Текст: Татьяна Шипилова
В презентации участвовали как сам Вадим Панов, так и Иван Лыкошин, директор РОСИЗО. И первый вопрос, с которого началась дискуссия, логично был связан с тем, а почему вообще писатель решил углубиться в тему искусства и живописи.
Вадим вполне ожидаемо ответил, что тема гения и злодейства всегда была очень интересной, потому что, с одной стороны, мы все привыкли слышать это сочетание, с другой же – сколько мировых загадок в искусстве связано с этой темой. Насколько гениальный человек может оказаться злодеем? Чем это может закончиться? Насколько положительным может быть гений? Ведь гений для нас – человек, который открывает новые горизонты. Как это связано? Как это происходит?
«Когда я задумался над этим, я неожиданно понял, что действие будет происходить только в Питере. Потому что для меня Питер с детства особый город: и архитектура, и история. И я понял, что рассмотреть именно этот аспект – знаменитый художник – так, без спойлеров – в числе персонажей книги может быть только из Питера, где значима роль искусства, которая ключевая для этой истории, очень хорошо ложится на питерское ощущение города».
Иван задал новый ракурс: а что, собственно, первичней – гений, злодейство, слово, визуальное изображение: «Я всегда должен подыгрывать, что слово, но вообще я считаю, что это картинка. Любая визуализация – старейший из методов диалога как людей между собой, так и с метафизическими материями. И вся история искусств сочетается с нравственными дилеммами и криминальными историями».
Если говорить о гении и злодействе, естественно, разговор сворачивает в сторону Караваджо, который прибыл в Рим и стал знаменитейшим художником, перед этим убив своего соперника. «А главная заслуга Австрии в том, что они убедили весь мир в том, что Моцарт – это австрийский композитор, а Гитлер – это немецкий художник», – замечает Иван.
Естественно, объект искусства часто становится центром криминальных историй и метафизических драм. А могут ли гений и злодейство идти рука об руку?
Вадим Панов свернул тему немного в другую сторону: связь гения с метафизической, мистической, потусторонней реальностью, ведь живопись – это больше чем просто взгляд вокруг: «Художник, которого мы называем гением, даже стену напишет так, что мы посмотрим и подумаем: кто там выглядывает? Хотя, может, у него просто рука дрогнула, краска закончилась, а мы найдем там что-то. И вот это мастерство гения-художника».
При этом Иван Лыкошин заметил, что искусство как технология прошло множество этапов своего развития. Цикл производства неоднократно менялся: от художников голландской школы, которые работали цехами, коллективно и где не было права на ошибку, где был согласован каждый штрих, до импрессионистов, технология которых заключается в незасыхающих красках в тюбике, отчего меняется изобразительный стиль, язык живописи.
Искусство XX века сразу вызывает рефлекс на термин «деконструкция». Когда художник мечтает не о ретрансляции какого-то визуального образа, а пытается залезть в суть явления. Работы супрематистов, абстракционистов – это фиксация рефлекса, настроения, по которой зритель как по слепку не пытается понять, что хотел сказать автор, а просто чувствует. «Это огромное пространство для диалога. И говорить о каком-то темном начале в работе художника, гении и злодействе, мы можем, но все же холст – это передача некоей субстанции, которая передается через художника», – подытожил мысль Иван.
И разговор естественным образом свернул к вопросу о картинах, которые убивают сами и которые сами подвергаются атакам. По поводу «убивающих» картин взялся пояснить Иван: «Мы никогда не поймем, насколько правда, что картина Мунка «Крик» убивает любого, кто к ней прикоснется. Все мы когда-нибудь умрем, поэтому мы не можем четко определить взаимосвязь. Как все курильщики ели при жизни огурцы».
Но есть и другой критерий, который невозможно подделать: всем известное подтверждение того, что картины влияют на людей, на психику. Самый простой пример – картина Репина, более известная как «Иван Грозный убивает своего сына». Яркий пример того, когда картина воздействует на зрителя так, что зритель хочет эту картину уничтожить, выплескивает агрессию на то, что считает источником этой агрессии.
Или же пример того, как картина влияет на человека в гипнотическом смысле. Например, картина о снятии с креста Иисуса Ганса Гольбейна (имеется в виду картина «Мёртвый Христос в гробу» 1522 г.– Прим. ред.), которая произвела огромное впечатление на Федора Михайловича Достоевского. «Здесь можно много думать о том, что человек с мозгами Достоевского воспринял в картине, на которой изображен мертвый Бог», – предлагает задуматься Иван.
Как тут не вспомнить и тему, опять-таки, как и тему гения и злодейства, закинутую в нашу литературу Пушкиным – искусство и расчет. Можно ли писать шедевры на заказ? Можно ли быть гением-злодеем и заложить душу в свою картину?
Иван отмечает, что в любой сфере всегда стоит человек, а значит за ним лежит и категория расчета, потому что все мы знаем, что большинство великих произведений созданы на заказ: «Гениальность заключается в игре с этими параметрами. Но не всегда это так. Иногда это стихия».
Вадим же делится личными наблюдениями: из всех знакомых авторов, которые выстраивали себе четкий план просчета, как написать такую книгу, чтобы она «зашла» целевой аудитории. «Ориентация на целевую аудиторию никогда еще не смогла сделать книгу хитом, – считает писатель. – Но даже на заказ можно написать шедевр, если заказанная тема сильно откликается у самого художника. Может случиться так, что заказчик приходит к художнику и говорит: напиши портрет моей жены, вот тебе деньги – художник смотрит на жену – и получается Джоконда».