Текст: Павел Басинский (писатель)/РГ
Борису Петровичу Екимову исполнилось 85 лет. Он живет в моем родном Волгограде, но с весны до осени обитает в Калаче-на-Дону. Заядлый рыбак, он всем сердцем любит свою донскую землю, как любил ее Михаил Шолохов, тоже предпочитавший свои Вешенки не только Москве, но и Ростову.
Наградами, как и вниманием простых читателей, он вроде бы не обижен. Государственная премия, премия Александра Солженицына. А еще в 1997 году он стал первым лауреатом премии "Пенне", которую присуждали российские и итальянские школьники, прочитав рассказы нескольких писателей и единодушно выбрав его прозу. И так же любят его - я это хорошо знаю! - школьные учителя, особенно провинциальные. Для них он - свет в окне, глоток чистого воздуха.
Но вот столичный литературный бомонд его особо не привечает. Другие приоритеты. Я порой слышу о Борисе Екимове: "Ну, какой он художник? Он - очеркист. Что увидел, то и описал. О чем с кем-то на донском хуторе поговорил, то и пересказал. Какие-то колхозы, фермеры... Какой-то мальчонка, заменивший умершую учительницу... Какой-то Пиночет, сын старого председателя, взявший на свою погибель погибающий колхоз... А остальное - очерки про Дон, про степь, про травы, про ловлю рыбы и как ее приготовить "на сене"... Очеркист. Не художник".
Очеркист? А знаете, я не буду спорить. Когда-то по просьбе Сергея Залыгина он вел в "Новом мире" "колхозные очерки", рассказывая о самом главном и, безусловно, трагическом событии в современной деревне - расколлективизации, уничтожении колхозов. В 90-е годы с нашей деревней происходили и до сих пор происходят события не менее важные, чем в 1861 году, когда отменили крепостное право, и чем после 1917 года, когда уничтожили частное землевладение и согнали крестьян в коллективные хозяйства. Но через десятилетия в этих хозяйствах как-то сложился свой жизненный уклад и своя особая коммуникабельность.
И - снова разворот на 180 градусов. Сломали хребет председательской власти, напоминавшей прежнюю власть помещика разве что тем, что "каков помещик, таково имение", "каков председатель, таков и колхоз". Но только не мог этот "помещик" ни с гостями музицировать, ни в столичных театрах культурно проветриваться, ни, тем более, проданное зерно в Баден-Бадене в рулетку проиграть. А вот работать от зари до зари, как толстовский Левин, - мог.
О том, что происходило с колхозами, кормившими всю огромную страну, Борис Петрович написал и опубликовал в "Новом мире" страшную и душевно пронзительную повесть "Пиночет" о молодом председателе Корытине, который из начальнического кресла в райцентре вернулся в родную деревню и попытался ее спасти. "Пиночет" - потому что не побоялся взять на себя всю полноту власти и ответственности. Вел себя жестко. За это и прозвали Пиночетом. Те же, кого он спасал.
Кстати, это чуть ли не последнее на моей памяти произведение, вдруг как-то всех задевшее, взволновавшее и вызвавшее единодушно восхищенные отзывы в критике. Тогда еще что-то понимали.
А потом в том же "Новом мире" появился рассказ "Фетисыч". Ну, это же просто и толстовский Филипок, и чеховский Ванька! Только - современный. Очень ответственный мальчик. (Любимые герои Екимова вообще люди очень ответственные, потому что Россия для них - дом родной, который они никогда не покинут, даже в самой страшной беде.) Заменил собой умершую школьную учительницу и как-то незаметно для всех стал духовным руководителем всей деревни. Такой местный отрок Варфоломей, будущий Сергий Радонежский.
Или рассказы "Не надо плакать..." и "Говори, мама, говори..." Их невозможно читать без светлых слез. Я их всех своих студентов из всех своих наборов в Литературном институте заставляю читать, чтобы понимали, как пишется настоящий русский рассказ.
В глубине своего таланта Борис Петрович, конечно, никакой не очеркист, а выдающийся художник слова. Один из последних хранителей живой, не испорченной русской речи. В описании донской природы ему сегодня нет равных.
"Это сказочный сон золотой... Жара, зной, но дышится легко. Идешь, трогаешь, обнимаешь цветущее, которое осыпает и дарит тебя золотистой пыльцой, лепестками, горьким соком и сладкой медвяной сытью. И вот уже ты весь пропах этой сладостью, терпкостью, горечью... Грушевая, Красная балка, Голубая - вся донская земля теперь словно женщина в самой спелой, знойной своей поре: ослепительно красива, горяча, сладка, пьяняще пахуча и так желанна. Вспоминают, что раньше, когда в ручной сенокос неделями жили в шалашах, на покосе, то самые красивые дети рождались в марте, через девять месяцев после косьбы".
Кто так еще сегодня умеет писать?
"Потекло время иное - медленное, тягучее; и жизнь, и сладкое забытье. Гудливые земляные пчелы не торопясь ищут сияющие цветы калужницы или звездочки гусиного лука - первый цвет. Красные клопы-солдатики, сбившись гурьбою, греются на старом пеньке. Рядом алая капелька божьей коровки спешит вверх по высохшему стеблю, хочет взлететь. Солнце - над головой; теплая земля; острый дух листовой прели и молодых горьких почек".
Господи, на какой же прекрасной земле мы живем!
Долгих вам лет, дорогой Борис Петрович! И новых рассказов, новых повестей! И поверьте, у вас есть ученики в современной русской прозе. Которая все-таки еще не умерла.