Надежда Антонова. Настасьино счастье

Надежда Антонова, г. Лыткарино

Настасьино счастье

Добрый вечер тебе, пане господарю, радуйся, ой радуйся, земле... Мама, патциму звезды светят нотцью?.. А первый же праздник: Рождество Христово, радуйся, ой радуйся, земле… Патциму я не могу итать как птица?.. Пречистая Дева Сына народила, ой так, так рано… Как каабли павают по воде? …Вы ликуйте люди, радуйтесь о чуде... Мам, патциму Соце садится?.. Возсия мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся Тебе кланятися... Мама, сматли какая звездоцка! 

В церкви было тихо. Горели лампады, освещая строгие и кроткие лица святых. Редкие прихожане, отбрасывая тени, крестились, вышептывая невысказанное и недосказанное, воровато вытирали щеки, пристально глядя в спокойные, все ведающие глаза Богородицы и младенца Христа, зажигали маленький фитилек надежды о чью-то нашептанную молитву, ставили рядом свою и с чувством прикладывались к иконе, оставляя на стекле мутноватый отпечаток рта. Настасья стояла перед образом, слезы широкими дорожками катились по щекам, скулам, подбородку, шее. Она медленно крестилась, клала руку то на живот, то на грудь, то подносила ее к подергивающимся, искривленным в плаче губам, то, кладя земные поклоны, касалась ею пола. Зажгла большую, купленную в церковной лавке свечу, вставила в одно из свободных гнезд большого церковного латунного подсвечника, надолго припала лбом к киоту, еще раз перекрестилась и медленно, все еще плача, побрела к выходу.

Настасья вышла замуж рано, свадьбу сыграли весело и шумно, а через полгода муж ушел к другой. Детей не нажили, остались вдвоем с матерью. Как-то шла Настасья вечером домой, пристали трое. Сначала отшучивалась, потом побежала. В переулке было глухо и темно. Когда ее догнали, она еще какое-то время билась, потом затихла, словно окаменела. У первых двоих все получилось быстро, а у третьего никак. Настасья его потом часто с каким-то непонятным ей самой брезгливым удивлением вспоминала: чудной, будто и не насиловать ее собирался, а на свидание позвал, она даже глаза открыла и в лицо ему смотрела, а он ласково губами щеки касался и что-то шептал, но что, она вспомнить не могла. Через два месяца пошла на аборт. Когда делали УЗИ, Настасья услышала ровное, спокойное, доверчивое тук-тук, тук-тук, тук-тук. Врач отключила звук, но Настасья попросила: «Не надо, верните…»

Петя родился весной. Красненький, со сморщенным личиком и реденькими волосиками на голове. Никогда еще Настасья не видела таких красивых младенцев. Синие глазки смотрели на нее спокойно и изучающе. Малюсенькие ручки с крохотными ноготками, бугорок носика, трогательные ушки, чистый детский лобик с просвечивающими сквозь нежную кожу венками казались ей вылепленными из какого-то нежнейшего сдобного теста. Перетяжечки на ножках, длиннющие ресницы, запах молока от темечка-все вызывало в ней приступы небывалой нежности. Мальчик рос здоровым и спокойным, давал Настасье спать по ночам, плакал редко. Соседки завидовали: «Надо же, какой тихий! Наши уж как начнут горланить…» Денег, конечно, не хватало, но справлялись. У матери пенсия. Настасья работала на птицефабрике, приносила домой кур и яйца. 

Очереди в садик ждали восемь месяцев. Перед Новым годом пошли сдавать анализы. Петя только поморщился, когда брали кровь из пальца, и завороженно смотрел на ало-бордовую каплю, вздувающуюся над проколом. «Какой храбрый!..» — похвалила медсестра. Через день пришли за результатами. Участковая долго рылась в каких-то бумагах: «Вы только не пугайтесь, это сейчас на ранних стадиях отлично лечится». Дальше Настасья уловила отдельные слова: СОЭ (что такое СОЭ, она не знала, просто запомнила, потому что было похоже на сою), лейкоциты (это докторша произнесла много раз), что-то там еще незрелое (сразу вспомнились зеленые бананы на прилавке их магазина), онкомаркеры (маркерами теперь иногда назывались особые фломастеры, приставка онко- была похожа на окно). Когда вышли из кабинета, Настасья, держа Петю за руку, все думала, какое отношение эти слова имеют к крови ее сына. 

Дома села за стол, выпила припасенной для компрессов водки, разложила направления. Прибежал Петя, принес рисунок: тетя врач в белом халате, рядом он с мамой. Настасье почему-то вспомнилась ее беременность, как она в первый раз почувствовала сильный толчок изнутри, и все в ней тогда очнулось и выпрямилось. Началась другая жизнь. Просто так она ее не отпустит. Она не затихнет, не окаменеет, она будет биться. 

В понедельник опять пошли сдавать кровь. Потом всю неделю врачи, осмотры, пальпирования, УЗИ, наморщенные лбы, озабоченные прищуренные взгляды, ничего не найдено. Настасья злорадно усмехалась про себя. Ну не может быть, чтобы у ее сына была какая-то гадость! А если так, то она все сделает, добудет, устроит, свою кровь отдаст…

Новый год встретили дома с матерью, Петю уложили спать, поплакали, посмотрели телевизор и разошлись по комнатам. Настасья села рядом со спящим сыном, прислушалась к его ровному дыханию, погладила по высокому лбу, темно-русым волосам. Вспомнился глухой темный переулок. Какой же из них все-таки? И есть ли у него эти онкомаркеры? У них в роду раковых больных вроде бы не было, а докторша говорила что-то про наследственность. Но у кого сейчас спросишь? Тогда она так и не пошла с заявлением в милицию, стыдно было. Да и что она помнила? Лиц тех двоих она не разглядела, только темный профиль третьего. Может, он все-таки?..

Второго вышла на работу. Как обычно, стояла на участке сортировки яиц. Ей нравилось трогать их гладкие ровненькие бока, убирать с конвейера подбитые, поправлять съехавшие. Ну хорошо, найдут они эти онкомаркеры. И что? Почти всех врачей прошли, никто ничего не нашел, Петька носится как угорелый, ест хорошо, тьфу-тьфу, не сглазить бы, в туалет регулярно, спит спокойно. Ну какой же он больной? Ох, опять разбитое идет. Настасья достала подбитое сбоку яйцо и уже хотела отправить в контейнер, но вдруг остановилась. Из прорехи в скорлупе пробивался желтый вихор. Ну надо же, как сюда высиженное попало? Яйцо зашевелилось, вихор ушел внутрь, прореха начала увеличиваться, а потом яйцо в Настасьиных руках разошлось на две части, и в прореху вылезло розовое, в свалявшихся мокрых перышках маленькое крыло. 

После праздников пришли в поликлинику. Участковая неуверенно улыбнулась Настасье и заглянула в глаза. «Анастасия Ивановна, вы должны нас понять, такое иногда случается… К сожалению…» Настасья поняла по-своему. «Он у меня один, я все сделаю, денег дам сколько скажете, лекарства достану…» Прорвались еле сдерживаемые слезы. «А хотите, я вам яичек принесу, курей?.. Я на птицефабрике работаю… Вы только помогите все сделать как надо…Направление в Москву…» Темная, глухая тоска затопила Настасьино сознание. От беспомощных, бесполезных слез становилось только хуже. «Анастасия Ивановна, в лаборатории перепутали анализы, ваш мальчик здоров». Здоров?.. «Анастасия Ивановна, ваш Петя абсолютно здоров. Абсолютно. Света, принеси срочно валерьянки. Вы представляете, в декабре два анализа потеряли, один перепутали… Ну как так можно?.. Анастасия Ивановна, милая, вы только никуда не пишите, мы тут их на место поставим, я уже к главврачу ходила…Анастасия Ивановна…» Темный купол над Настасьиной головой начал медленно расходиться. Петя подошел к Настасье, забрался к ней на колени, обхватил ручонками за шею, ласково по-детски ткнулся губами в щеку и громко зашептал на ухо: «Мама, не па-а-ачь, не па-а-ачь…»