Текст: Андрей Мягков
Нередко можно встретить такую точку зрения: мол, убийцы обладают врожденной предрасположенностью к зверствам. Или такую: якобы законы морали тем, кто с легкостью отнимает чужую жизнь, неведомы. Однако у германского социального психолога Харальда Вельцера для вас плохие новости — зачастую убийцами становятся самые обычные люди, у которых в силу тех или иных причин формируется готовность убивать. Да и мораль им совсем не чужда — просто она у них, с нашей точки зрения, искаженная и уродливая.
Автор книги «Обыкновенные убийы» исследует в первую очередь социальные причины, сформировавшие эту самую готовность убивать у немцев в нацистской Германии. Под его микроскопом — сочетание исторических, политических, социально-психологических и других факторов, изменившее нравственный «фон» целой страны. И в конечном счете приведшее к массовому одобрению творимого нацистами геноцида, ставшего для значительной части населения рутинной работой. Но нацисты тут, увы, не уникальный случай — Вельцер также погружается в кровавые события, происходившие во время военных конфликтов во Вьетнаме, Руанде и на Балканах. И напоминает каждому из нас, как важно прилагать усилия, чтобы несмотря ни на что продолжать ценить человеческую жизнь. Для этого важно следить не только за тем, что происходит вокруг тебя, но и за своими мыслями — особенно если вдруг они начали казаться тебе единственно правильными.
Предлагаем прочитать фрагмент о том, что представляла собой национал-социалистическая мораль.
Обыкновенные убийцы: Как система превращает обычных людей в монстров / Харальд Вельцер ; Пер. с нем. Марины Булычёвой — М. : Альпина Паблишер, 2024. — 368 с.
Национал-социалистическая мораль
«Когда через много лет исследователь, знающий о евреях только понаслышке, будет разбирать городской архив Дортмунда, он узнает, что и немецкие ломбарды внесли свой скромный вклад в решение еврейского вопроса в Германии». Так с явным удовлетворением от проделанной работы писал в августе 1941 г. руководитель дортмундского городского ломбарда. В этой гордой фразе есть существенные черты того, что можно назвать «национал-социалистической моралью», поскольку ее автор многое считал само собой разумеющимся.
Он явно полагал, что:
— вносить свой вклад в «решение еврейского вопроса» — хорошо и полезно;
— решить его надо столь радикально, чтобы потомки — историки в воображаемом будущем — знали о евреях только «понаслышке»; это означает, что воображаемое будущее играло роль в принятии решений и совершении поступков в настоящем;
— подготавливать желаемое будущее — тяжелый, но и весьма ценный труд;
— это будущее характеризуется новой «вселенной общих обязательств», частью которой евреи не являются.
1.В своем капитальном исследовании «Уничтожение европейских евреев» Рауль Хильберг начинает главу о преступниках такими словами: «Немцы убили более пяти миллионов евреев. Эта вспышка насилия не была громом среди ясного неба. Это произошло, потому что убийцы находили в этом смысл». То, что Хильберг понимает здесь под «смыслом», относится к разделявшейся большинством немецкого общества того времени убежденности в том, что существует некий «еврейский вопрос», который требует незамедлительного решения, — именно так, как об этом упоминает руководитель ломбарда. Подобная убежденность ни за что не могла бы найти сторонников, если бы существовала просто как чистая идеология. Она должна была стать частью общественной жизни, в которой социальная, правовая и материальная дискриминация превратилась в ежедневную форму обращения с определенной группой людей. Ханна Арендт сформулировала это следующим образом: «Главное заключалось в том, что нацисты действовали так, будто мир уже был захвачен евреями и требовался контрзаговор в целях защиты. Расизм для них не был спорной теорией сомнительной научной ценности, но должен был воплощаться ежедневно в функционировавшей иерархии политической организации, в рамках которой было бы слишком “нереалистично” обсуждать его». Такая оценка наглядно подтверждается фразой Геббельса, которую он записал в дневник 20 августа 1941 г.: «Нужно только представить себе, что бы с нами сделали евреи, если бы обладали властью, чтобы понять, что необходимо делать нам, ведь властью обладаем мы».
Вступивший в силу непосредственно в 1933 г. ряд распоряжений и законов, в частности, запрещал еврейским профессорам и судьям работать по своей специальности. Этому соответствовали инициативы спортивных функционеров и председателей клубов: боксеры-евреи были исключены из боксерских клубов, а еврейские садоводы-любители — из колоний*. Все это пугающе быстро сформировало общественную реальность, в которой создались две категории людей: «арийцы», или «немцы», принадлежавшие к «вселенной общих обязательств», — на которых по-прежнему распространялись такие социальные ценности, как сострадание, солидарность, любовь к ближнему, — и те, кто к этой вселенной не относился и, более того, представлял собой проблему, которая, как казалось, требовала решения тем сильнее, чем радикальнее становился процесс дискриминации. То, что «еврей» с точки зрения расовой теории и националистических теорий, с одной стороны, и с точки зрения обывательского мышления — с другой, представал врагом немцев, может сегодня казаться абсурдным и совершенно иррациональным. Однако это не меняет того факта, что такое восприятие современниками создавало фундамент для пропаганды и совершения действий, результатом которых стала совершенно реальная смерть миллионов людей. И не только: такая интерпретация, нашедшая выражение в преступлениях, привела к устойчивому формированию реальности, в которой люди, ставшие по чужой воле жертвами, впоследствии воспринимались преж де всего как жертвы: «О них вспоминают в основном в контексте того, что с ними всеми происходило».
Здесь стоило бы отметить, что преступники и жертвы не отличаются друг от друга в психологическом плане, пока одни не начинают вовлекаться другими в социальный процесс, состоящий в дискриминации, разграблении, депортации и, наконец, уничтожении жертв. Вместе с тем преступники и жертвы являются частью совместной социальной конфигурации. Их восприятие, интерпретации и действия завязаны друг на друге, пусть и в рамках крайнего дисбаланса власти. Директор ломбарда проживал и формировал эту конфигурацию вместе с другими на стороне тех, кто принадлежал к большинству и кто — не с самого начала, но под конец очень часто — был в состоянии полностью поддержать доведение этого процесса до печального конца. Другие участники того же процесса — его жертвы — к тому моменту августа 1941 г., если не успели эмигрировать, либо были уже мертвы, либо находились под прямой угрозой для жизни, предоставленные полному произволу большинства, что означало верную смерть. Усиливающиеся обеднение и маргинализация жертв в период после 1933 г. и нарастающие безразличие и враждебность совершавших преступление и наблюдателей — две стороны одного и того же процесса, в течение которого менялись и нормативные стандарты, то есть то, что считалось «нормальным». В протоколе состоявшейся в январе 1942 г. Ванзейской конференции упоминаются «пролетаризированные евреи» — перед окончательным уничтожением жертв сначала фактически исключали из общества не только в административном, но и в социальном плане.
2.Фантазия о том, что относительно скоро о евреях будут знать лишь «понаслышке», не была уникальной идеей нашего директора ломбарда. В то самое время уже свозились экспонаты для Еврейского центрального музея СС, который должен был открыться в Праге, и расовые антропологи скрупулезно собирали данные, чтобы сохранить для потомков воспоминания о прежде существовавшей, но вымершей расе. Что вообще означает это кажущееся сумасбродным намерение вновь — уже в музейной форме — сделать частью собственной истории тех, кого сначала отчуждали, потом грабили, депортировали и, наконец, убивали? Это означает, что уничтожение какой-либо группы людей полностью завершается лишь тогда, когда даже воспоминания о ней уничтожаются или диктуются господствующей группой. Тоталитарные государства проводят интенсивную политику памяти**, поскольку для полного овладения людьми необходимо овладеть их памятью (см. литературные антиутопии «1984» или «451 градус по Фаренгейту»). Таким образом, национал-социалистическая трактовка истории евреев является частью общего проекта уничтожения, вклад в который вносит и директор ломбарда, потому что находит его убедительным. В его мыслях, что крайне примечательно, евреи предстают уже вымершими — подобные фантазии о состоянии, которое должно быть достигнуто лишь в будущем, являются центральной составляющей национал-социалистической морали.
Действия в любой момент времени имеют связь как с прошлым, так и с будущим. С прошлым — потому что опираются на опыт, с будущим — потому что поставленная цель является составляющей плана действий и его исполнения. Когда мы совершаем какое-либо действие, в основе лежит предугадывание его последствий. Любой опыт, как писал Альфред Шюц, «несет в себе предвосхищение событий, последствия которых ожидаются в непосредственном будущем, <…> а также предугадывание отдаленных во времени событий, с которыми нынешний опыт связан ожиданиями». При этом существует и предугадывание очень отдаленных последствий — например, нового состояния общества, — которые воспринимаются как «будущее совершенное»: мы увидим, как это произойдет. Будущее совершенное — сложная мыслительная операция, которая предполагает, что мы в своем воображении смотрим на то, что случится в будущем, как на нечто уже совершившееся. Например, В. Г. Зебальд приписывал немецким солдатам такие мысли: «В августе 1942 г., когда передовые отряды 6-й армии дошли до Волги, многие мечтали о том, как после войны осядут и поселятся в каком-нибудь имении на тихом Доне посреди вишневых садов». Шюц называет такого рода мечтания «предвосхищенной ретроспекцией». Именно ею были движимы мысли и действия директора ломбарда, кураторов музея, расовых антропологов и множества других людей, причастных к проекту уничтожения евреев.
Из такой предвосхищенной ретроспекции (создания истории будущего, в котором евреев уже не будет) черпали большую часть своей энергии протагонисты Третьего рейха. Ярким примером служит фигура Альберта Шпеера, являвшегося приверженцем «теории ценности руин», согласно которой здания «Тысячелетнего рейха» должны были проектироваться монументально, чтобы производить впечатление и в отдаленном будущем, когда о былом величии империи будут напоминать лишь их руины. Само собой разумеющийся захват городов и земель, их роль в качестве сырого материала для собственных утопий — все это читается и в дневниках уже упомянутого Эриха фон дем Баха, который, посетив захваченный Минск, 14 августа 1941 г. рассуждал: «Опера построена в современном большевистском стиле и в дальнейшем должна исчезнуть». Вместо идеи разрушить французскую столицу, пришедшей в голову Гитлера после короткой туристической поездки в Париж, возникла более конструктивная. «Подготовьте указ, — сообщил он Альберту Шпееру, — в котором я приказываю полностью возобновить строительство в Берлине… Разве Париж не прекрасен? Но Берлин должен стать еще прекраснее! Раньше я часто размышлял, не стоит ли разрушить Париж, <…> но, когда мы закончим в Берлине, Париж станет лишь тенью. Так зачем его разрушать?»
Другие типичные проекты национал-социализма, движимые предвосхищенной ретроспекцией, — это достижение чистой «расовой» народной общности и заселение «восточного пространства». Их реализации сопутствовали преследование и уничтожение евреев, эвтаназия, опыты на людях в лагерях, убийства и депортации в завоеванных землях. В этой связи нельзя забывать, что национал-социализм делал ставку на самую молодую правящую элиту всех современных обществ: «На момент захвата власти в 1933 г. Геббельсу было 35 лет, Гейдриху — 28, Шпееру — 27, Эйхману — 26, Менгеле — 21, Гиммлеру и Франку — 32. <…> Они создали самый успешный в разрушительном смысле проект поколения XX в.» Менее известным представителям правящей элиты тоже было около 30 лет, они были хорошо образованны и преданы делу. Они выполняли свои задачи с крайним усердием, потому что Третий рейх, казалось, обещал скорую «реализацию утопии» (Ханс Моммзен). Разрушительная энергия (во многом опиравшаяся на принудительный труд) инвестировалась в производство оружия, планирование заселения восточных территорий, проект уничтожения. Если своими глазами увидеть гигантские масштабы построек КДФ, таких как «Прорский колосс» на острове Рюген, или подземные производства, такие как завод Mittelwerke в лагере Дора- Миттельбау к северу от города Нордхаузена, начинаешь кое-что понимать о том, какой потенциал разворачивается в людях, когда они получают свободу действий для реализации своих желаний, надежд и энергии, сколь бы безнравственными и деструктивными они ни были.
- * Колония — именование садовых товариществ в Германии. — Прим. пер.
- ** Практическая политика памяти, по аналогии с политикой дискриминации, никогда не является исключительно идеологическим или теоретическим процессом; она эффективна постольку, поскольку меняет действительность. «Когда им говорят, что только Москва имеет метро, они знают, что реально это заявление означает, что все другие метро должны быть разрушены». Арендт Х. Истоки тоталитаризма. — М.: ЦентрКом, 1996.