Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Он родился в семье помещика средней руки – и навсегда сохранил верность этому типу русских людей того времени. Любопытно, что его мать, Наталья Михайловна, была родной теткой Николая Мартынова, убийцы Лермонтова.
Загоскин не забыт читателями: его романы время от времени переиздаются, и уж точно не только из академического интереса. В классики современник Пушкина и Гоголя не зачислен, да и при жизни, несмотря на высокие чины, выглядел несановито. Внешне ничем не напоминал ни лощёного вельможу, ни романтического героя. Между тем в год смерти Пушкина именитый писатель и директор московских театров стал действительным статским советником, что соответствовало воинскому званию генерал-майора. Пушкин позаимствовал из его романа «Юрий Милославский» известную «буранную» сцену из «Капитанской дочки». Они были знакомы. Гоголь в «Ревизоре» не без ревности показал Загоскина любимцем уездных дам. Романиста называли «русским Вальтером Скоттом». Правда, к серьезной литературе не относили. «Появление каждого нового романа г. Загоскина — праздник для российской публики. Едва узнает она, что любимый ее романист сбирается ей сделать подарок,— она уже опускает нетерпеливые руки в карман; едва подарочек появится в книжных лавках — и уже нет его, уже он весь расхвачен, и российская публика, вынув обе руки из карманов, крепко держит ими три или две новенькие, изящно изданные книжечки», – посмеивался Виссарион Белинский. Тогда его пытался взять под защиту другой знаменитый критик – Александр Дружинин.
Родом Загоскин из того времени, когда идеологи империи сперва побаивались сделать ставку на патриотизм: считалось, что это сужает роль самодержца – преемника Византии. Если адмирал Шишков произносил вдохновенные речи о России – это воспринималось как смелая крамола. Ситуация изменилась только в июне 1812-го, когда Великая армия Наполеона перешла Неман. Война 1812–1814 гг. пробудила всё лучшее, всё коренное, что успела накопить имперская культура с петровских времён. К этому багажу добавили фрески московской Руси – и получился символ веры простодушного патриотизма, которым проникнуты самые известные романы Загоскина. Свои убеждения он отстаивал и с оружием в руках. Вообще-то мешковатый, близорукий Загоскин по духу был сугубо штатским человеком – библиотечным, музейным. Но летом 1812-го он записывается в Петербургское ополчение, которое входило в корпус генерала Петра Витгенштейна, оборонявшего – и не без успеха – столицу от французов. 6 октября при взятии Полоцка писатель едва не погиб. После тяжёлого ранения в ногу пришлось на несколько месяцев покинуть армию. Его наградили орденом Святой Анны 4-й степени: «За храбрость».
Можно было почивать на лаврах, да и ворога уже изгнали из России – но Загоскин вернулся в армию, участвовал в кампании 1814-го, служил адъютантом у генерала Фёдора Левиза. Все батальные сцены из его книг – оттуда, из настоящей большой войны. По надобности фантазия добавляла к реальным впечатлениям антураж старины далёкой, но без боевого опыта он вряд ли написал бы и про Юрия Милославского. «Вся Россия в поход пошла!» – вспоминал Загоскин годы походов. Для него важно, что именно вся Россия – заедино.
О Загоскине судят пренебрежительно: «беллетрист», не более. Историческая романистика традиционно пребывает на обочине русской литературы. По устоявшемуся мнению, «Юрий Милославский», над которым иронизировал Гоголь, – детское развлекательное чтение и только. Да, Загоскин умел писать занимательно и в потаённые катакомбы психологии не забредал. Любил успех, ревниво следил за тем, как раскупались переиздания его романов. Пробовал себя и в разных драматических жанрах – и по-мальчишески радовался аплодисментам, благо был директором Императорской труппы. Печалился, что дебютный роман – «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» – так и остался самым многотиражным. Даже табакерки с изображением сцен из «Милославского» шли нарасхват. Долго ждала читающая Россия своего Вальтера Скотта – и он явился в сюртуке театрального чиновника. Говорят, что и британский мэтр похвалил русского собрата. Пушкин писал в «Литературной газете» о «блистательном, вполне заслуженном» успехе романа и вообще не поскупился на похвалы: «Добрый наш народ, бояре, козаки, монахи, буйные шиши – всё это угадано, всё это действует, чувствует как должно было действовать, чувствовать в смутные времена Минина и Авраамия Палицына. Как живы, как занимательны сцены старинной русской жизни!» Такая рецензия стоит дороже, чем перстень от императора, который Загоскин получил за того же «Юрия Милославского». Но «Аскольдову могилу» читатель недооценил, а ведь автор так надеялся завоевать честную публику тайнами Киевской Руси. Загоскин погоревал – и проявил находчивость. Нашёл композитора Верстовского, написал либретто – и опера «Аскольдова могила» собирала восторженную публику в Москве, в Петербурге, в Саратове... Снова – успех.
Сказать, что «Юрий Милославский» и «Рославлев» – романы патриотические, можно, даже не читая, – по мощному отголоску. Куда важнее нюансы – например, Загоскин не ставит крест на поляках, не отказывает им в чести и отваге и надеется, что со временем славянские народы воссоединятся, несмотря на религиозные противоречия. В 1829 году польский вопрос стоял ребром, Загоскин и в приключенческом романе делился политическими надеждами. Он понимал: щепотка публицистики не помешает занимательному чтению. Любимый его сюжет – сплочение русского народа во время испытаний. Тема, близкая сердцу ещё автора «Слова о полку Игореве». История испытывает на прочность народы; чтобы победить, недостаточно нахрапистой удали. Потребно ещё и смирение: самовлюблённый герой не сумеет преданно служить Отечеству. В первых двух исторических романах Загоскина проявился патриотический символ веры. Писатель не подстраивался под конъюнктуру, просто его давно выстраданные мысли совпали со стараниями министра народного просвещения Уварова. В 1830-е патриотизм в чести у власти – не то что после Тильзита.
Загоскин не мог примириться с определением «просвещённые европейцы», нипочём не соглашался, что Россия чему-то должна учиться у Франции, Германии или Британии. Спорил запальчиво, с вызовом: «Вся немецкая философия яйца выеденного не стоит!.. Что русскому человеку здорово – немцу смерть!.. Посмотрите, да у нас же и больницы чище, и народ добрее!..»
Он особенно гордился добротными московскими больницами, которые расположились во дворцах. Добродушный, рассеянный, хлопотливый барин превращался в задиру, когда речь шла о чести России. Его упрекали в квасном патриотизме (термин родился как раз во времена Загоскина), а он и впрямь был привязан к мелочам русской жизни и от кваса никогда не отказывался. В европейской идеологии, которая становилась всё радикальнее, видел угрозу. Россию воспринимал как последнюю тихую пристань здравого смысла. Загоскин высмеивал, но побаивался русских космополитов – и, как истый сторонник системы Николая I, видел спасение в изоляции. Роман Загоскина, направленный против западного влияния, назывался прямо – «Искуситель». Аполлон Григорьев писал о мировоззрении Загоскина ядовито: «Любовь к застою и умиление перед застоем, лишь бы он был существующим фактом, китаизм и исключительность в понимании народного развития, взгляд на всякий протест как на злодеяние и преступление, признание заслуги в одной покорности». Недоброжелатели иногда лучше друзей улавливают нашу суть – только нужно отбросить язвительность.
Те времена из нашего далёка нет-нет да и покажутся сусальными. Но борьба миров и после Наполеоновских войн не прекращалась. К России в Европе относились с раздражением: в особенности это проявлялось в связи с лидирующим положением державы Николая I в Священном союзе. Никто не вспоминал о бесчинствах Великой армии в Москве и Смоленске – зато на голубом глазу тиражировались россказни о «русской дикости». Уничижительные легенды об империи Петра Великого овладевали и русскими умами... Денис Давыдов, Иван Дмитриев и Загоскин уже говорили о «русофобии», правда, писали это слово с двумя «с». Загоскину было с кем сражаться.
Обидно, что крылатое присловье «Москва и москвичи» мы постоянно приписываем одному Гиляровскому. А ведь авторство, несомненно, принадлежит Загоскину, Гиляровский сознательно цитировал предшественника. В «Москве и москвичах» Загоскин, как Сервантес (а позже – и Горький), нафантазировал разговор о себе самом: «Да вот хоть недалеко идти: г-н Загоскин... Не то чтоб он был какой-нибудь знаменитый писатель – нет! есть, батюшка, гораздо почище его, да ему как-то посчастливилось: выдал «Юрия Милославского», попал в народность да и пошёл пописывать разные романчики...»
Неудивительно, что Загоскина причислили к апологетам «ложного патриотизма». Хотя в искренности его вряд ли сомневались. Тургенев на склоне лет вспоминал: «За ним водились три, тоже довольно комические, слабости: он воображал себя необыкновенным силачом; он был уверен, что никакая женщина не в состоянии устоять перед ним; и, наконец (и это в таком рьяном патриоте было особенно удивительно), он питал несчастную слабость к французскому языку, который коверкал без милости, беспрестанно смешивая числа и роды, так что далее получил в нашем доме прозвище: «Monsieur l\'article». Со всем тем нельзя было не любить Михаила Николаевича за его золотое сердце, за ту безыскусственную откровенность нрава, которая поражает в его сочинениях». Здесь Тургеневу можно верить. Вот вам пример из жизни Загоскина. Раненый, небогатый, еще не снискавший славы романиста, еще не опубликовавший «Юрия Милославского», он женился на Анне Дмитриевне Васильцовской, незаконнорожденной дочери богатого помещика Дмитрия Новосильцева. Женился вопреки воле ее отца, не боясь ни кривотолков, ни смешков. Он даже вынужден был некоторое время жить в доме тестя, который ничем не помогал молодым. Вскоре он получил место библиотекаря. И служил так честно и ревностно, что получил на этом скромном поприще орден. И все это – еще до славы…
Трудно пришлось бы Загоскину в эпоху политического террора – как он гордился, что в России надолго воцарилась «возлюбленная тишина»! В «Москве и москвичах» есть поразительное рассуждение: «О, вы не можете себе представить, как прекрасен этот Кремль, когда державный его хозяин посетит свою Москву! Эта дворцовая площадь, на которой теперь так пусто, покроется и закипит вся народом, из которого многие ночевали на этой площади для того только, чтоб занять повыгоднее место и взглянуть лишний раз на своего государя. Вы посмотрели бы на Кремль тогда, как загудит наш большой колокол и русский царь, охваченный со всех сторон волнами бесчисленной толпы народа, пойдёт через всю площадь свершать молебствие в Успенском соборе. – Как? – прервал Дюверние. – Да неужели ваш государь идёт по этой площади пешком при таком стечении народа?.. – Да, да, пешком; и даже подчас ему бывает очень тесно. – Что вы говорите!.. Но, вероятно, полиция?.. – Где государь, там нет полиции. – Помилуйте! Да как же это можно?.. Идти посреди беспорядочной толпы народа одному, без всякой стражи... – Я вижу, господа французы, – сказал я, взглянув почти с состраданием на путешественника, – вы никогда нас не поймёте. Нашему царю стража не нужна: его стража весь народ русский». В 1860-е такие рассуждения воспринимались как язвительная пародия. Кто виноват в том, что «распалась связь времён»? Возможно, и те, кого Загоскин называл искусителями. А может быть, те, кем он восхищался… Но Загоскин был человеком крайне пристрастным ко всему родному, свойскому.
В Москве нет памятника Загоскину – а он больше других писателей любил и понимал Белокаменную, хотя полжизни провёл в родном Пензенском уезде и Петербурге. Десятилетиями он никуда не выезжал из Москвы, исследовал родной город и писал эти очерки. По «Москве и москвичам» мы получили представление о московской купеческой свадьбе, об Английском клубе, о лихачах-ямщиках. И, главное, о почвеннических взглядах писателя.
Это он превратил Оружейную палату, да и Кремль в целом, в уникальный заповедник Московской Руси. Скольким русским людям он раскрыл романтическое величие двух вечных кремлёвских царей – Пушки и Колокола. Как он умел показывать Москву – с Воробьёвых гор, в классическом ракурсе, твёрдо зная, под какое дерево следует прилечь, чтобы увидеть закат над Кремлём. Это он без всяких философий научил славянофилов любить Русь Московскую. Конечно, он не мог оставить без ответа выступление Петра Чаадаева с «Философическим письмом», камня на камне не оставившим от российской истории. Загоскин вывел басманного философа в одной из своих комедий (она и называется характерно – «Недовольные») но главное – ответил ему, не боясь показаться «старовером»: «Статья, писанная Русским против России на французском языке, по одному этому заслуживает уже смех и презрение. Но добрый патриот не будет смеяться: он с сожалением укажет в ней отцам и матерям на бедственные следы французского воспитания. Оставя дух вредного вольномыслия, видно, что автор изучал историю отечества по Леклерку и Левеку, и наблюдал его быт по заключениям аббата Шапа и аббата Перреня. Родители! ужаснитесь мнимоневинного желания, чтобы дети ваши отличнее других лепетали на языке наших врагов-завистников, оставляя в небрежении свой, богатый и благозвучный. Пусть их сердца пленятся сперва родными его звуками; пусть на нем передадутся им события отечественного края, слава и высокие добродетели предков; пусть возгордятся они своим, а после отдадут справедливость и чужому, хваля достойное хвалы, отрицая достойное порицания, пусть будут они просвещенными, но просвещенными Россиянами, - дабы великая тень Петра не разбила, подобно Моисею на Синае, скрижалей своих, где предначертал он нам твердое величие и беспримерную славу». Правда, потом Загоскин дружески принимал Чаадаева, показывая ему театральное закулисье.
Большие исторические романы Загоскин писал до 1848 года. Они раскупались, хотя всё с меньшим успехом. Это обстоятельство искренне удивляло автора. Последние были посвящены XVIII веку, начиная с Петра Великого. Но он успел написать 29 томов – это очерки, комедии, водевили… Далеко не всё переиздано в наше время. Совсем позабыты стихи Загоскина – старомодные уже ко времени написания:
- Шампанским кто поит, того никто не тронь!
- Нет смыслу, наконец, — зато какой огонь!
- И словом: ты рожден писателем чудесным!
- Ты должен славным быть, ты должен быть известным!
- Стихам твоим гремит повсюду похвала;
- И вскоре, может быть, без всяких затруднений,
- По милости друзей и сытного стола,
- Ты будешь все — талант, поэт и даже гений.
Он прожил немногим более 60-ти лет, но в последние годы тяжко болел. Работал, но почти не покидал кабинета, жалуясь на боли по всему телу. Вспоминал успех «Юрия Милославского», опасался того, что устарел, что время его прошло… Слава его увяла.
Легко представить себе Загоскина в год его 235-летия. Долго унывать он не умел. Наверное, верил бы в возрождение России, боролся за единение славянских народов под знамёнами великой державы. Многое про нас он успел написать: путь Юрия Милославского не кажется фантастичным и в наше время.