Текст: Павел Басинский/РГ
В жизни каждого великого русского писателя XIX века был какой-то выдающийся факт, который характеризует его как необычную личность. Грибоедов погиб в Персии, Пушкин и Лермонтов убиты на дуэли, Тургенев всю жизнь любил французскую певицу Виардо, Достоевский побывал на каторге, Гончаров совершил кругосветное путешествие, Толстой ушел из Ясной Поляны, Чехов побывал на Сахалине... И только в жизни Островского не было ничего запоминающегося. Просто написал много прекрасных пьес. Его называют "домоседом с бледной биографией". Это так?
Дмитрий Бак: Конечно, трагедий в прямом смысле слова с Островским не случалось. Справедливости ради заметим, что почти все перечисленные вами трагедии и резкие жизненные перемены связаны с Петербургом - столицей империи, где кипела жизнь политическая и светская... С Москвой из вашего перечня связано только одно событие - отъезд на Сахалин Антона Чехова. Впрочем, это случилось много позже, в 1890 году, когда писатель навсегда покинул "дом-комод" на Садовой-Кудринской, где несколько дней назад открылся обновленный музей русского прозаика и драматурга.
Так вот, в срединные десятилетия позапрошлого века Москва была по преимуществу "грибоедовской" - меткое определение Михаила Гершензона. Здесь текла внешне размеренная жизнь с "обедами, ужинами и танцами", совершались не трагедии, но идейные споры. Это был город обычая и рассуждения, но не действия. Драмы здесь не выставлялись на общее обозрение.
И все же были в жизни Островского несколько чудес. Все они произошли на грани 1840-х и 1850-х годов, когда не юный уже (под 30 лет) недоучившийся студент-юрист, мелкий чиновник судебного ведомства, автор нескольких незначительных публикаций вдруг обрел общегородскую славу. Апогей этих событий - чтение пьесы "Банкрут" в доме Михаила Погодина на Девичьем поле. Читал сам Островский в дуэте с Провом Садовским, в будущем основавшим знаменитую актерскую династию. Слушали - Погодин, Шевырев, Ростопчина, Максимович, даже Гоголь! Погодин не только был университетским профессором истории, но также издавал крупнейший в Москве того времени литературный журнал. И он без колебаний отдает в руки дерзкого дебютанта Островского критический отдел "Москвитянина". Чем не чудо - все равно, что в наши дни безвестный молодой человек получил бы в свое ведение, ну, скажем, городской телевизионный канал...
Островский родился в семье обычного судебного стряпчего и дочери пономаря. Не смог закончить университет. Но при этом знал семь иностранных языков, переводил главных драматургов мира, включая Шекспира. Как это могло быть?
Дмитрий Бак: Ну, во-первых, его отец - не просто стряпчий, а человек, выслуживший в 1839 году потомственное дворянство и впоследствии разбогатевший. Его земельные владения в Замоскворечье занимали целый квартал. Во-вторых, после смерти первой жены, матери Александра Николаевича, его отец женился на дворянке из шведского обрусевшего рода, которая стремилась дать своим детям подобающее образование и со всем возможным попечением заменила мать мужниным детям от первого брака.
Жизнь Островского тесно связана не просто с Москвой, а именно - с Замоскворечьем. Но это ведь был особый район Москвы. Особый быт, нравы, другие люди, не похожие на тех, кто жил совсем рядом за Москвой-рекой, рядом с Кремлем. Здесь одевались и даже разговаривали по-другому. Как это отразилось в характере Островского и его пьесах?
Дмитрий Бак: Да, Островский неспроста заслужил прозвище "Колумба Замоскворечья". Он почерпнул бесценный опыт и на тамошних улицах, и в судебных учреждениях, где служил до карьеры критика и драматурга. В замоскворецком человеке была этакая гремучая смесь оборотистости, плутоватости, приверженности традициям и чуткости к новым веяниям. Даже и сейчас этот район сохраняет свое лицо. Ордынка, Пятницкая, сеть переулков вокруг находятся в непосредственной близости от Кремля, но отделены от него рекой, отсюда и название - Замоскворечье. Собственно, Тверская и Пятницкая находятся почти на одной географической оси, между ними только Васильевский спуск и Красная площадь. Но как же они разнятся по степени "центральности", "столичности"! Пройдем от Кремля километр по Тверской на северо-запад - и окажемся на Пушкинской площади, в эпицентре московских событий. Двинемся от Красной площади в противоположном направлении, по Пятницкой, - и обнаружим себя у храма Климента, на углу соименного переулка. Светскости и столичной масштабности - и следа нет.
Но главное не это. Островский не просто теоретически вывел, но всей кожей замоскворецкого жителя почувствовал новую роль купеческого сословия в модернизирующейся России середины XIX века. Предприимчивые купцы стремительно богатеют, "поднимаются", обретают "паратовский" кураж, но до поры до времени лишены "болконской" знатности, образованности. Возвышение купцов - оборотная сторона упадка "дворянских гнезд". Оба процесса противоречивы, сопряжены с личными и социальными испытаниями...
Помните "новых русских" конца 1980-х? Отцы на первые же свалившиеся с небес деньги прикупали люксовый автомобиль и красный пиджак, но потом, если не гибли в разборках, снаряжали детей в лучшие мировые университеты. Так это счастливым образом для русского искусства сошлось в Замоскворечье - колыбели социальных катаклизмов и новых художественных смыслов. И все это обрело в Островском своего пытливого наблюдателя и взыскательного певца. Между драмами усадебной жизни, купеческими карьерами, с одной стороны, и новыми русскими - с другой, лежит территория, на которой произрастал чеховский "Вишневый сад" - снова столкновения традиции и предпринимательства, образованности и жизненного бессилия. Именно в эту ось развития отечественной литературы (не только театра!) оказывается прочно и навсегда вписан Александр Островский.
Грибоедов написал одну пьесу, которая пережила свое время, - "Горе от ума". Гоголь - две: "Женитьба" и "Ревизор". Толстой - одну: "Власть тьмы". Чехов - пять: "Иванов", "Дядя Ваня", "Чайка", "Три сестры", "Вишневый сад". Островский же сочинил почти 50 пьес (больше, чем Шекспир!), из которых не менее 20 до сих пор не сходят с театральных подмостков. А по экранизациям он - рекордсмен среди русских писателей. Начиная с 1911 года и заканчивая 2012-м, его экранизировали 48 раз, если считать телеспектакли и мультипликацию. В чем причина такой его востребованности и на сцене, и на экране?
Дмитрий Бак: Зоркость наблюдений, меткость речений, злободневность тем - все вместе! Островский - автор своеобразных сценических сериалов. Этого нельзя сказать, пожалуй, ни о ком из русских драматических писателей! Редкий театральный сезон на пике карьеры Островского проходил без его новой пьесы. Эти линейки сходных по общественному положению, но бесконечно разнообразных героев и ситуаций - по сути дела не что иное, как олицетворение расцвета российского репертуарного театра.
В чем суть реформы, которую произвел Островский в театре?
Дмитрий Бак: Лучше всего об этом написал Аполлон Григорьев. Он выделил четыре "новых слова", то есть сценических открытия Островского: новость быта, новость отношения, новость манеры и новость языка. Бытовые подробности в ранних пьесах будущего классика буквально ошарашивали зрителей, причем вовсе не экзотикой, а схожестью с обстоятельствами обычной московской жизни. Исполнителю роли трактирщика Селиверста Маломальского в пьесе "Не в свои сани не садись" в питейных заведениях бесплатно подавали чай. "Ты наш, свой!" - и этим все сказано. Но главное - это как раз "новость отношения". По Григорьеву, Островский относится к изображаемому с терпением и вниманием, способен с равной степенью приятия описать разные "органические начала". Эта ключевая мысль для нас изгнана насаждением "добролюбовских" толкований пьес Островского как в первую очередь сатирических, развенчивающих (как было добавлено в советское время) "реакционные", "эксплуататорские" нравы и характеры. Но что на самом деле? Разве действительно Катерина протестует против "темного царства"? Да бог с вами, господа присяжные заседатели, с какой же такой радости? Ее что, кто-нибудь уличил в измене?
Она страдает не от эксплуататоров, а от сознания неотвратимости господнего возмездия, отсюда и название пьесы!
Сбросить добролюбовские "очки" (при том что сам по себе Добролюбов - критик значительнейший!), обрести подлинного Островского - вот наша нынешняя общая задача.
