Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
В 1934 году его стихи впервые напечатали – в журнале «Литературный современник». Правда, случился грустный курьез: два стихотворения опубликовали как одно. Владимира поздравляли с первой публикацией, а он грустил. Ошибку мало кто заметил. Вскоре Лифшиц стал литконсультантом в одном из ленинградских журналов.
В то время он значился среди тех молодых поэтов, которым Юрий Тынянов сказал: «Я знаю, за что вы боретесь: вы боретесь за то, чтобы вернуть поэзии утраченную цену слова». Удалось ли им справиться со столь громкой задачей? Вряд ли. Но свой голос в поэзии у Лифшица был. И смелость. Он, например, создавал такие исторические картины:
- Но в раззолоченный камзол,
- В глаза ханжи и богомола,
- Плевала кровью через стол
- Неистребимая крамола!
Это о прошлом, о царских временах, о феодалах всех времен и народов, но и «нежелательные ассоциации» здесь могли возникнуть. Об этом знал и автор, и его самые внимательные читатели. Он входил в кружок поэта Александра Гитовича – вместе с Вадимом Шефнером, Глебом Семеновым… Гитович был всего лишь на несколько лет старше, но у него был талант воспитателя вкусов.
Лифшиц был мастером экспромта, его тянуло к парадоксальному видению мира и в то же время – к стилизации наивного стиха. Всё это сближало его с обэриутами, с которыми он успел пересечься в «Чрезвычайно интересном журнале» («Чиж»). Его тянуло в цех детской поэзии. Там молодой Лифшиц чувствовал себя достаточно комфортно, хотя всегда выходил за рамки заданных жанров, и его внутренняя жизнь отличалась от публичной. Его приметили читатели, он стал своего рода ленинградским Симоновым довоенных лет – если иметь в виду Симонова начинающего. И тоже рано надел гимнастерку.
Лифшиц был фронтовым журналистом и в 1939-м в Белоруссии, и в 1940-м в Польше. По зрению он мог оставаться в тылу, но с первых дней Великой Отечественной воевал. Знал и боевую службу, и военкоровскую, и жизнь в блокадном Ленинграде. Достиг высоких степеней в армии, получал боевые награды, был ранен. Как-то, вместе с другими офицерами, вывел обреченных на гибель ополченцев из окружения. Никогда громко об этом не вспоминал. Писал иногда как трибун, а жил, как правило, вполголоса, с мудрой иронией. Войну он уже в 1941 году воспринял как возможность быть свободным, настоящим. Так бывает с храбрецами, которым тесно, да и мерзковато в обыденном мире интриг.
Одно стихотворение Лифшица в годы Великой Отечественной стало легендарным. Его переделывали, перепевали, конечно, переписывали, считали народным, приписывали разным поэтам, погибшим бойцам.
- Нынче ты опоясан
- Цепью взводов и рот.
- Каждый сын твой обязан
- Гнать врага от ворот!
- И в одном из отрядов —
- Твой боец рядовой —
- Я, под градом снарядов,
- В цепь залег за Невой.
- Я клянусь: не ворвется
- Враг в траншею мою!
- А погибнуть придется, —
- Так погибну в бою,
- Чтоб глядели с любовью
- Через тысячу лет
- На окрашенный кровью
- Комсомольский билет.
Частенько концовку варьировали – «мой партийный билет». Сам Лифшиц в 1942 году стал большевиком. Получил двойную привилегию – в случае плена погибнуть и как еврей, и как коммунист.
Возможно, странности вокруг этого стихотворения начались, потому что Владимир Александрович не любил его перепечатывать. Доходило до странностей. В его сборниках в аннотациях писали – это тот самый, кто написал про «комсомольский билет». А он стеснялся этого стихотворения, считал его агитационным. Оно и было таким. Но и агитационные стихи становятся поэзией, историей, событием. Редко, но становятся. И он действительно защищал Ленинград, а это дает право на многое. И нужно ли было в те годы писать иначе? Скорее всего, иначе – было бы ложью. По крайней мере, для такого человека, как Лифшиц. И он был важной фигурой во фронтовой поэзии.
А ведь еще была «Баллада о черством куске». Именно баллада, одно из лучших сюжетных стихотворений того времени. Ее любили читать на вечерах – почти как «Жди меня» Симонова, почти как «Заслонова» Уткина. И тоже – многие знают стихи про черствый кусок блокадного хлеба, не вспоминая автора. Такая судьба.
Но ему больше были дороги камерные стихи о войне, в которых – не историческая, а человеческая правда. Например, такие:
- Я вас хочу предостеречь
- От громких слов, от шумных встреч,
- Солдатам этого не надо.
- Они поймут без слов, со взгляда, -
- Снимать ли им котомку с плеч…
Обратите внимание – интонация совсем иная, чем в стихах о комсомольском билете. Таков был протеистический артистизм Лифшица: в поэзии он любил менять маски и мелодии, потомку и стал, в конечном итоге, и пародистом, и сатириком. Он, видимо, хотел остаться ироническим лириком. И – непременно во втором ряду, без пьедесталов.
Это сказалось в его громкой послевоенной работе, когда Лифшиц (вместе с Вадимом Коростелевым) написал стихи к самому веселому фильму пятидесятых годов. К фильму, в котором страна попрощалась с мрачными картинами разрухи и стала танцевать, флиртовать, работать по-мирному… Это «Карнавальная ночь». Сейчас трудно представить, что значил этот фильм для того года. Дело даже не в сатире, не в репризах, не в хороших актерских выходах. Песни, пожалуй, были главным. И свобода, и надежда – в них. На сцену выбегала девчонка из самодеятельности и пела, заметно подражая движениями бразильской кинозвезде Лолите Торрес:
- Познакомился весной
- Парень с девушкой одной,
- Тем хорош, что скромный парень был.
- Попятам за ней ходил,
- Глаз влюблённых не сводил,
- Только нужных слов не находил…
А для Лифшица эти песни, в известной степени, были переходом в новое состояние после «борьбы с космополитизмом», которую он, как и полагается человеку с принципами, пережил тяжело – да и била его критика прицельно. Кстати, именно в те годы он еще и поменял Ленинград на Москву. Но к середине 1950-х те бои отшумели.
А уж как популярна была песенка про пять минут! В ОБХСС даже раскрутили громкое дело: кто-то подпольно выпускал немалые тиражи пластинок с этой песенкой. Зарабатывали миллионы «за пять минут». Все, конечно, были посажены.
Лифшиц не мог написать о войне всё, что хотел. Той степени свободы, которой, например, обладал увенчанный лаврами Константин Симонов, он не обладал. Поэтому поэт придумал Джеймса Клиффорда – английского поэта, которого, конечно, никогда не существовало. Это были стихи Лифшица, стилизованные под английскую поэзию, но и с фрагментами собственной, прикровенной, фронтовой правды командира-красноармейца. Клиффорда публиковали, он сразу многих заинтересовал. Вроде бы фронтовик, наш современник, погибший при отражении немецкой танковой атаки в 1944 году, он, например, (конечно, в псевдопереводе Лифшица) так писал об отступлении в Арденнах:
- Ах как нам было весело,
- Когда швырять нас начало!
- Жизнь ничего не весила,
- Смерть ничего не значила.
- Нас оставалось пятеро
- В промозглом блиндаже.
- Командованье спятило
- И драпало уже.
Такие стихи не могли не нравиться. Они звучали современно, необычно. И маска англичанина, честно говоря, помогала не только преодолеть цензуру, но и вызывала интерес. Страна приоткрывалась, а это был эдакий Олдингтон или даже Хемингуэй в поэзии. Все дружно поверили в мистификацию.
И о британце, и о его переводчике засудачили. Говорят, Евгений Евтушенко поведал Лифшицу, что разговаривал о Клиффорде с Элиотом, и тот высоко оценил этого британского поэта. Он много писал за Клиффорда, в разных жанрах. А потом в книге вроде бы английского поэта оговорился: «Такой могла бы быть биография этого английского поэта, возникшего в моем воображении и материализовавшегося в стихах, переводы которых я предлагаю вашему вниманию». Мистификация завершилась тихо, бум Клиффорда к тому времени спал.
Иногда он говорил, что военные годы были самыми свободными, самыми счастливыми для него, несмотря ни на что. Это есть в стихах:
- Дайте вновь оказаться
- В сорок первом году —
- Я с фашистами драться
- В ополченье пойду…
- Всё, что издавна мучит,
- Повторю я опять.
- Не обучен — обучат.
- Близорук — наплевать.
Это написано в 1969-м.
Вероятно, порой он считал армейские испытания важнее и выше литературной пахоты на сатирической ниве. Хотя острил он в стихах непринужденно и не без азарта. Писал и для «Литературной газеты» – и «под Евг. Сазонова», и от своего имени.
Крокодильских поэтов было много, немало стихотворцев крутились вокруг юмористических рубрик в нескольких столичных газетах и журналах. Но Лифшиц был один. Не представляю, понимали ли это современники, но он единственный из этой шумной ватаги был настоящим. А шутки получались, например, такие:
- – Был у Харламова вначале.
- Один блистательный проход!..
- – А все-таки ворот не взяли,
- Не взяли все-таки ворот!
- – Признаться, судьи удивили,
- Играть заставили втроем.
- – Да, зря Петрова удалили.
- Был честный силовой прием...
- Открою тайну вам теперь я:
- То был не тренерский разбор.
- Две бабки – Фекла и Лукерья —
- Вели на кухне разговор.
Милые стихи, не только принадлежащие своему времени, но и приоткрывающие его суть.
Но главное – в те годы он написал и, кажется, опубликовал в «Крокодиле»:
- Час придет, и я умру,
- И меня не будет.
- Будет солнце поутру,
- А меня не будет.
- Будет свет и будет тьма,
- Будет лето и зима,
- Будут кошки и дома,
- А меня не будет.
- Но явлений череда,
- Знаю, бесконечна,
- И когда-нибудь сюда
- Я вернусь, конечно.
- Тех же атомов набор
- В сочетанье прежнем.
- Будет тот же самый взор,
- Как и прежде, нежным.
- Так же буду жить в Москве,
- Те же видеть лица.
- Те же мысли в голове
- Станут копошиться.
- Те же самые грехи
- Совершу привычно.
- Те же самые стихи
- Напишу вторично.
- Ничего судьба моя
- В прошлом не забудет.
- Тем же самым буду я…
- А меня не будет.
За этими строками – именно его судьба, грустная, но все-таки вытягивающая человека к любви и стихам. И все-таки – они принадлежат не только Владимиру Лифшицу, мы повторяем их, как своё.
У Лифшица много замечательных пародий, смешных стихов о хулиганах, о хоккее, изящный цикл сатирических стилизаций из античной поэзии. Но в этом стихотворении он встал вровень с поэтами своей молодости «в широких шляпах, длинных пиджаках». С такими, как Николай Олейников или молодой Николай Заболоцкий. Для меня это стихотворение – из одного ряда с «Переменой фамилии». По неожиданному повороту, по смешению игры и грусти. А в этом стихотворении важно, что оно про всех нас. И это – «Я вернусь, конечно» – надежда для каждого.
Крокодильский поэт! Звучит не слишком почетно. Не спешите сочувствовать. Его стихов ждали, он собеседовал с огромной аудиторией. Сегодня аудиторию тогдашнего «Крокодила» и представить трудно, голова закружится. И не было в Советском Союзе стихотворца, который бы отказался от публикации в этом приложении к газете «Правда», каким бы любимцем публики, лауреатом или орденоносцем он ни был.
Судить о нем в соответствии со стереотипами не стоит. Хотя нетрудно создать образ не вполне состоявшегося таланта, задавленного временем. Или – наоборот – бравурно рассказать о человеке, который познал и Победу, и известность. Был талантлив, занимался любимым делом, а, если хотел дурачить публику из лучших побуждений – у него получалось и такое.
За 64 года он успел оказаться причастным к разным эпохам советской культуры, хотя и писал, по обыкновению, что его «жизнь не изобиловала сколько-нибудь выдающимися событиями, да и ты сам вовсе не выдающаяся личность». Это не рисовка, принципиальная позиция, честная. Поэтому и сатирическая струнка в нем была натянута туго: он, подобно Салтыкову-Щедрину или Кантемиру, не хотел ни на йоту быть похожим на тех, кого высмеивал. На чинуш, на самодовольных магистров искусства. Просто занимался любимым делом в своем цеху.
Его сын – Лев Лосев – любимый многими поэт, почти непохожий на отца. И это совсем другой разговор для другого случая. А Владимир Александрович Лифшиц… Конечно, он вернется, как и обещал по простодушию в стихотворении, которое, признаюсь, я люблю и часто вспоминаю. Простите за яканье. Стихи Лифшица рассыпаны по интернету, найдите их.