Олег Ермаков: «История вообще человеческое предприятие»

«Радуга и Вереск» Олега Ермакова — одна из самых больших книг «Большой книги» 2018 года: 730 страниц убористой печати. Что и неудивительно: потому что это, по сути, два романа под одной обложкой: роман о польском шляхтиче начала XVII века и о московском хипстере начала XXI века. Объединяет их Смоленск — самый западный город России, город-ключ, город-оборотень.

Интервью: Михаил Визель

Фото: ru.wikipedia.org

1. В России (и про Россию) порой говорят: «география - это судьба». Можно ли сказать, что ваша личная смоленская география определила вашу писательскую судьбу?

Олег Ермаков: Еще говорят об ушибленности пространством, Бердяев говорил. Да, я ушиблен этим пространством, а если вспомнить и земляка Твардовского, то и болен этой географией, у него в «Теркине» есть чудесная строчка: «А нужна, больна мне родина». Смоленская земля у меня всюду, в первых афганских рассказах, в романе «Знак зверя». В юности посчастливилось открыть Местность номер семьдесят три, так мы на китайский манер называли рощи, холмы и поля, прилегающие к Загорью Твардовского, у китайцев, древний перечень счастливых земель, то есть таких мест, где жил какой-либо знаменитый поэт или мудрец, герой, заканчивается землей номер семьдесят два. Ну, а мы открыли землю номер семьдесят три - землю Твардовского и святого Меркурия Смоленского, воина, погибшего при деревне Долгомостье в бою с отрядом Батыя. Китайский колорит здесь интересен тем, что задает уже некий космический масштаб, позволяет видеть все со стороны, из «иного»... Впрочем, я уже начинаю пересказывать походную книгу «Вокруг света», там все это расписано да еще и сфотографировано. А сейчас только и надо сказать, что вот вернуть полученное в местности, мне всегда и хотелось. В Местности - с большой буквы - и в Городе. Так всегда называли в смоленских деревнях Смоленск: Город. С холмов Местности можно ночью увидеть его огни. Город и Местность, и пешеход, то уходящий из Города, то возвращающийся. В этом всегда была печаль. Ее тоже надо было высказать. Наверное, в следовании этому желанию и свершается судьба пишущего. И этому желанию я не противился в рассказах, повестях. В повести «Чеканщик» герой возвращается из афганского - в общем, добровольного - плена в Смоленск. В Афганистане тоска о Местности и Смоленске накрыла меня с головой. Все это снилось: деревья, тропинки, башни... В «Радуге и Вереске» все это есть: Местность и Город. В Местности находится усадьба капитана Речи Посполитой Плескачевского. Там происходит охота на медведя. Там пируют охотники. Кстати, этот капитан - предок Твардовского, лицо реальное. А еще в романе есть и предок Михаила Глинки, а также предок Лермонтова. В Смоленске они сошлись. Родиться в этом городе - подарок судьбы.

2. Один из героев романа с удивлением говорит: «зачем Петр прорубал окно в Европу, строил Петербург? Есть же дверь - Смоленск!». Смоленск - действительно русская дверь в Европу? Или влюбленный герой преувеличивает?

Олег Ермаков: Смоленск вообще-то называли всегда ключом-городом. Но эта метафора как бы повисала в воздухе. А где же дверь? Так Смоленск и мог стать ею. Да и, собственно говоря, и был. Через Смоленск в Россию шел Запад - и с миром, и с войной. И город процветал. В исторических справках есть удивительное свидетельство, оно относится к шестнадцатому веку. Суть такова: средняя смоленская семья владела пятью лошадьми, четырьмя коровами, десятью - или больше - овцами, курами, гусями и так далее. У смоленских купцов было право дешево перекупать у иностранцев товар, кроме пряностей и драгоценностей, и развозить его по Руси. В городе было много церквей. Поляк Куновский, живший в шестнадцатом-семнадцатом веках, написал поэму «Смоленск великолепный». В ней открывается волшебное пространство мифа - мифа о городе богатом, портовом, откуда можно проплыть до Царьграда-Константинополя, до Риги, до Персии, где всего вдоволь: хлеба, меда, рыбы, мехов. «Нет со Смоленском равной цены – Нет у Митилены, нет у славного Родоса». Но во многом эта городская идиллия была правдивой. А потом начался упадок. Смутное время, Наполеон... Губернатор Хмельницкий, прибывший в город на службу через семнадцать лет после Наполеона, был шокирован бедностью и разрухой. В отчаянье он написал Государю письмо, тот прислал денег... Но, конечно, царская милость была каплей в море нищеты. С тех пор Смоленск так и не пришел в себя. Город бедный, депрессивный. Да еще и с каким-то проклятьем. Здесь воруют под все торжества. Вот был юбилей, тысяча сто пятидесятилетие города. На него были выделены большие миллионы. И что же? Разворовали и - самое нелепое и смешное - не смогли освоить. И Москва отзывала средства. Мол, раз, не умеете бригады сформировать и заставить их работать, не умеете просчитать все. Зато прикарманить умеем!

Какая же это дверь? Лаз какой-то.

3. Кстати о влюбленности: по завершении чтения 730-страничного романа остается ощущение, что его любовная линия, в отличие от линии исторической, всё еще не завершена; находит ли она свое завершение, хотя бы мельком, в следующем романе, «Голубиная книга анархиста», являющемся как бы смежным по отношению к «Радуге и Вереску»?

Олег Ермаков: «Радуга и Вереск» - признание в любви городу, это и есть главная, как вы говорите, любовная линия. Речь в большей степени о городе, ну, отраженном - в летописях, сказаниях, о небесном его двойнике, что ли. Это у Борхеса есть о небесных двойниках Берлина, Лондона, мол, у каждого города такой двойник. Правда, в романе есть и двойник реальный - Толедо. И клуб смолян-почитателей Сервантеса, Толедо, но прежде всего Смоленска великолепного. А любовные линии людей уже вплетаются в эту главную золотую жилу... Не знаю, как можно было завершить любовную линию фотографа и чужой невесты? Это ведь была вспышка скорее, а не линия. Вспышка фотографическая. Ну, а любовная линия Николауса и Вясёлки вполне завершена. А вот любовь второстепенных персонажей, анархиста Васи и придурковатой нищенки Вали с Соборного холма, - ей и будут посвящен следующий роман «Голубиная книга анархиста», то есть уже книга уж вышла в издательстве «Время».

4. Роман, естественно, написан на русском языке, но герои XVII века то и дело переходят на белорусский, польский, литовский, что вполне естественно для тогдашней языковой ситуации; консультировались ли вы у носителей этих языков? Или вы, как смолянин, сами - носитель? Русский «московский» язык героев XVII века - это современный русский; а белорусский и польский?

Олег Ермаков: «Консультировался» я у авторов исторических записок. Например, известный, так сказать, славянофил сербский филолог Юрий Крижанич, угодивший за свою любовь к России и русским в сибирскую ссылку, в Тобольск, ну, у нас ведь это обычное дело, так вот, он приехал в середине семнадцатого века в Смоленск и записал, что русской речи на его улицах просто не слышно, говорят по-польски, по-литовски, слышна латынь и так далее. Борис Васильев, уроженец Смоленска, называл его городом-плотом, на котором кто только не спасался: татары, евреи, поляки, белорусы. Ну вот, дальше, как говорится, дело техники.

5. Жизнь и судьба двух главных героев - носителя модной современной свободной профессии, московского фотографа Павла Косточкина и обладателя «модной профессии» XVII века, профессионального воина, польского шляхтича Николая Вржосека не в лоб, как у Акунина в «Алтыне-Толобасе» (где препоны на пути в Москву XVII века Корнелиуса фон Дорна комично совпадают с проблемами его потомка Николаса в 1990-е), но исподволь рифмуются; значит, вы тоже считаете, что история в России движется по кругу?

Олег Ермаков: Акунина ничего не читал, но слышал о нем, конечно... Мой Николаус Вржосек не имеет к его героям никакого отношения. Насчет истории, что движется по кругу... История вообще человеческое предприятие. И оно свершается в человеческих пределах. Каковы они? Мы догадываемся, но все же точно не знаем. Вдруг еще наш мир закружится на новом осевом времени? Две с половиной тысячи лет назад это почему-то случилось, как подметил Ясперс, и появилась россыпь мудрецов: Лао-цзы, Сократ, Чжуан-цзы, Конфуций, Будда, Заратустра, Исайя, Илия, Гомер, Платон. До этого человеческое предприятие было языческим, мифологическим, шумерским, вавилонским. На схеме осевого времени Ясперс оставил в стороне африканские народы и Россию. Ось проходит через Европу и Америку. Но и Китай у него в стороне. А мы видим, что сейчас Китай устремлен к центру, к оси. И, возможно, уже выходит на ось, которую характеризуют рационализм и просвещение. Россия же явно отклоняется в сторону «африканскую». И проявления прошлого очевидны. Но, раз нам больна родина, то это преодолимо. Любовью зрячей, а не слепой Россия спасется и разорвет эти круги, выйдет на свою ось. А это, конечно, ось добра и свободы. К сожалению, у нас никак не получается пока соединить эти два понятия. Мы боимся свободы и считаем ее злом. Но без свободы наша ось просто завяжется узлом. Что, в общем, сейчас и происходит. Наше будущее завязывают узлом. Так что - узел, а не круг.

6. В коротком списке Большой книги - восемь произведений, включая ваше; ознакомились ли вы с «конкурентами»? Кстати, воспринимаете ли вы их как конкурентов или скорее как коллег-единомышленников?

Олег Ермаков: Увы, ничего не читал. Просто нет времени. Но хочу прочесть Винокурова «Люди черного дракона», там окраина пространства, Амур, и через «границу» добираются мифы соседей.