Текст: Фёдор Косичкин
В трудном 1917 году поэт Борис Садовскòй написал стихотворение, названное просто: «Жена Пушкина». Начинается оно так:
- С рожденья предал
- Меня Господь:
- Души мне не дал,
- А только плоть.
- Певец влюбленный
- Сошел ко мне
- И, опаленный,
- Упал в огне.
Эстетствующий монархист, ревностный поклонник Николая I облек в виртуозную форму нарочито отрывистого двухстопного ямба (словно намекающего на скудость души героини) собрание всех предубеждений того времени касательно Натальи Николаевны.
Через двадцать лет, в тоже трудном 1937 году, другой пылкий литератор, хотя в совсем другом роде, Викентий Вересаев, пошел еще дальше и в своей, казалось бы, сугубо справочной книге «Спутники Пушкина» прямо указал своему герою, на ком ему следовало жениться:
«Хочется как можно больше знать об этой девушке [Екатерине Ушаковой], не только любившей Пушкина, но и умевшей его ценить. Не перейди ей дорогу пустенькая красавица Гончарова, втянувшая Пушкина в придворный плен, исковеркавшая всю его жизнь и подведшая под пистолет Дантеса, – подругой жизни Пушкина, возможно, оказалась бы Ушакова, и она сберегла бы нам Пушкина еще на многие годы».
«Бедный Пушкин! – иронично отвечал на эти многочисленные печатные упреки Пастернак в своем мемуаре «Люди и положения» (1956). – Ему следовало бы жениться на Щеголеве (известный пушкинист) и позднейшем пушкиноведении, и всё было бы в порядке. Он дожил бы до наших дней, присочинил бы несколько продолжений к „Онегину“ и написал бы пять „Полтав“ вместо одной. А мне всегда казалось, что я перестал бы понимать Пушкина, если бы он нуждался в нашем понимании больше, чем в Наталии Николаевне».
Он действительно нуждался в Наталье Николаевне. Которая, воспитанная маменькой в большой строгости, очень приблизительно знала его стихи. И для которой он был не сочинитель, а муж, глава семьи, отец ее детей. И который любил и ценил ее не как поэт, а как муж. «Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя», - полушутил-полунаставлял Пушкин молодую жену осенью 1833 года из Болдина - первый раз расставшись с ней надолго. А через полгода, уже из Петербурга в Полотняной Завод, куда 21-летняя Наташа уехала с двумя старшими детьми, писал: «Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены».
Кстати о детях: за неполные шесть лет брака (февраль 1831 – январь 1837) их у Пушкиных родилось четверо. И все четверо – не просто выжили, но и дожили до глубокой старости, как и три последующих ребенка от брака с генералом Ланским. Семь детей – и ни один не умер в раннем детстве. По тем временам это было просто чудом. Достаточно вспомнить, что у родителей самого Пушкина на троих выживших детей (Ольга, Александр, Лев) пришлось четверо умерших. А у Пушкиной-Ланской все семеро – выжили.
Но не слишком ли мы идеализируем Наталью Николаевну? Ведь, что ни говори, именно она оказалась пружиной того механизма, который привел Пушкина к гибели. На это можно ответить метафорически, словами Блока: Пушкин умер от нехватки воздуха. А можно – прагматически: к январю 1837 года у Пушкина накопилось множество тяжелых проблем. Финансовых – долги разбухали, «Современник» не продавался; творческих – все никак не мог засесть за «Историю Петра»; да и семейных – Наташа была хорошая жена и мать, но также оказалась слишком хорошей сестрой и привела жить в семейную квартиру двух своих старших незамужних сестер (одну-то из них и выдали за Дантеса). И непременно хотела блистать на придворных балах, небезосновательно полагая, что красота и молодость – это ненадолго. Что требовало непомерных расходов.
Пушкин хотел разрубить все эти накопившиеся проблемы одним махом – так что дуэль по тому или иному поводу, за которой неизбежно последовала бы ссылка в деревню, была просто неизбежна. Послал же он годом раньше, в феврале 1836 года, ледяное французское письмо князю Репнину, прицепившись к тому, что тот якобы нелестно отозвался о пушкинском «На выздоровление Лукулла» и почти одновременно – форменный вызов юному графу Соллогубу за то, что он якобы неучтиво разговаривал с Натальей Николаевной. Но князь и граф понимали, с кем имели дело, и постарались окончить дело миром. А эльзасский дворянин д‘Антес и голландский барон Геккерн понять этого не смогли.
Так что если Наталья и повинна в дуэли, то именно как спусковая пружина – а в действие ее привел все-таки сам Александр.
Закончить хочется тем, с чего мы начали: второй, заключительной строфой стихотворения Садовского:
- В земле мы оба,
- Но до сих пор
- Враги у гроба
- Заводят спор.
- Ответ во многом
- Я дам не им,
- А перед Богом
- И перед ним.
