Текст: Татьяна Шипилова
Если вы хотите увидеть настоящих любителей литературы, дождитесь фестиваля «Красная площадь», посмотрите, в какой день будет самая мокрая погода, а если этот день еще и выпадет на субботу, то смело отправляйтесь любоваться этими людьми, именно они – истинные любители книг, литературы и искусства.
Кстати, об искусстве. На ярмарке о нем поговорили с разных сторон. Например, на площадке «Детская литература» рассказали о новой книге Анны Ремез «Пабло Пикассо. Мальчик из Малаги». Великий модернист и художник личностью был яркой, как и его картины. И биография у него такая же. Ну еще бы – 91 год, 29 тысяч произведений!
Художник, скульптор, график, дизайнер, театральный художник и великий экспериментатор, он считал, что у творца не может быть ограничений, его должно интересовать все на свете.
С наводящими вопросами редактора и издателя Анастасии Орловой художница Маша Пряничникова рассказала, как она готовилась к иллюстрированию книги, как вдохновлялась фотографиями и на каждом развороте создавала референсы ко всяким мелочам из жизни художника, будь то его кресло-качалка или тарелка, которую он сам изготовил, увлекшись керамикой.
Книжка рассказывает об одном дне, проведенном Пабло Пикассо со своими детьми Клодом и Паломой. Звучат его воспоминания о детстве, юности, взрослой жизни, разных периодах творчества.
Возникла идея сделать микс классического формата с комиксом. Для иллюстрирования были выбраны разные периоды творчества модерниста – розовый, голубой, увлечение скульптурой. Какие-то референсы созданы при обращении к кубизму, какие-то – к перифразу известных картин. Так, например, обложка выполнена явно с отсылкой к одной из самых известных картин мастера – «Девочке на шаре».
Из «зала» прозвучал интересный вопрос: как, изучая с детьми биографию известного человека, рассказать ребенку о смерти? Но как раз от этого вопроса, от этой сложной темы автор книги Анна Ремез тонко уходит: история заканчивается на том, как Пикассо укладывает детей спать, а сам уходит в свою мастерскую. Потому что творчество – это жизнь, и важно, что ты сделал. А что будет после смерти – пусть решают потомки.
На площадке «Литературного мегаполиса» разговор об искусстве продолжился, только теперь сместился в сторону кино. А точнее, к образу учителя в кино. А еще точнее, к тому, как менялся образ учителя в советском и российском кино. Рассказывал киноисследователь, будущий продюсер (да-да, именно будущий, а пока он только учится) Дмитрий Ревнивцев.
«За что мы так любим кино про школу?» – вопрос, кстати, не риторический, а вполне конкретный. За то, считает Дмитрий, что это «та среда, где постоянно происходит какая-то жизнь: конфликты, перипетии, идейные столкновения, конфликт интересов, принципов, любовные истории. Поэтому авторы так стремятся поместить своих героев в школьные стены. Именно там философские реплики звучат особенно интересно».
Безусловно, кино об учителе интересно еще и контекстом, в котором оно выходило и продолжает выходить: «Школьное кино стало зеркалом общественности, зеркалом реалий, в которых проживали граждане СССР, а сейчас – России». То бишь «школьное» кино становилось слепком современности.
И хоть кто-то скажет, что великие фильмы можно воспринимать и любить вне времени, без привязки к истории, но все же нельзя отрицать, что рождались темы и образы в определенную эпоху, от нее отталкивались и от нее зависели. И Дмитрий разобрал эти привязки, темы и идеи, которые транслировались в кино:
Сталинская эпоха: учитель – борец за советские идеалы, воспринимаемый как представитель важной профессии. Важно: государство в таком кино всегда выступает помощником и спасителем в благодарность за преданность профессии. Примеры: «Одна» (1931), «Учитель» (1939), «Воспитание чувств» (1947).
Оттепель: учитель – интеллигент, занимающийся воспитанием и даже перевоспитанием. Здесь учитель начинает задумываться о своей роли, о своем месте в системе, ему перестает быть всегда комфортно в этой позиции. Примеры: «Весна на Заречной улице» (1956), «А если это любовь?» (1961).
Эпоха застоя: учитель – духовный наставник ученику, демократичный, живой человек, часто несчастный в личной жизни. Несмотря на так называемый застой, именно в этот период рождаются культовые фильмы о школе: «Доживем до понедельника» (1968), «Чужие письма» (1975), «Большая перемена» (1973).
Перестройка: учитель – обычный человек, часто неуспешный, малообеспеченный, непривлекательный. Личные проблемы часто преобладают над профессиональными. Происходит некий «катарсис всех предыдущих идей», показан кризис школьной системы, учителя как части этой системы: самый яркий пример – драма Рязанова «Дорогая Елена Сергеевна» (1988), которую, по его словам, он снимал не для того, чтобы показать жестокость, на которую способна современная молодежь, но чтобы вступить в диалог поколений, увидеть проблемы, конфликт ценностей, который присутствовал в стране в сложный период.
Интересно, что в современном кино (которое уже все больше смещается в сторону телевидения) на первый план выходят личные проблемы: не как учить учеников, а как жить жизнь – и эти же проблемы видятся у учеников.
В конце риторический вопрос о востребованности жанра перешел в плоскость общественного запроса: «Может быть, стоит озвучить, какими мы хотим видеть учителей в нашем кино».
Разговор об искусстве не был на этом завершен и свернул в сторону итальянского барокко, а именно о Микеланджело Караваджо, Аннибале Карраччи и их современниках, разговор о которых, кстати, собрал аншлаг, что, конечно, особенно отрадно в такой дождливый день.
Основой для книги «Караваджо и другие. Проблемы итальянской живописи эпохи барокко», вышедшей в издательстве «Искусство – XXI век», послужили публикации разных лет, а также тексты, написанные специально для этого издания. Автор, Виктория Маркова, доктор искусствоведения, хранитель итальянской живописи ГМИИ имени А.С.Пушкина, помогает читателю разобраться во взаимодействии художественных тенденций периода барокко, поворотного для всей европейской культуры.
Виктория Маркова заметила, что на протяжении долгого периода времени искусство барокко считалось не представляющим интереса для исследователей. Эталонной школой тех веков считались голландские мастера, прошедшие грандиозный путь от религиозных сюжетов к бытовой живописи: «Голландцы прелестны тем, что у них была тонкая техника живописного письма. Они умели поэтизировать эту жизнь. Этим прекрасен Вермеер. Но когда мы опускаемся с этого высокого уровня, становится менее интересно, потому что высокая картинка художественного исчезает, остается только быт».
В Италии – ничего подобного. Они совершенно не изображали бытовую жизнь. Это как будто искусство и не о жизни вовсе: «В этом их часто обвиняют, – замечает Маркова. – Но оно все же именно что о жизни, только о другой. Оно о человеке. О его положительных и отрицательных сторонах. О любви как основе жизни. О чувстве долга. О предательстве. О выборе человека между долгом и любовью».
Сама Виктория Маркова когда-то отстояла право заниматься итальянским натюрмортом: «Натюрморт – не про то, что человека окружают какие-то предметы, а он ими любуется. Это вообще не про быт. В эпоху барокко предмет поднимают на ту же высоту, на какую в эпоху Ренессанса был поднят человек. Поэтому и принцип композиции меняется. Это разговор о чистом искусстве. Это как Сезанн. Там нет сюжета, но есть язык искусства. Из чего состоит азбука этого искусства. И все итальянское искусство – про это».
Об искусстве, особенно итальянском, можно говорить бесконечно долго, но все же на главной площади страны с Главной сцены еще поговорили и о литературе. А конкретно – об историческом романе в историческое время в современном его воплощении.
Модератором встречи выступил наш шеф-редактор Михаил Визель, а его собеседниками стали Хелена Побяржина, дебютировавшая романом о собственном детстве и о Великой Отечественной войне с элементами мистики «Валсарб», и режиссер Алексей Колмогоров, представивший свой дебютный роман в жанре альтернативной истории «ОТМА. Спасение Романовых».
Все трое – финалисты «Большой книги» этого сезона, у всех троих так или иначе книги связаны с какими-то важными либо историческими событиями, либо сменой исторических эпох.
Михаил Визель не удержался и решил немного порассуждать о современных тенденциях в литературном процессе. Когда рухнула Берлинская стена, распался СССР, Фрэнсис Фукуяма заявил о конце истории как борьбы мировых систем и победе капитализма. Прямым следствием этих событий был провозглашен конец большого нарратива. Перестали быть интересны читателю большие исторические эпопеи. Нас уже интересуют отдельные переживания отдельного человека. Так и появился автофикшн, литература травмы. Потом грянуло 11 сентября 2001 года – и вдруг оказалось, что история не закончилась, а просто двинулась в другую сторону. Еще через 20 лет случилась пандемия, которая «сломала мир» — поступь истории снова возобновилась — и снова исторический роман оказался востребован. Но как, каким образом, каждый автор, который, безусловно, «некий барометр», выбирает определенное место и время для своей истории?
И Хелена Побяржина, и Алексей Колмогоров признались, что это не они выбрали эпоху, это эпоха выбрала их. Хелена не собиралась писать большой роман, планировала уложиться в небольшую детско-юношескую повесть, но потом ей в руки попались документы о еврейском гетто, который был на территории ее родного Браслава: «И я поняла, что я должна помочь вернуть память об этих людях». Алексей изначально работал над сценарием для сериала к годовщине Октябрьской революции, но съемки так и не были запущены, «а тема и материал остались в голове и в душе, какое-то время искали выхода и нашли такой выход – в книгу».
Поговорили и о выбранном жанре: в случае Хелены магический реализм и фантасмагория были выбраны именно из-за изначального подросткового формата: «Девочка разговаривает с бывшим человеком, который очень известен, но меня уговорили не спойлерить. И только такая девочка, с некими необычными способностями, может стать героиней такой книги». У Алексея в книге есть некая временная арка «1918 год – 1937 год», обе даты для нашей страны памятные: «Нужна эта арка для того, чтобы герой романа прошел определенный путь, который начался с Романовыми, он пережил их гибель, дожил до 37-го года, и эта история получила свое логическое и мистическое завершение. Арка героя – и арка истории».
И все же, что такое исторический роман? Где проходит грань между историческим и неисторическим?
По мнению автора «ОТМА», историчность заключается в том, что писатель должен понять, изучить и воплотить исторические образы такими, какими мы их знаем и понимаем, как их нам преподнесла история, чтобы они выглядели самими собой в выдуманных обстоятельствах. В этом должен быть историзм. А неисторическая часть – предложение альтернативного развития событий, в которых эти исторические персонажи должны быть убедительными.
Хелена же заметила, что надо все же разделять документальный роман от художественного исторического текста: «У меня есть реальные люди, которые были расстреляны, хотя я за них тоже думала, подбирала для них язык, чтобы выглядело правдиво, но в итоге девочка – самая выдуманная».
Часы отбили положенное получасие, что навело Михаила Визеля на размышления: «Вот мы выступаем сейчас на Красной площади, в самом центре столицы. Какие у вас ощущения? Чувствуете ход истории?»
Для Алексея, безусловно, эта связь с историей чувствуется: «Здесь Романовы принимали парады, здесь был и есть центр Русского государства».
Хелена же, сидя на Главной сцене и обсуждая свой роман, который попал в финал «Большой книги», искренне заметила, что пребывает в постоянном ошеломлении: «Могла ли я вообще мечтать о таком даже полгода назад – это просто какое-то постоянное изумление».
На этой возвышенной ноте и закончили.