Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Он появился на свет в семье генерала Тома-Александра Дюма в коммуне Виллер-Котре. В честь писателя, который остается в большей степени мифом, чем романистом, сегодня я хотел бы вспомнить о легендарном и загадочном путешествии Дюма в Россию. Страну, где его любили страстно – и он пытался понять Россию, как мало кто другой из иностранных гостей нашей страны. Преувеличивал, фантазировал, делал вид, что верит в мистификации, но написал о России несколько томов, отдавая предпочтение Кавказу. Пожалуй, более насыщенного литературного путешествия наша история не знала…
Летом (таким же жарким, как нынешнее) 1858 года пароход доставил писателя в Кронштадт – и началось увлекательное, как мушкетёрский роман, путешествие по Российской империи.
Дюма давно мечтал проездиться по России. Его интересовала заснеженная страна, похоронившая Великую армию Наполеона. Смешение Востока и Запада, Европы и Азии – это во вкусе создателя «Графа Монте-Кристо». И Дюма надеялся увидеть Россию во всём великолепии невообразимой заснеженной империи, дуновение которой время от времени раздавалось в его книгах. Но в окружении императора Николая I его считали персоной нон грата. Да и сам император внимательно следил за идеологическими вопросами, к которым, несомненно, относился и приезд парижской знаменитости.
Эпопея началась еще в 1830-е годы. К тому времени Дюма ещё не написал своих лучших романов, но уже царил на парижской сцене как плодовитый и модный драматург и «коллекционировал» награды от европейских монархов – со страстью, которая сопровождала любое начинание неуемного внука гаитянской рабыни. Дюма послал русскому императору парадно оформленную рукопись своей драмы «Алхимик», а почтительное послание многозначительно подписал: «Александр Дюма, кавалер бельгийского ордена Льва, ордена Почетного легиона и ордена Изабеллы Католической». Да, он любил награды и на этот раз, в некоторой степени, выпрашивал ее…
Министр просвещения Сергей Уваров счёл его полезным человеком и стал хлопотать о награждении Дюма орденом Св. Станислава 3-й степени. Но Николай I ответил холодно: «Довольно будет перстня с вензелем». Императору не нравились новомодные французские пьесы. Перстень Дюма принял. И даже торопил русских корреспондентов, которые, по привычке, не спешили с присылкой царского подарка. Но по ордену тосковал. И сделал атакующий выпад. Он написал роман о судьбе декабристов – «Записки учителя фехтования, или Восемнадцать месяцев в Санкт-Петербурге».
Разумеется, французская публика сочувствовала мятежным героям романа – и в первую очередь Ивану Анненкову и его жене Полине, которая отправилась вслед за мужем в ссылку. Именно Дюма первым поведал миру эту романтическую историю. Неудивительно, что в России роман запретили. Много лет спустя Дюма в своих записках расскажет такой исторический анекдот: «Княгиня Трубецкая, друг императрицы, супруги Николая I, рассказывала мне:
Однажды царица уединилась в один из своих отдаленных будуаров для чтения моего романа. Во время чтения отворилась дверь, и вошел император Николай I. Княгиня Трубецкая, исполнявшая роль чтицы, быстро спрятала книгу под подушку. Император приблизился и, остановившись против своей августейшей половины, дрожавшей больше по привычке, спросил:
- – Вы читали?
- – Да, государь.
- – Хотите, я вам скажу, что вы читали?
- Императрица молчала.
- – Вы читали роман Дюма «Учитель фехтования».
- – Каким образом вы знаете это, государь?
- – Ну вот! Об этом нетрудно догадаться. Это последний роман, который я запретил».
Так Дюма стал в России запретным плодом, который, как известно, сладок и желанен.
Словом, при Николае I Дюма в Россию не пускали, хотя писатель несколько раз по разным каналам пытался добиться от русского монарха разрешения на такую поездку. Ситуация изменилась при новом императоре, который не считал крамолой сочувствие декабристам. В начале 1858 года в Париже Дюма познакомился с молодым графом Григорием Кушелевым-Безбородко. Наследник немалого состояния, он посвятил себя меценатству, путешествиям и литературе. Публиковал очерки под псевдонимом Грицко Григоренко, издавал журнал «Русское слово», покровительствовал писателям и шахматистам. Дюма умел обхаживать меценатов. Граф не только пригласил его погостить в своем петербургском дворце, но и пообещал устроить увлекательную поездку по России. Вместе с Дюма в Россию направились медиум Даниэль Юм и художник Жан Муане. А ещё писателя сопровождали личный секретарь и слуга, которые в его кипучей деятельности были просто необходимы.
Лев настоящей минуты
В то утро в Россию прибыл не только знаменитый писатель, но и владелец, главный редактор, единственный сотрудник и специальный корреспондент парижского журнала «Монте-Кристо» в одном лице. И он – даже после обильных пиров (а кормить в России умели) – не забывал сочинять и отправлять во Францию свои путевые заметки и почти фантастические рассказы о России, в которых хватало остроумных наблюдений, в том числе об истории нашей страны. В России он написал несколько томов таких записок, а ещё успел перевести на французский роман Ивана Лажечникова «Ледяной дом», несколько рассказов Александра Пушкина, добрый десяток русских стихотворений… Все эти произведения чрезвычайно ему понравились. Чутье на таланты у Дюма имелось всегда.
Секрет такой плодовитости разгадать невозможно. Даже наличие штата соавторов во главе с Огюстом Маке ничего не объясняет – тем более, что в написании этих корреспонденций они уж точно не принимали участия. Остаётся только удивляться. Дюма была необходима постоянная смена ярких событий – новые города, диковинные обычаи, легенды, необычные гастрономические впечатления… Этот своеобразный допинг помогал ему работать – в режиме белки в колесе. При этом со стороны его легко можно было принять за беззаботного рантье, шумно прожигающего жизнь.
На таможне офицер деловито спросил Дюма, чем он занимается. Француз пожал плечами: «Пишу». – «Ну, это понятно, а занимаетесь-то чем?» – «Покупаю гусиное перо и пишу», – пояснил Дюма с улыбкой. В регистрационной книге так и записали: «Александр Дюма – торговец гусиным пером».
Доля истины в этой аттестации была: романист обладал не только литературным, но и коммерческим дарованием. Судить о стране по таможенникам не стоит: в России Дюма нашёл сотни горячих поклонников, давно успевших полюбить его книги и спектакли. И приехал он в нашу страну, после длительного ожидания, как раз на пике своей европейской славы, уже написав свои главные книги.
Франкоязычное дворянство читало романы Дюма в оригинале. Но имелись и русские переводы «Трёх мушкетёров» и «Графа Монте-Кристо». Неудивительно, что Дюма в Петербурге вызывал невиданный ажиотаж. Во дворце Кушелева-Безбородко его встретили с церковным хором и приготовили для дорогого гостя лучшие покои с видом на Неву. В прежние времена в этих комнатах принимали Екатерину Великую, и её тень будоражила воображение писателя. С утра к дому стекались зеваки – поглядеть на львиную гриву Дюма.
Иван Панаев в журнале «Современник» писал не без доли иронии: «Весь Петербург в течение июня месяца только и занимался г-ном Дюма. О нем ходили различные толки и анекдоты во всех слоях петербургского общества: ни один разговор не обходился без его имени, его отыскивали на всех гуляньях, на всех публичных сборищах, за него принимали бог знает каких господ. Стоило шутя крикнуть: «Вон Дюма!» – и толпа начинала волноваться и бросалась в ту сторону, на которую вы указывали. Словом, г-н Дюма был львом настоящей минуты». Ещё категоричнее и горше комментировал всеобщее преклонение перед заезжей знаменитостью Александр Герцен: «Со стыдом, с сожалением читаем мы, как наша аристократия стелется у ног Дюма, как бегает смотреть «великого курчавого человека» сквозь решётки сада, просится погулять в парк к Кушелеву-Безбородко».
Вообще-то писательская репутация у Дюма в то время была недурная. В то время к приключенческой литературе еще не относились презрительно. Нашлись писатели, которые не считали Дюма настоящим служителем муз. Поэт Лев Мей – автор исторических драм «Псковитянка» и «Царская невеста» – как-то на кушелевском приеме выпил лишний бокал – и принялся горячо бранить Дюма за то, что шумная слава для него-де важнее подлинного святого искусства. Дело едва не закончилось дуэлью. Какой же роман без ссор? Но друзей в России он нашёл гораздо больше.
Вергилием в чистилище русской литературной жизни стал для Дюма писатель Дмитрий Григорович, автор известных в то время повестей «Антон Горемыка» и «Гуттаперчевый мальчик». Для Дюма он оказался сущим кладом: многие в Петербурге свободно изъяснялись по-французски, но Григорович умел шутить, как завсегдатай парижских салонов. Как-никак, его мать звали Сидонией де Вармон, и она вышла замуж за русского гусара после того, как парижские революционеры казнили её отца… Григорович не уставал знакомить французскую знаменитость с русскими писателями. Хлопотал, предварял его визиты. Был он человеком энергичным. Дружил со всеми русскими писателями, начиная с малообщительного Достоевского. Знал почти всех в свете. Словом, для Дюма это был отменный компаньон.
Кстати, Дюма еще в первые недели пребывания в России при помощи Григоровича перевел на французский язык три стихотворения Некрасова: «Забытая деревня», «Еду ли ночью…» и «Княгиня» – и без проволочек опубликовал их в «Монте-Кристо». Правда, сюжет последнего стихотворения Дюма оспорил. У Некрасова русская дворянка выходит замуж за французского доктора – и тот предаёт ее. Дюма навёл справки о прототипах – и написал такое уточнение к балладе: «Госпожа Воронцова-Дашкова вышла во Франции замуж за дворянина, занимавшего в обществе по меньшей мере то же положение, что и его супруга; его состояние превышало богатство жены… она умерла среди роскоши, в одном из лучших домов Парижа… окруженная неусыпной заботой мужа, который в течение трех месяцев ее болезни не выходил из дома».
Всё-таки в России к французам принято относиться как к легкомысленным существам, а Дюма патриотически выделял в соплеменниках верность и доброту.
Дюма отдавал должное столичным литературным салонам, но особенно ему приглянулась дача Панаевых под Ораниенбаумом. И дело не только в том, что в этом уютном шале можно было побеседовать с лучшими петербургскими литераторами, завсегдатаями журнала «Современник». Всех затмевала хозяйка – Авдотья Панаева. Француз впервые увидел писательницу современных взглядов, непохожую на карикатурных эмансипе. Красива, остроумна, да еще и хозяйственна – она притягивала. Сама Панаева оставила о Дюма ворчливые воспоминания. Ее мемуары – одна из самых талантливых русских книг этого жанра, но и одна из самых пристрастных. Возможно, бесцеремонные визиты Дюма ей действительно досаждали. Но не исключено, что за этим сарказмом кроется ревность, мотивы которой мы никогда не узнаем. Только догадываться и можем.
А Дюма снова и снова вторгался к Панаевым, чтобы перекусить и подышать загородным воздухом в беседке. Авдотья Яковлевна язвила: «Раз я нарочно сделала для Дюма такой обед, что была в полном убеждении, что по крайней мере на неделю избавлюсь от его посещений. Я накормила его щами, пирогом с кашей и рыбой, поросенком с хреном, утками, свежепросольными огурцами, жареными грибами и сладким слоеным пирогом с вареньем и упрашивала поесть побольше. Дюма обрадовал меня, говоря после обеда, что у него сильная жажда, и выпил много сельтерской воды с коньяком. Но напрасно я надеялась: через три дня Дюма явился, как ни в чем не бывало, и только бедный секретарь расплатился вместо него за русский обед. Дюма съедал по две тарелки ботвиньи с свежепросольной рыбой. Я думаю, что желудок Дюма мог бы переварить мухоморы!» Думаю, автор «Трех мушкетеров», в котором действует и мой любимый герой Портос, счел бы эти слова очаровательной писательницы за комплимент.
До мухоморов не дошло, а остальное Дюма вполне устраивало. Он даже попросил своего секретаря зарисовать панаевскую дачу, чтобы построить под Парижем точно такую же. И чтобы там подавали точно таких же поросят!
Поход Александра Великого
К белым ночам Дюма не поспел, и всё-таки звёзды над Невой восхитили его: «Я не видел ничего подобного ночам Петербурга. Да, стихи Пушкина прекрасны (отметим, что он оценил их, так и не выучив толком русский язык, достаточно было пересказов Григоровича. – Прим.авт.), но все же это – поэзия человека, а петербургские ночи – это поэзия божества». Но Дюма, несмотря на грузное телосложение, упрямо следовал первому закону путешественника: не сидеть на месте. За восемь месяцев он увидел Россию от Валаама до Тифлиса. И в Петербурге задержался всего лишь на полтора месяца, после чего поспешил в Первопрестольную.
В Москву Дюма направился в поезде. Железнодорожное путешествие из Северной столицы в первопрестольную заняло ровно 26 часов. Писателя сразу окружило московское радушие камергера Дмитрия Нарышкина. Он приготовил для Дюма уютный особняк в Петровском парке. Такими роскошествами, вероятно, не погнушался бы сам граф Монте-Кристо. Но Дюма не собирался засиживаться в чертогах. В первый же вечер он направился к Кремлю, о котором столько слыхал. Оказалось, что автор «Трёх мушкетёров» давненько мечтал увидеть Кремль в лунном свете. И цитадель царей московских не разочаровала парижанина: «Я вернулся изумлённым, восхищённым, покорённым». А в московском саду «Эльдорадо» уже готовили экзотическое действо «Ночь графа Монте-Кристо» – с участием соколовского хора цыган и полковых оркестров. Билеты продавались по рублю серебром – чтобы там собралась только избранная публика. В ночном небе над городом фейерверком вспыхнул вензель Дюма. Виновник торжества поглядывал на эти игрища не без иронии. Хотя с удовольствием принимал правила игры и принимал участие во всех затеях, даже, когда они ему поднадоели. Он был как огромное дитя – только не в меру талантливое и хитрое.
После Белокаменной Дюма «спешил приветствовать красавицу Волгу», а потом оказался на Кавказе. В Нижнем он познакомился с героями «Учителя фехтования»: Анненковы жили там после сибирской ссылки. Такие встречи не забываются: автор и его герои не разочаровали друг друга. Он часто вспоминал об этом, разумеется, немного привирая… В далеком путешествии Григорович не сопровождал писателя – зато с ним ездил студент Московского университета, с которым они сдружились. Он стал для Дюма переводчиком и провожатым.
Повсюду Дюма пировал, охотился, держал пари – и изучал русский характер: «Никогда не смотрите два раза на какую-то вещь, которая принадлежит русскому, поскольку, какова бы ни была ее цена, он вам ее подарит». И, конечно, всюду его кормили до отвала. После сытного обеда, к удивлению русских сотрапезников, Дюма всякий раз деловито отправлялся на кухню, где языком жестов просил повара записать рецепт. Прислуга с удивлением взирала на суетливого иностранного барина. В России писатель научился готовить курник, пирог с яйцами и цыплятами, осетрину по-славянски, уху, варенье из роз с медом и корицей. Даже когда калмыки угостили Дюма жареной лошадиной ляжкой, он – единственный из европейцев – уплетал и нахваливал. Вот что значит быть опытным путешественником.
К водке не привык, а разнообразные вина пил не без удовольствия и без французского высокомерия. С особым восторгом он вспоминал кавказскую пирушку. Уважаемого гостя угощали отменным шашлыком. В своей кулинарной книге Дюма поведал всему миру об этом блюде: «Берут баранину, лучше всего филейную часть, режут на ровные куски величиной с орех, кладут на 15 минут в маринад, состоящий из уксуса, лука, перца и соли. В это время следует подготовлять миску древесного угля, на котором вы жарите мясо. Выньте мясо из маринада и насадите на железный или деревянный стержень вперемежку с кольцами лука. Мясо нужно обжарить со всех сторон, постоянно переворачивая вертел. Если хотите, чтобы ваш шашлык был совсем острым, оставьте мясо в маринаде на всю ночь». Лично ему нравился всяческий шашлык.
К тому времени долгая Кавказская война завершалась, Шамиля уже окружили в Гунибе, исход Кавказской войны не вызывал сомнений. Но Дюма жаждал сильных ощущений и мечтал провести ночь в палатке мятежного имама. Познакомиться с Шамилем ему не довелось, но однажды на казаков, которые сопровождали писателя на горной дороге, напали горцы. Дюма оживился, начал отстреливаться, азартно что-то выкрикивал. Впрочем, говорят, это была инсценировка, а джигитов, которые изображали убитых, загримировали бараньей кровью. На Кавказе всегда умели устраивать такие развлечения.
В Дагестане Дюма привечал генерал Роман Багратион – младший брат знаменитого полководца, которым писатель восхищался. Кавказское гостеприимство превосходило даже фантазию романиста. «Вам не кажется, что меня здесь принимают за потомка Александра Великого?» – спросил француз Багратиона. Генерал улыбнулся: «Ну уж нет, мы вас принимаем за самого Александра Великого!»
Кстати, к тому времени Дюма стал гораздо мудрее, чем во время первоначальной переписки с Николаем I – и не стремился к наградам и званиям. Более того, избегал этой суеты. Ему хотелось увидеть гущу российской жизни.
Кавказ чрезвычайно понравился Дюма. Он старался отличать местные народы, каждому давал характеристику, а грузинами откровенно восхищался. Таких бескорыстных, смелых, благородных людей он прежде не встречал. А они еще и любили поэзию, были романтичны, музыкальны. Умели жить со вкусом, петь и пить и, казалось, не знали злобы. К тому же грузинская столица показалась ему блистательной – да, верно, и была такой: «Когда я ехал в Тифлис, признаюсь, мне представлялось, что я еду в страну полудикую, типа Нухи или Баку, только большего масштаба. Я ошибался. Благодаря французской колонии, состоящей большею частью из парижских швеек и модисток, грузинские дамы могут следовать с опозданием лишь в две недели модам Итальянского Театра и Больших Бульваров». Это и сегодня – потрясающий город, Дюма не преувеличивал. Ему понравились тбилисские лавки, мастера – он часами бродил по торговым улочкам города. Он полюбил и грузинских красавиц («мингрельские женщины – особенно блондинки с черными глазами и брюнетки с голубыми – самые прекрасные творения на земном шаре»), и местную оперу, и бани, в которые заглядывал дважды в неделю. Восхищало Дюма и умение грузин пускать по ветру деньги. Какие непрактичные люди! Он согласился с бароном Фино, французским консулом в Грузии: «Грузины – народ без недостатков».
Однажды редакция журнала «Цискари» пригласила Дюма на обед.
Грузинам он посвятил целую книгу – «Кавказ», которая познакомила французов с этим древним народом. «Грузинский обед такое угощение, где даже ничем не выделяющиеся любители выпить опустошают пять или шесть бутылок вина, а иногда и по двенадцать или пятнадцать на каждого… Перепить своего соседа составляет в Грузии славу», – сообщал Дюма. На этот раз в редакции собрали самых знаменитых застольных героев и выставили не меньше ста литров вина в огромном кувшине, а еще бутылки, бутылки... В конце концов хозяин дома дал писателю справку: «Г-н Александр Дюма посетил нашу скромную редакцию, где на данном в его честь обеде выпил вина больше, чем грузины. 1858, 28 ноября (старого стиля). Иван Кереселидзе. Редактор грузинского журнала «Цискари». Потом взял перо князь Николай Чавчавадзе: «Я присутствовал и свидетельствую, что г-н Дюма пил больше вина, нежели грузины».
Дюма так и не догадался, что для грузин это было частью гостеприимства.
Друг России
Путевые заметки Дюма – остроумные, несколько легкомысленные, отчасти завиральные – напоминали сказки «Тысячи и одной ночи». Да и по объему ненамного от них отстали. Чего в них точно не было, так это высокомерия и политической клеветы. Конечно, за писучим иностранцем послеживали жандармы, но из множества отчётов лишь в одном соглядатаи отметили некоторые шероховатости в поведении писателя: «Во время нахождения г-на Дюма в Астрахани он вел себя тихо и прилично, но заметно разговоры его клонились к хитрому разведыванию расположения умов по вопросу об улучшении крестьянского быта и о том значении, какое могли бы приобрести раскольнические секты в случае внутреннего волнения в России». Каждый шаг Дюма люди, стоящие на страже государственной безопасности, изучали на просвет и записывали. Но делали это так деликатно и аккуратно, что он даже не заметил. Или – сделал вид, что не заметил. Причем навсегда. О слежке он не вспомнил и когда вернулся во Францию.
И – отдадим ему должное – даже самые острые сюжеты – такие, как война с горцами или отношение к раскольникам – Дюма в своей книге преподносил миролюбиво. И восхищался тем, как русские относятся к истории, к своему прошлому. Как сохраняют традиции героев Измаила и Бородина, как передают из уст в уста легенды о прошлом Троице-Сергиевой лавры… «Русские преклоняются перед историей своей страны. В этом благоговении к прошлому – великое будущее», – писал Дюма не без грусти. Ведь его родную Францию в то время сотрясали политические распри. Русские репортажи в «Монте-Кристо» стали веской отповедью запискам Астольфа де Кюстина, показавшего Россию эдакой «империей зла». Это оценили в жандармерии. Как оценили (с удивлением) и кулинарные таланты состоятельного писателя, который мог нанять дюжину поваров. Дюма рассмотрел в России страну великих возможностей, империю, которой всё по силам. Жизнелюбие Дюма оказалось несовместимым с русофобией. И он рассказал французам о стране, которую хочется познавать.
Неугомонный Дюма был ценителем мистификаций. Умел из устраивать, умел и в них попадать. Ничего удивительного, что мистификации окружают его и после смерти. В 1990-е годы в России несколько раз был напечатан малоизвестный роман Александра Дюма «Последний платёж» – продолжение «Графа Монте-Кристо», написанное под впечатлением путешествия в Россию. Сюжет близок сердцу каждого русского человека: Эдмон Дантес, путешествуя по нашей стране, узнал, что великого русского поэта убил его соотечественник и однофамилец – Жорж Дантес. И Монте-Кристо решил отомстить человеку, который посрамил славную фамилию Дантесов! Всё бы хорошо, да только фамилию автора на обложке надо было взять в кавычки – «Александр Дюма». Эту книгу за французского классика написали скромные советские литераторы, так и оставшиеся неизвестными.