Текст: Андрей Цунский
Вернуться в прошлое невозможно, как и вернуть само прошлое. Возможно лишь обратиться к опыту прошлого, к его лучшим чертам и деталям – хотя бы для того, чтобы не позабыть, кто же мы такие.
Замоскворечье было действительно целой страной, которую не видели и видеть не хотели аристократы и вельможи. Заметим, что презрительное отношение к мещанскому (попросту – городскому) сословию – наследие строго дифференцированного, кастового общества.
Вот как, оказывается, искусство изменяет нашу жизнь! Какой бы зритель пошел в театр, если бы не увидел там сначала историй на понятном ему языке, потом – о понятных ему ситуациях и жизненных коллизиях, а там и о персонажах, подобных ему самому? И вот он видит в Малом театре живущих по соседству - Флора Федулыча, Мишу Бальзаминова, Тигрия Львовича Лютого… Театр становится модным, затем - популярным, а там и обязательной частью жизни все большего числа людей. И вдруг - появляется новая группа людей, какой раньше и не было – широкая театральная публика!
Но герои театральных спектаклей постепенно становятся частью прошлого. Их прототипы умирают. Похожие на героев Островского люди есть и сейчас - но только похожие.
Мы часто встречаем тех, кто хотел бы вернуть прошлое – хотя нет, это люди, которые скорее не хотят с ним расставаться. Тоскуют о том, чего уже нет и не будет. Никогда. Их часто по-настоящему жаль. И тем не менее – жизнь не остановится ради чьих-то ностальгических чувств.
Стоит ли возвращать на улицы современного города гужевой транспорт? Вновь совмещать декоративную функцию фонтанов с основной – поить лошадей? Увеличивать штат дворников – для уборки конских яблочек и снабжать парадные подъезды домов декроттуарами? Кстати, полюбопытствуйте что это такое и зачем они.
А если взять шире? Можно ли отказаться от автомобиля? Электричества? Сменить асфальт на брусчатку? Когда как.
Упразднение электричества может прийти только в неизлечимую голову (в том числе и потому, что без электричества в наше время ничего и не вылечишь, даже чек на лекарства не выбьется). Отказ от автомобиля - ох, иногда такая мысль приходила в голову каждому. А что? Электромобильчики, траволаторы, велосипеды… Даже самокаты можно будет полюбить, если их вытолкают на проезжую часть, убрав оттуда машины. Ну ладно, ладно, пусть не полюбить, но пообвыкнуться с ними можно. И даже брусчатку кое-где вернуть на место асфальта можно, в декоративных целях, вместе со стилизованными под старину фонарями. Опять же – если автомобили удалить. Правда, зная нравы наших чиновников из верхнего слоя, кто удивится, когда они в этом случае потребуют на крышах министерств вертолетных площадок? Главное, чтобы начальство не стало валиться нам на голову еще и в буквальном смысле.
И что тогда, снова будет тихо, как при Островском?
При Островском тут было сонно – что подтверждает не только сам Островский, но и Виссарион Григорьевич Белинский: «Там окна занавешены занавесками, ворота — на запор, при ударе в них раздается сердитый лай цепной собаки, все мертво или, лучше сказать, сонно: дом или домишко похож на крепость, приготовившуюся выдержать долговременную осаду».
Но – тут уж кто и что видит. «Набережная на другом берегу Москвы-реки, вдоль которой идут особняки и великолепные дома современной архитектуры, прямыми своими линиями создает как бы основание огромному океану домов и крыш, которые тянутся за ней до бесконечности. Нельзя представить себе ничего более прекрасного, богатого, роскошного, сказочного, чем эти купола с сияющими золотом крестами... Я долго стоял вот так, в восторженном оцепенении, погруженный в молчаливое созерцание». Как думаете, кто написал? Патриот Москвы? Градоначальник? Не угадали. Это слова Теофиля Готье, великого французского поэта!
Да и насчёт тишины – как посмотреть. Начать с того, что на рассвете Замоскворечье будили петухи. Самые настоящие, голосистые. Им вторили поросята и свиньи – поскольку курятники и свинарники были почти при каждом доме. Коренные москвичи (те, у кого в Москве жили прадеды) еще помнят тех москвичей, которые помнили, как после войны в конце лета Замоскворечье еще варили варенье… о, это слишком волнующая тема, чтобы касаться ее мимоходом!
Обычай варить варенье - в Замоскворечье это был целый ритуал. В совсем уж далекие времена, когда даже старые большевики еще не родились, москвички брали корзины и шли на рынок, располагавшийся на Болотной площади. Шли непременно к двум или трем часам. Почему? А потому что в это время заканчивали закупки у оптовых поставщиков агенты кондитерских фабрик. Можно было купить ягоды в домашних количествах – три-четыре решета - раза в два дешевле. Оптовики хотели поскорее избавиться от остатков, пусть даже по копеечным ценам.
Но не увидим мы больше варенья в Замоскворечье – потому что нет больше там садов. А когда-то сады были здесь повсюду, и были они местом, где сложилась особая московская традиция – чаепитие. В моду у нас входили в разное время и только на моей памяти дважды и китайская чайная церемония, и японская, и английский файфоклок. Вот только все они по сравнению с московской – постный день против праздника.
Самовар, обвешанный баранками и сушками, баранки с розовой сахарной глазурью, с ванилью! Самовар – у кого медный, а у кого и серебряный, с медалями. В заварном чайнике – «Индия» или «Цейлон», заваренный до черной крепости, чашки большие, с блюдцами, в которые можно налить душистый напиток и подуть, чтобы не обжечься. А еще на столе – сахар, лимон, яблоки, мед, сливки. Кто с чем любит. И пироги, и печенья, и пирожные… А для мужчин в графинчике – «Ямайка» или шустовский колокол… - но вы уж сами попробуйте выяснить что это было такое. И это все – в саду, на веранде, а то и просто под деревьями, на круглом столе, на вечерней прохладе перед заходом солнца – а как солнышко зайдет, ничего – зажжется керосиновая лампа, и не умолкнет разговор. К хозяевам дома родственница приехала… хорошенькая… да нет! Не хорошенькая, а очень даже красивая! в синеватом огненном свете показалось, что посмотрела на тебя украдкой. Или не показалось? Нет?!
Хватит фантазировать. Нет никаких садов в Замоскворечье, и не будет уже. Скажу лишь самое главное: отдавая дань эстетам и поклонникам востока и запада, сам я остаюсь приверженцем этой, московской традиции. Да строго говоря – видел я и тех, кто после китайского чайного дома ехал на дачу и… Нет, я ничего даже не пишу, только одно – лицо у такого человека за столом с самоваром успокаивалось как-то, проще становилось. Да и счастливее.
Какие-то традиции переберутся на дачи. А традиции распоряжения имуществом и семейные драмы даже не изменились. И не девались никуда. Но Замоскворечье Островского исчезло. Почти. Отдельные домики, как островки старины – и те исчезают, теряются на общем фоне. Так не видать нам больше Замоскворечья Островского? Даже хотя бы очертаний его, намека, рисунка?
Сейчас мы снова ненадолго вернемся в прошлое. Не такое далекое, в то, где я и сам успел побывать, и стало это прошлое прекрасным и в то же время печальным воспоминанием. Оно связано с потерями.
Еще в прошлом веке довелось мне прогуляться пол Замоскворечью с доктором искусствоведения Алексеем Ильичом Комечем. Повторить такую прогулку давно уже нельзя, потому что Алексея Ильича уже с нами нет.
Так зачем же мне сегодня нужен этот возврат в тот далекий летний день 1999 года? Потому что в тот день я получил ответ на один чрезвычайно важный вопрос.
Мне тогда казалось, что если что-то давно утрачено и изменилось настолько, что и узнать невозможно – пиши пропало. И с сожалением думал я о тех островках старой Москвы, которые пропадали у нас буквально на глазах под бульдозерами строителей элитных жилых комплексов и бизнес-центров. Без всякой надежды спросил я Алексея Ильича Комеча – какой смысл в борьбе за то, что уже потеряно? Вот что он ответил:
- Нет! Города восстанавливаются. Это, правда, очень долгий и кропотливый процесс. Мы никогда не восстановим материальную структуру старого города - она погибла, ушла в небытие, мы можем сделать только новодел. Но мы можем восстановить городской пейзаж. Все здания смертны, они изживают свой ресурс. В Америке полным ходом идет процесс сноса домов двадцатых годов постройки - они отжили свое, и нам показывают эффектные кадры - их взрывают, уничтожают другими способами. Если человек любит свой город, он приведет оставшиеся памятники в порядок, а на месте сносимых зданий построит дома, вписывающиеся в эстетические требования старого пейзажа, и в этом восстановленном ландшафте подлинные памятники займут достойное место. Но этого надо очень хотеть. Нужно очень строго и очень долго вести единую градостроительную, в нашем случае - градовосстановительную политику.
Мы не увидим Замоскворечья в его прежнем естестве, да и не нужно. Но что же нам там нужно восстановить? Снова слово Алексею Ильичу Комечу, он как раз описывает уникальный городской ландшафт, которого мне так и не довелось увидеть – вид с кремлевской стены на две каскадно расположенные замоскворецкие набережные, Садовническую и Кадашевскую. Было подобных в мире всего три – если смотреть на Пароиж с холма Монмартр, на Рим с холма Яникул, и у нас, в Москве…
Когда-то за этими набережными открывались взгляду десятки храмов. Вид из Кремля на Замоскворечье принадлежал к лучшим в мировой архитектуре. С грустью я вынужден употребить прошедшее время. Я готов его сравнить с видом Рима, для меня так же несомненно, что вид Парижа с Монмартра сильно уступал этому виду. Но парижский вид был окончательно загублен застройкой второй половины XIX века, которая все там нивелировала. К XX веку оставались только Рим и Москва, обладавшие пейзажем такой красоты.
В Москве пейзаж этот уничтожили в XX веке. Но оставались две прекрасные набережные - и их губят на наших глазах. Обратите внимание - в ходе «реконструкции» все здания на Кадашевской набережной, кстати, являющиеся памятниками архитектуры (об этом отдельный разговор), «выросли» в высоту и перекрыли вид на церкви. Сколько мы ни говорим, ни показываем старых фотографий различным чиновникам и даже главному архитектору города - все бесполезно. Это идет, как каток…
Увы, противостоять лужковскому катку, получившему разгон в 90-е тогда сил не было ни у кого. Крыши двухэтажных домов поднялись на два-два с половиной метра – мол, кто вообще это заметит? А уникальный вид открывался с кремлевской стены и не всем. А теперь он уже никому не открывается. Иногда и сам Комеч приходил в отчаяние, говоря о московских властях того времени:
Бывают правители, которые возвышают народ, а бывают действия властей, которые цинично народ развращают. И если власть думает, что действия ее незаметны, что народ такой идиот, не понимает, что за ними стоит - она жестоко ошибается. Народ понимает, но что еще хуже - он учится тому, что так и надо делать! И это развращение души и вкуса играет разрушительную роль для Москвы. Да, когда публика, уставшая от трущоб, видит мраморные плиты и евроремонт, она думает, что это и есть то самое желанное счастье… Все остальное - неотесанная деревня и руины, доставшиеся нам от проклятого прошлого.
Прогулка – на то и прогулка, мы постепенно двигались в сторону Большой Ордынки – мы шли по местам, где сохранились дома, помнившие Островского! Алексей Ильич продолжал:
Москва пострадала, прежде всего, из-за того, что стала объектом правительственных преобразований. Когда она жила в XVIII-XIX веках, будучи второй столицей, а не первой, то непрерывно преобразовывался Петербург. Москва удивительным образом тогда сохранилась, да так, что даже пожар 12-го года она пережила, и восстановилась в своей древности и в своем классицистическом обличье. А вот когда сюда снова переехало правительство, то грандиозная утопия должна была осуществиться прежде всего на этой территории, и в этих условиях масштаб Москвы - старого средневекового русского города - не шел ни в какое сравнение, с тем, что требовалось. Вот мы стоим на Большой Ордынке, а ведь по плану Сталина требовалось, чтобы здесь шла улица 500 м шириной, которая начиналась бы от Кремля и продолжалась на юг. Все это было обречено на снос - просто не успели, а так это все было приговорено к уничтожению. А вот эти улочки с домиками не соответствуют вкусу, к которому стремится новое общество, видящее эстетическую сторону своего процветания в машинах, в европейского типа и отделки зданиях.
Почему в Европе пресловутый "евроремонт" замечательно вписывается в облик их исторических городов? Потому что у них есть преемственность этой отточенной культуры, потому что они и в XIV и XV веках работали с той же точностью, тщательностью и ремесленной отточенностью, такой же ответственностью, как работают и сейчас. В их новых постройках часто проглядывается сходство с готикой, в новом конструктивизме эту готику очень точно видишь. В наших домах … Я скажу слово, которое почему-то воспринимается как ругательное: наши города деревенского типа. Это города с садовыми участками, с промежутками между домами, а не со сплошной застройкой, с контрастом высот, это не однофасадные улицы. У нас, скажем, все дома не в три этажа, а в один - в два - в три, чередуясь, очень живой ритм. В промежутках между ними проглядывают другие дома, соседние улицы, церкви, которых здесь было очень много. Вот мы стоим здесь, и хотя все изувечено и закрыто, вы видите церковь Троицы в Вишняках на Пятницкой улице, отсюда видна ее колокольня. А такие сквозные виды открывались в Замоскворечье от каждого дома, не только вдоль улицы, но и поперек. Это все читалось, все было такое открытое!
И вдруг Алексей Ильич сказал то, что могло бы стать репликой в одной из комедий Островского:
- Многие люди живут сплошным самообманом. Купил "Мерседес" - и ты богатый. Сходил в Филармонию, сел в первый ряд - и ты культурный. Сейчас иногда в театрах стоит посмотреть на публику, заполняющую первые ряды, очень поучительно.
Мы старые люди, мы боролись за спасение памятников от власти еще в коммунистическое время, и я могу точно сказать, что за те 40 лет борьбы, что я в ней участвую, мы эту власть к 80-м годам немножко воспитали. Теперь опять пройдут два-три поколения, мы воспитаем новую власть, она станет более культурной, только вот что останется от Москвы за это время?
Места в театрах и филармонии заняли совсем другие люди, не те, что в 90-е. Давно нет Лужкова и его катка. Может быть, стоит пройти по Замоскворечью и посмотреть, как там сейчас обстоят дела? Что еще осталось? Что пора возродить – насколько возможно? Можно начать прогулку прямо от музея Островского.