получить - вот и вся наука»,- так знайте, что это студент замоскворецкий, а если он приезжий, так верно, квартирует за Москвой-рекой. Итак, за обилием преданий и обычаев, ум был для Замоскворечья вещь не только не нужная, но иногда и опасная, а наука - вроде крепостного человека, который платит барину оброк. От этого-то и чуден казался для Замоскворечья Х. Х., которому наука взошла в кровь, который, кроме ума, не признавал над собой владыки. Он не имел никакого сообщения с Замоскворечьем и никакого знакомства, он заключился в маленькой комнатке, обложил себя книгами и жил в мире мечтательном, любимым автором его был Жорж Санд».
Кто же такие жители Замоскворечья? Вульгарные обыватели?
Есть и такие, и много. Но ведь в этой среде вырастают и Жадовы!
Если это летом, то в домах открываются все окна для прохлады, у открытого окна вокруг кипящего самовара составляются семейные картины. Вот направо, у широко распахнутого окна, купец с окладистой бородой, в красной рубашке для легкости, с невозмутимым хладнокровием уничтожает кипящую влагу, изредка поглаживая свой корпус в разных направлениях: это значит по душе пошло, то есть по всем жилкам. А вот налево чиновник, полузакрытый еранью, в татарском халате, с трубкой Жукова· табаку - то хлебнет чаю, то затянется и пустит дым колечками. Потом и чай убирают, а пившие оные остаются у окон прохладиться и подышать свежим воздухом. Чиновник за еранью берет гитару и запевает: «Кто мог любить так страстно», а купец в красной рубашке берет в руки камень либо гирю фунтов двенадцати. Что вы испугались? Как же не испугаться, да зачем же у него камень-то в руках,- ведь это шутки плохие. Нет, ничего, не беспокойтесь! Он гражданин мирный. Вот посмотрите: подле него, на окне, в холстинном мешочке, фунтов восемь орехов. Он их пощелкивает, то по одному, то вдруг по два да по три,- пощелкивает себе, да и знать никого не хочет. Нет, вы, пожалуйста, не беспокойтесь. После вечерен люди богатые (то есть имеющие своих лошадей) едут на гулянье в Парк или Сокольники, а не имеющие своих лошадей целыми семействами отправляются куда-нибудь пешком…
Вспоминая другого классика – люди как люди, но еще не испорченные квартирным вопросом.
В школах нам объясняли, что Островский писал о насквозь прогнившем царском строе, о дикости и невежестве провинциальных богачей. О гнусных нравах купечества и продажности чиновников.
Практика показала, что продажными могут быть даже советские чиновники… Что-то? Ась? «Не советские, а нынешние?» О них и говорить нечего, но не из советского ли прошлого они взялись? А, думаете «капитализм развратил…» Ладно, сейчас не об этом.
Определение для героев театра Островского есть, и то, что он описывал – тоже нетрудно определить. Островский – а за ним и Чехов – писали о трудностях, которые испытывали люди в процессе формирования в России среднего класса. И о том, почему он не сформировался до сих пор. Увы – в нашей стране не впервые получается так, что есть класс «высший» и все остальные, а между ними – не то перепад, не то пропасть в том месте где должны были оказаться наученные жизнью, наработавшие законы и правила герои Островского. Заменить их на героев другого Островского – Николая - так и не удалось. Святые живут на Земле недолго и в очень небольшом количестве.
А Александр Николаевич Островский недаром долго работал в суде. Жизнь в Замоскворечье и судебная практика дали ему уникальный материал и опыт, сделали его важнейшим автором не только для русской литературы, но и для русских общественных процессов. На его пьесы откликались критики – один Добролюбов с его «лучом света» чего стоит. В театр Островского ходил тот самый средний класс, который впоследствии начал посещать Московский Художественный Театр, Третьяковскую галерею, читать Горького и Чехова, спорить о Толстом.
Не будем повторять банальности о вреде большевистских революций.
Но все же интересно – вырастет ли средний класс в Замоскворечье?
Хотя в одном Замоскворечье будет, пожалуй, маловато. Да и с Савелами Прокопьевичами в русской провинции должны произойти перемены.