Дорасти до Недоросля. Фонвизин

Текст: Фёдор Косичкин

Фото: Wikipedia

Премьера пьесы известного к тому времени литератора Дениса Фонвизина на сцене петербургского Вольного российского театра была, как сейчас бы сказали, знаковой.

Во-первых, это была первая оригинальная драматическая постановка в первом русском независимом театре.

До «Недоросля» российские театры пробавлялись перелицованными французскими и немецкими водевилями и недалеко ушедшими от них тяжеловесными трагедиями, смотреть которые было скорее обязанностью светского (то есть «культурного», в терминах того времени) человека, чем развлечением.

Во-вторых - она имела бешеный успех.

В том числе кассовый, что есть в театре показатель вернейший. «Публика аплодировала пьесе метанием кошельков», - зрил в корень современник.

И в-третьих - пьесу за двести лет так и не поняли.

Хотя изучают в школе. Или, вернее благодаря тому, что изучают в школе.

Именно с подачи замученных «училок» и их заученных подопечных само название пьесы стало бранно-нарицательным обозначением половозрелого инфантила, вся жизненная философия которого сводится к знаменитому «Не хочу учиться, а хочу жениться!». Что тоже трактуется исключительно в порочно-сексуальном ключе.

Между тем в пьесе «всё совсем не так». Во-первых, само слово «недоросль» не более ругательно, чем слово «барчук» или, если угодно, «гардемарин»: в жестко-сословной России, где «служили все», каждый имел свой чин, и

недорослем официально назывался молодой человек, прошедший курс наук, но (еще) не поступивший на службу.

А во-вторых, для того, чтобы удовлетворить свои послепубертатные позывы, Митрофану Терентьевичу Простакову жениться было совсем необязательно: крепостная деревня в глухой провинции предоставляла для этого все возможности - о чем первым зрителям комедии было прекрасно известно, в отличие от целомудренной советской школы. Так что

желание жениться - это не желание секса, а желание зажить своим домом и выйти из-под докучливой опеки своей матушки.

Но без разрыва и хлопанья дверями, а мягко и «цивилизованно».

Так же неоднозначна оказывается при ближайшем рассмотрении и не менее легендарная тупость Митрофана. Сцена экзамена, устраиваемого ему прибывшим из Петербурга чиновником Правдиным выглядит сейчас как жестокий троллинг последнего:

Правдин. Дверь, например, какое имя: существительное или прилагательное?

Митрофан. Дверь, котора дверь?

Правдин. Котора дверь! Вот эта.

Митрофан. Эта? Прилагательна.

Правдин. Почему же?

Митрофан. Потому что она приложена к своему месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит еще не навешена: так та покамест существительна.

Стародум. Так поэтому у тебя слово дурак прилагательное, потому что оно прилагается к глупому человеку?

Митрофан. И ведомо.

Митрофан издевается над школярской премудростью, которая, как он уже прекрасно усвоил от матушки, ему никогда в жизни не пригодится:

Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был!

Но Правдин с Милоном, преисполненные чувством собственного превосходства,

такой иронии от провинциального подростка не ожидают и не замечают.

Вообще они мало что замечают, кроме собственной трескучей риторики. И это создает много хлопот литературоведам. Почему, в самом деле, положительные герои холодны и неправдоподобны, как гипсовые аполлоны, а речь и мотивация поступков героев отрицательных, может, и некрасива, но полнокровна, как (по остроумному наблюдению Вайля и Гениса в «Родной речи») речь шукшинских «чудиков»?

Скотинин. Я никуда не шел, а брожу, задумавшись. У меня такой обычай, как что заберу в голову, то из нее гвоздем не выколотить. У меня, слышь ты, что вошло в ум, тут и засело. О том вся и дума, то только и вижу во сне, как наяву, а наяву, как во сне.

Было даже придумано специальное объяснение: дескать, Милон, Правдин, Стародуб и должны быть неправдоподобными, потому что они как бы образуют раму, своими правильными речами указуют зрителям на пороки главных героев и призывают посмеяться над ними.

Но, похоже, дело обстоит одновременно сложнее и проще. Денис Иванович Фонвизин не собирался громоздить раму, «театр в театре» и прочие ухищрения, придуманные театром в XX веке. Просто он был талантливый драматург и наблюдательный человек.

Простаковы и Скотинины, что называется, списаны с натуры - со всеми своими вопиющими недостатками

и менее заметными, но более основательными достоинствами, которые позволили им уйти обратно в жизнь и закрепиться в ней.

Почти пятьдесят лет спустя после выхода «Недоросля» Пушкин сделал Скотининых гостями на балу у таких же провинциальных дворян Лариных. Прошло еще без малого двести - и они по-прежнему с нами:

«Недоросль» - самая старая русская пьеса, находящая в постоянном репертуаре множества театров (например, в Малом театре - с 1986 года!).

Так что, можно cказать, Простаковы и Скотинины по-прежнему с нами. И Митрофанушка всё так же усмехается про себя попыткам ученых мужей определить, какое имя дверь: прилагательное или существительное.