Текст: Андрей Мягков
Болгарская литература для российского читателя – та еще terra incognita. Несмотря на расхожую поговорку «Курица не птица, Болгария – не заграница» (означающую прежде всего, что поездки в страны соцблока не признавались советским человеком настоящей поездкой за рубеж), 16-й республикой СССР Болгария не стала. И хотя определенное культурное сближение между странами неизбежно происходило, не думаю, что многие с ходу вспомнят хоть одного болгарского писателя.
Вряд ли всерьез известен на российских просторах и Георги Господинов. Да, в 2012 году усилиями «Центра книги Рудомино» вышел по-русски «Естественный роман», один из самых известных и переводимых текстов Господинова (и всей болгарской литературы) – но событие выдалось все-таки локальное: отпечатали тысячный тираж, распродали интересующимся, и только по воде недолгие круги.
Polyandria NoAge дарит второй шанс познакомиться с лауреатом премий Angelus и Strega, выпуская на русском «Времеубежище» – последний на данный момент роман Господинова, изданный в 2020 году и как раз принесший ему «Стрегу». Сюжет таков: некий таинственный господин, представляющийся не иначе как Гаустин, открывает необычный медцентр с красноречивым названием «Возвращение прошлого». Каждый этаж в нем кропотливо моделирует определенное десятилетие, позволяя воскресить давно почившие воспоминания и помогая одолеть Альцгеймер. Да только вот незадача: клиника начинает ломиться от людей, которые не застали условные 50-е, но очень по ним тоскуют – прошлое кажется им привлекательнее непонятного и тревожного будущего. И вскоре милая ностальгическая ситуация стремительно выходит из под контроля, приобретая межгосударственный – никаких преувеличений – масштаб.
Этот текст, обманчиво просто написанный, заманивает тебя на перекресток авантюрного романа, антиутопии и романа-размышления в духе Умберто Эко – и заставляет наворачивать круги по всему кварталу, разглядывая фасады и названия улиц. Вроде бы и не тесные улочки, много пешеходных – а все так хитро устроено, что постоянно возвращаешься на тот самый перекресток, с которого начал. А на нем – все самые важные темы, вокруг которых Господинов строит свой текст: прошлое, нация, память.
«Времеубежище», и сам по себе нерядовой роман, в 2023 году кажется особенно нерядовым. «Попытка дважды войти в одно и то же прошлое всегда приводит к катастрофе», – суммирует Господинов в интервью одновременно свою книгу и окружающую действительность. Но если попытка все-таки состоялась – что ж, тогда самое время перестать бояться будущего и все-таки взглянуть ему в глаза.
"Времеубежище". Георги Господинов
Пер. с болг. Наталии Нанкиновой — СПб.: Polyandria NoAge, 2023. — 285 с.
1. И тогда прошлое стало завоевывать мир.
Оно передавалось от человека человеку, словно болезнь, словно юстинианова чума или испанка. «Ты помнишь испанский грипп тысяча девятьсот восемнадцатого года?» — спрашивал меня Гаустин. «Лично я — нет», — отвечал я ему. «Знаешь, как было страшно? — говорил Гаустин. — Люди замертво падали на улицах. Заразиться можно было от чего угодно. Поздороваешься с кем-нибудь на улице, и на следующий вечер ты уже покойник».
Да, прошлое заразно. Зараза распространилась повсюду. Но самым страшным было не это, не эпидемия, а какие-то быстро мутирующие штаммы, приводящие к срыву иммунитета. Европа, которая после нескольких случаев сумасшествия в ХХ веке вроде как выработала устойчивость к определенным обсессиям, национальным безумствам и пр., по сути, сдалась одной из первых.
Конечно, никто не умирал (по крайней мере, вначале), но вирус действовал. Было непонятно, передается ли он воздушно-капельным путем. А вдруг кто-то выкрикнет: «Германия (Франция, Польша...) превыше всего!», «Венгрия для венгров!», «Болгария на три моря!» — и брызги слюны передадут вирус?
Быстрее всего вирус передавался через уши и глаза.
Появление людей в национальных костюмах на улицах какой-нибудь европейской страны поначалу воспринималось скорее как экстравагантность: предполагали, что начался какой-то праздник, карнавал, или, скажем, думали, что это новое веяние моды. Граждане смотрели на таких людей с улыбкой, проходя мимо, приветствовали, иногда задевали, шутили или шушукались. Но постепенно все больше горожан начали носить национальные костюмы. И вдруг стало как-то неудобно ходить в джинсах, куртках или костюмах. Официально никто не запрещал брюки и вообще европейскую одежду. Но чтобы избежать косых взглядов и презрительных реплик, а позднее и кулаков, лучше было натянуть пеструю жилетку, тирольские кожаные штанишки или что-то еще в зависимости от местожительства — так называемая мягкая тирания любого большинства.
И вдруг однажды в национальном костюме вышел президент одного центральноевропейского государства. Узкие штаны, расшитая безрукавка, кожаные сапоги, небольшой черный бант на белой рубашке и черная шляпа с красным цветком герани. Президент в этой одежде выглядел как звезда чардаша, некогда очень известный, но уже отпустивший животик, хотя и вечно готовый вскочить при звуках музыки на чьей-то свадьбе. Неожиданно его внешний вид оценили и народ, и телевидение, и президент стал так ходить каждый день.
Европейские депутаты быстро подхватили новое течение, и вскоре заседания Европарламента уже напоминали немецкую новогоднюю передачу восьмидесятых годов, как выразился журналист «Евроньюс», упомянув «Пестрый котел», который выходил на телевидении ГДР, — общее воспоминание, объединяющее несколько поколений жителей Восточной Европы.
Вице-премьер одного юго-восточного государства тоже надел крестьянские штаны из грубого сукна с вышивкой, затянул талию широким красным кушаком, а на голову водрузил меховую шапку, украшенную, кто знает почему, попкорном. Министр туризма, в свою очередь, нарядилась в тяжелый красный сарафан и вышиванку с широкими рукавами. Грудь украсила несколькими низками фальшивых золотых монет. Монеты блестели, как настоящие, и сразу разнесся слух, что министр носит на шее фракийское золото, которое должно храниться в банке. Постепенно все министры облачились в национальные костюмы, и заседания кабинета министров стали напоминать сельские посиделки. «Посиделки окончены, расходимся», — начал говорить премьер-министр вместо традиционного «Заседание окончено». Некоторые почувствовали себя неловко, когда министр обороны появился верхом на коне в повстанческом мундире: сабля на боку, за поясом наган с серебряной рукоятью. Коня привязали у Совета министров рядом с черными «мерседесами» — там он и простоял целый день. Местному полицейскому вручили мешок овса и велели убирать навоз, чем тот и занимался весь день. Несколько сайтов попытались высмеять произошедшее, но на фоне всеобщей эйфории их голоса звучали так тихо и даже раздражающе, что они быстро умолкли. Начиналась новая, постановочная жизнь.
2. Однажды перед клиникой на Гелиосштрассе остановились две бесшумные «теслы», из которых вышли трое мужчин в темно-синих костюмах и проследовали к Гаустину. Один из них уже встречался с Гаустином насчет своей матери. Потом он приезжал еще несколько раз, и они вели длинные разговоры. Его приезды обычно не афишировались, мужчина сохранял инкогнито. Это был один из «трех великих» из Союза.
Итак, в тот вечер прибыл триумвират. Гаустин пригласил их в свой любимый кабинет в стиле шестидесятых. Посетители провели там всю ночь, то повышая голоса, то понижая их до шепота.
Прошлое оживало повсюду, наливаясь кровью и набирая силу. Нужен был радикальный шаг, неожиданный и упреждающий, чтобы остановить центробежное развитие. Время любви закончилось, наступало время ненависти. Если бы ненависть была валовым внутренним продуктом, рост благосостояния в некоторых странах скоро взлетел бы до небес. Мне кажется, трое мужчин в синих костюмах собрались тем вечером, чтобы обсудить, как замедлить процесс, растянуть его еще хотя бы ненадолго, выиграть время. Говоря об Альцгеймере, амнезии и потере памяти, мы, как правило, упускаем кое-что очень важное. Больные не просто забывают о том, что было, они совершенно не способны строить планы даже на ближайшее будущее. По сути, первое, что исчезает при потере памяти, это представление о будущем.
Задача заключалась в следующем: выиграть хоть немного времени при остром дефиците будущего. Самый простой ответ: вернуться немного назад. Если и существует что-то незыблемое и надежное, то это прошлое. Полвека назад — это надежнее, чем полвека вперед. Возвращаясь назад на два, три, пять десятилетий, ты столько же выигрываешь наперед. Да, это уже прожитое, бэушное будущее, но тем не менее будущее. Оно все-таки лучше, чем грядущее ничто. Раз Европа будущего уже невозможна, нужно выбрать Европу прошлого. Это же так просто: если нет будущего, голосуешь за прошлое.
Способен ли Гаустин помочь?
Он мог создать клинику, построить улицу, квартал, даже небольшое селение прошлого. Но вернуть в прошлое целое государство или континент? Так медицина превратится в политику. И, судя по всему, время для этого пришло.
Способен ли Гаустин остановить их?
И хочет ли?
Я не уверен. Подозреваю, именно этого он и желал, думаю даже, прошу меня простить, что как бы между прочим подбросил эту идею собеседнику в синем костюме. Не могу знать. Ну или могу, но не хочу. По сути, эти трое ждали совета, экспертного мнения, возможно, каких-то инструкций, но, судя по всему, решение уже было принято. Да и Гаустин не располагал эксклюзивными правами на прошлое. По крайней мере, на всем континенте.
В сущности, идея казалась не такой уж и плохой, к тому же и невооруженным глазом было видно, что другого выхода нет. Прошлое и без того напирало, пытаясь просочиться через все возможные щели. Следовало сделать упреждающий ход, который помог бы овладеть ситуацией, упорядочить ее, придать ей форму. Ладно, раз уж хотите прошлое, вот вам прошлое, но только давайте проголосуем и выберем его вместе.
Референдум о прошлом.
Именно об этом должны были говорить тем вечером. Или именно об этом я бы написал, сидя в коридоре с блокнотом в руках.
3. У меня есть мечта... Я очень хочу, чтобы в один прекрасный день сыновья побежденных и сыновья победителей Референдума о выборе прошлого сели за один стол... Я мечтаю, чтобы каждый мог жить в стране своего собственного самого счастливого времени...
Я наблюдал, как оживился Гаустин в своем кабинете шестидесятых годов. Разумеется, вслух он не произнес ни одной речи. Но в словах, которые изрекали трое мужчин в синем, можно было уловить и его голос, и слова и интонации знаменитых речей разных исторических личностей — от Сократа до Мартина Лютера Кинга.
Мне кажется, в этот проект каждый инвестировал свои мечты.
Поэтому в конце концов он мог осуществиться.
И поэтому же мог и с треском провалиться.
4. Все прежние выборы касались будущего.
На этот раз дело обстояло иначе: впервые предстояло провести Референдум о выборе прошлого.
«Призыв к возвращению», «Европа выбирает прошлое», «Европа — новая утопия», «Евротопия», «Европейский союз общего прошлого» — такими заголовками пестрели все европейские газеты. Если на то пошло, Европе всегда удавались утопии. Да, континент был опутан прошлым: две мировых войны, сотни других разного масштаба — Балканских, гражданских, тридцатилетних, столетних... Но сохранилось также немало воспоминаний о союзах и жизни в добросо¬седстве. Сохранилась память об империях, которые веками объединяли необъединяемые на первый взгляд народы. Люди не понимали, что любая нация сама по себе — крикливый сосунок, который притворяется библейским старцем. Было ясно, что на этом этапе договориться о едином континентальном прошлом не удастся. Поэтому, как и ожидалось, в традициях старого либерализма (хотя выбор прошлого — консервативный акт) решили, что каждая страна-участник проведет свой референдум. Процедура была нова, поэтому, чтобы не терять время, помимо ответа на вопрос о необходимости возвращения в прошлое, проголосовавшим «за» предлагалось выбрать десятилетие или год, в который они хотели бы вернуться. После этого предстояло договориться о конкретных временных альянсах, а в дальнейшем — проголосовать и за единое европейское время. Все приняли Меморандум о ближайшем прошлом, определявший порядок проведения референдума в странах Союза.
Все произошло быстрее и легче, чем ожидалось.
А после этого предстояло обговорить разные... прошлые. (Гм, оказывается, это существительное не употребляется во множественном числе, надо же... Прошлое существует только в единственном.)
5. Пока я пишу эту книгу, признаков возвращения прошлого становится все больше и больше. Оно уже близко.
На Кубе запретили убирать с тротуаров старые автомобили, потому что туристы приезжают именно ради них. Некоторые страны буквально завалены прошлым. Советские «москвичи» и американские «бьюики» ржавеют бок о бок, краска сходит с бортов, машины на глазах разваливаются, омываемые дождем и высушенные беспощадным карибским солнцем (совсем как тот обглоданный голубой марлин в «Старике и море» Хемингуэя).
Интересно, если когда-нибудь наступит конец времен, воскреснут ли старые автомобили?