Интервью: Сергей Зюзин / РГ
Судя по названию, у вас снова идет адресная привязка к определенному периоду жизни удивительно дружной семьи Рождественских...
Екатерина Рождественская: "Шуры-муры на Калининском" - третья книга воспоминаний. В первой, "Дом на Поварской", рассказывается о том, что было до меня. Семья прабабушки приехала из Саратова и поселилась в подвале дома на улице Поварской, где прожили сорок лет. Там родилась моя мама, туда пришел папа и там же родилась я. То время описано так, как мне рассказывали о нем бабушка и мама. В сырой подвал с маленькими оконцами приходили молодые таланты, будущие "шестидесятники" - Женя Евтушенко, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Вася Аксенов. Бабушка сразу бежала на кухню жарить блинчики и варить картошку для голодных студентов. Потом они шли в наш двор с памятником Льву Толстому. Я памятник не любила, боялась - огромный, черный Лев Николаевич сидит на высоком постаменте, читает книгу. Детей пугали не милиционерами или бабайкой, а памятником: "Не будешь спать, придет Лев Толстой". Под черным памятником читали стихи, горланили что есть мочи. Послушать выходили соседи, заглядывали люди с улицы. Поэтов кормили пирожками, выносили хачапури, самсу, разную национальную стряпню. Это был не двор, а государство в государстве, которое на ночь запиралось на замок дворником. Жили дружно.
Потом семья перебралась в дом на Кутузовском проспекте, и об этом ваша вторая книга.
Екатерина Рождественская: Бабушка была в ужасе. Она очень не хотела "ехать в область". В начале 1960-х в конце проспекта стояла табличка с перечеркнутым словом "Москва". Город заканчивался, на Поклонной горе уже пели петухи, лаяли собаки, цвели вишневые сады. Мы прожили на Кутузовском лет восемь. Первое, что всплывает в памяти: мне казалось, отец - тунеядец. У всех отцы утром завтракали и уходили на работу, вечером выясняли отношения с женами. А у меня папа с утра уединялся в кабинете, плотно закрывал дверь, обитую черным дерматином (для звукоизоляции), и начинал стучать на пишущей машинке. Спустя какое-то время выходил: "Девочки, пойдемте, я вам почитаю". Он читал свеженькие, тепленькие стихи, и у мамы, профессионального критика, сразу ползли вверх брови, она закуривала и начинала очень внимательно слушать (папа с мамой вместе учились в литинституте). Я тоже иногда вставляла замечания: слово непонятно или смысл стихотворения. Самое интересное, что папа шел на уступки, начинал объяснять. Об этих историях - мой "Балкон на Кутузовском".
Очередной этап начался в высотке на Калининском. Это был новенький, с иголочки проспект. Большую магистраль прорубили, уничтожив Старый Арбат с его замечательными купеческими переулочками. Я, коренная москвичка, люблю свой несчастный израненный город, все его проблемы во мне очень отзываются. Дорога, прямая как стрела, помогала быстрее добраться до цэковских дач. Этот проспект столичные остряки прозвали "вставной челюстью Москвы".
Прожили мы на Калининском с 1970 по 1973 годы. Папа стал активно писать тексты песен, и к нам пошли "люди из телевизора" - Муслим Магомаев, Иосиф Кобзон, Юрий Гуляев, Эдита Пьеха, Майя Кристалинская, весь "Голубой огонек" и "Песня года". Дверь совсем не закрывалась, бесконечные гости возникали после своих концертов, банкетов, юбилеев. Люди же творческие, не могут сразу пойти спать. В нашей квартире начиналось роение. У меня был противный подростковый возраст, и я не любила всех, кто приходил. Они отнимали у меня время общения с отцом и мамой. Я вела себя ужасно. Могла сидеть, забившись под стол. До сих пор стыдно. Маме казалось, что я вообще никогда не буду любить людей. Мы с бабушкой на кухне постоянно что-то готовили, а они с гостями пели, гуляли, курили, смеялись. Когда начиналось прекрасное пение, в дверь звонили соседи, которые приходили "за солью". Сколько мы соли купили в те годы, вы не представляете! Каждый хотел хоть одним глазком увидеть Магомаева, Кобзона или Пьеху.
А почему "Шуры-муры"?
Екатерина Рождественская: Это рассказ о любви бабушки, находившейся в моем нынешнем возрасте. Бабушка не была особенной красоткой, но обладала удивительной манкостью. Мне кажется, она как бабочка испускала какие-то феромоны. С этими феромонами она шла по жизни, загребая всех встречных мужчин. Она напитала меня, как и маму с папой, удивительным счастьем. Это была любовь тихая, не на вынос, не на показ. А мы с сестрой в ней купались. Она дала нам для последующей жизни подушку безопасности. Когда мне плохо, что-то неприятное происходит, я ухожу воспоминаниями в детство, к родителям. Они все время были влюблены друг в друга.
Бабушку в книге вы зовете Лидкой...
Екатерина Рождественская: А иначе ее никто из друзей и не звал. Она была солнцем. Безумно легкая, улыбчивая, порхающая как мотылек. Вот она здесь, а через мгновение в другом месте. Точно не Лидочка - именно Лидка. Она очень много дала мне. Родители же были "выездные", уезжали далеко и надолго - в ту же Австралию. Сейчас можно постоянно связываться по телефону или электронной почте. А тогда...
Отцовское воспитание каким было?
Екатерина Рождественская: Он никогда не повышал на нас голос. Разговаривал тихо, спокойно. В семье вообще не было повышенного тона. Нам с сестрой и в голову не приходило дерзить старшим. Царила совершенно идиотская любовь друг к другу, культ любви к отцу. Посмотрите на фото, где папа, мама, бабушка обмениваются взглядами. Снимки, о многом говорящие, ни один народный артист этого не сыграет.
В воспитании все эти жесткие атрибуты - ремень, коленями на горох, "встань в угол" - бессмысленны. Все начинается с любви. От родителей мне многое перешло. В наше время все встречаются друг с другом в кафе, а я люблю пригласить гостей на дачу в Переделкино, самой готовить для них, вкладывая в блюда свою любовь. Это и есть та самая широта русской души. Ты не можешь повлиять на длину своей жизни, но можешь повлиять на ее ширину. Делать каждый день по чуть-чуть что-то новое - такое счастье.
В Переделкино больше сорока человек я пригласить не могу. В нынешнем году на 20 июня, день рождения папки, решила сделать его любимые блюда. И был на столе доселе невиданный московским друзьям скрипучий черемуховый торт, и всяческие пироги, в том числе блинчатый, который папа очень любил. А на горячее - пельмени. В нашем доме была традиция - спрятать в одну из пельмешек горошинку перца. Я объявила: кто съест пельмень с сюрпризом и предъявит это, получит полное собрание сочинений Роберта Рождественского с закладочкой в виде его записочки. Кира Прошутинская радостно выплюнула все на тарелку и получила приз. За столом были люди, любившие отца. Двоих - Александра Розенбаума и Ларису Долину - попросила без всяких контрактов спеть на концерте в Косихе. А я их за это вкусно накормлю.
Слышал, что после Косихи вы отправитесь в Горный Алтай?
Екатерина Рождественская: Я не первый раз на Алтае. От увиденного всегда была под таким впечатлением, что надоела детям рассказами о людях и красотах природы. Сегодня мы прилетели почти всей семьей - двое сыновей и внучка. После Косихи поедем, как мне сказали, "к монгольской границе". И я вся в предвкушении.
Ваш папа принял огромное участие в выпуске "Нерва" - первой книги стихов Владимира Высоцкого. Что их, в общем-то очень разных людей, объединяло?
Екатерина Рождественская: После смерти Высоцкого многие стали называть себя его друзьями. Я врать никогда не умела и скажу, что они много общались, очень уважали друг друга, но не были друзьями. В стихах их не объединяло ничего, каждый поэт уникален. Но отец чувствовал потребность открывать новые таланты и забытые имена и платил за это своим здоровьем - просиживал долгие часы в приемных чиновников, доказывал, выпрашивал, вымаливал. Он же работал председателем комиссии по наследию Осипа Мандельштама, отвоевал музей Марины Цветаевой, а эти поэты были практически вычеркнуты из памяти. Папа видел, что Высоцкий велик. И хотел из барда и артиста Высоцкого сделать еще и поэта. Для чего требовалось выпустить книгу его стихов. Помню, они с мамой ползают по полу в комнате, где разбросаны листки со стихами Владимира Семеновича. Складывают его книжку. Папа говорит: "Ну вот не читаются они мне, а все равно поются… Сплошные нервы". И мама предлагает: "Давай так и назовем - "Нерв".
У вас был замечательный фотопроект "Частная коллекция". Вы завершили его, когда поняли, что настоящие звезды закончились, а осталась, по вашим словам, "звездная пыль". Папу, будь он жив, в каком образе сфотографировали бы?
Екатерина Рождественская: Так сразу и не скажешь. (С улыбкой) Это очень долгая работа, научно-исследовательская… Думаю, я бы его не тронула. Пусть бы стихи писал.
Вы много стихотворений отца знаете наизусть?
Екатерина Рождественская: Нет, что вы! У отца была совершенно особенная, замечательная память на них. А я в этом отношении в маму. Но если человек утром прочтет хотя бы одно стихотворение, начнет с него день, ему будет легче, немножечко со знаком плюс. А если он еще детям стихи почитает, особенно на ночь... Они помогают украсить жизнь, зарифмовать ее, удивительно описать то, что ты видишь каждый день. Поэты ведь люди, данные Богом, с божьей искрой.
Оригинальный материал: rg.ru
