Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Всегда хотелось писать, как Рассадин. Он виртуозно имитировал мысль, извивающуюся. Неожиданно вспоминал о чем-то. Бывал пародиен, ироничен. С классиками всегда беседовал на дружеской ноге, но эрудиция просвечивала мощная. Научным работником он не был. Никогда не писал заведомо невнятно, как некоторые популярные коллеги – почти ровесники. Умел сохранять логику повествования – правда, нужно было сперва поверить его, прочувствовать ритм, стиль.
Когда он был литературным журнальным критиком, его статьи напоминали фельетоны. Такова молодость Рассадина: хотелось показать себя, что ему и удалось.
Был субъективен? Всегда! Например, когда писал после фильма «Человек-амфибия» в «Советском экране»: «Вообще авторы фильма, кажется, приложили все усилия, привлекли все доступные им средства (а таких средств у современного кино, как известно, немало), чтобы закрепить схематизм романа, довести его до предела, превратить все образы в безупречные и не вызывающие кривотолков амплуа.
В этом смысле интересно сравнить даже портреты одних и тех же героев в романе и в фильме. Сальватор превращен (очевидно, для «непонятливых») в седовласое ходячее благородство. Торговец жемчугом Педро Зурита — в опереточного смуглого мерзавца. Человек-амфибия Ихтиандр получил амплуа «человека не от мира сего» и, уж будьте спокойны, — из его инфантилизма авторы выжимают все, что только могут, и даже сверх того… фальшь всего образного строя фильма, его легковеснейшая красивость настраивают на несерьезное восприятие всего, что делается на экране, — даже того, за чем стоит следить, чем стоит восхищаться». И был уверен, что фильм этот будут любить сезон, не больше – до следующей такой же патоки. Оказалось, не так. Ничего подобного «Человеку-амфибии» в советском кино не появилось (были другие удачи и неудачи в разных жанрах).
Почему Рассадин так? Не любил легкие приключения с хорошо подобранными типажами? Пожалуй. Он и любимому Галичу говорил, что его детектив «Государственный преступник» ужасен, хотя этот фильм тоже с годами выглядит всё лучше.
Будучи штатным критиком популярнейшей «Юности», Рассадин, кажется, первым стал применять понятие «шестидесятники» не по отношению к детям Великих реформ Александра II, а к нашим «молодым современникам», нашедшим себя в годы ранней и поздней оттепели. Аналогия достаточно дерзкая, но вот ведь – прижилась. Потом писать об актуальной литературе стало труднее. По крайней мере, так, как хотел Рассадин – раскрепощенно. Критика изменилась. Да и он по духу был неуживчив, капризен. И он ушел в научно-популярную литературу. Как вариант – его вытеснили… Лучшие книги Рассадина, по-моему, – «Драматург Пушкин», «Фонвизин», «Спутники», «Русские, или Из дворян в интеллигенты». И детская – «Круг зрения». Вещицы непревзойденные.
А сколько он вытянул из Фонвизина – и из его судьбы, и из написанного. По этой части из академических филологов никто Рассадина не превзошел. Он и название для своей рубрики взял фонвизинское – Стародум. Хотя этого пресноватого героя Рассадин нисколько не напоминал. Но слово-то хорошее.
Да и «Драматург Пушкин» отвечает благородным критериям нашей пушкинистики, знавшей блестящие времена. В его книгах о золотом веке, о прошлом, есть высокая ностальгия. Не по цилиндрам и изящной мебели, не по барству – ни-ни. По искрам открытия в каждой важной для них мысли, строке, реплике. В ХХ веке такое получалось редко. Нынче – совсем редко. Способ его мышления – пушкинский, свободный, с лирическими и прочими отступлениями.
Но «красивые словеса ни о чем» – это не про них. Никогда.
Субъективность Рассадина – она и в рассказах о друзьях, которые он вкрапливал в свои книги о литературе последних лет. Какому-нибудь буке, с которым не общался, он не прощал ничего, а родному Булату Окуджаве – все. Я даже примеров приводить не стану, они известны каждому читателю этих книг. Такая дружба прекрасна и пристрастна. Но в книгах о Пушкине и его поколении таких проявлений у Рассадина почти не было – и слава Богу. Все-таки разговоры о классике – лучшее, что он написал. И оказалось, что не на беду его вытеснили в эту просветительскую нишу. На мой взгляд, он, никогда не будучи патентованным исследователем-филологом, и для науки сделал очень много. Хотелось бы, чтобы его цитировали в дипломах и диссертациях. Чтобы его читали, чтобы учились у Рассадина блеску формулировок, литературной горячке. А неплохо было бы перечитать или переслушать его (вместе с Бенедиктом Сарновым) радиопередачу «В стране литературных героев». Думаю, последние его книги в будущем будут читать реже, чем те, что написаны до середины 1980-х, когда его собеседников, в первую очередь, интересовала литература, а не сведение счетов, когда Пушкина почти обожествляли, но могли и поспорить с ним – ведь он сам учил такому обращению.
Видал я Рассадина бегло, но и в эти минуты он бранился, нервничал, вполне обаятельно. Обижался на кого-то. А хотелось бы поговорить с ним о друзьях Пушкина. Но эта возможность у нас есть. Рассадин не обделил.