Текст: Игорь Вирабов/РГ
Какую я вчера пьесу смотрел в театре, очень смешно.
Конечно, мог бы это сказать и я, но это произнес со сцены Ермолай Лопахин - куда мне до него. Он посмотрел шекспировского "Гамлета" - там, если помните, "не пей вина, Гертруда", "быть или не быть", и вся эта семейная возня у трона кончилась совсем печально. А я смотрел историю, где очень неглупый чеховский герой, этот самый авторитетный предприниматель Лопахин, скупил вишневый сад своих бывших хозяев, семьи Раневских, на сцене "Мастерской Петра Фоменко" - и финал здесь, как известно, тоже мелодраматический.
Но помещица Любовь Раневская, еще не зная, что Лопахина развеселил трагический Шекспир, в ответ заметила, конечно, справедливо: "И наверное, ничего нет смешного. Вам не пьесы смотреть, а смотреть бы почаще на самих себя. Как вы все серо живете, как много говорите ненужного".
Но надо начинать с того, что подхожу к театру - на афише вижу маркировку "18+". Пьесе 120 лет, со сцен не сходит, с незапамятных времен ее изучают старшеклассники - а на спектакль нельзя? Перепроверил, и на сайте "Мастерской" спектакль представлен с той же черной меткой школьникам. Конечно, это может озадачить зрителя: что его ждет?
Быть может, режиссер не отказал себе ни в чем, представив экстрасовременный взгляд на Чехова, навязшего в зубах? Возможно, в сценах жесткого насилия над садом кровь течет рекой? Или вдруг Раневская - мужчина? А в "дорогом и многоуважаемом шкафу" устраивают оргию и сквернословят? О!
В таком вот предвкушении и зритель прибавляет шаг.
И все-таки разочарую сразу: в этом спектакле ничего такого нет, Чехову ничего не приписали, не дорисовали. А тексту, до ремарок автора, строжайше следует в спектакле режиссер Иван Поповски, один из самых ярких и верных фоменковских учеников. Поповски любит вникнуть в текст и обнаружить неразгаданные шифры.
Но это может означать, что тайна маркировки, берегущей юношей от лишних впечатлений, скрыта в самом тексте Чехова. Неспроста же Антон Павлович был зол на Станиславского и Немировича: они "ни разу не прочли внимательно моей пьесы", они "в моей пьесе видят положительно не то, что я написал", они услышали в ней социальный звон, увидели в ней мелодраму - прощай, старая жизнь, здравствуй, новая - не захотели видеть в ней "комедию, местами даже фарс". И дело не в отдельных смешных репликах - сами по себе они еще не делают комедии - здесь что-то глубже. Что?
* * *
Надо признать: за все прошедшие 120 лет "Вишневый сад" выкручивали, перекручивали, усложняли или упрощали, истолковывали столько раз и так старательно, что, кажется, сам текст устал от множества прикосновений. Потерянную эластичность пьесы замечала и историк театра, тонкий ценитель чеховского творчества Инна Соловьева - неспроста в программке спектакля "Мастерской Фоменко" обозначен ей отдельный поклон. Что сделал режиссер Поповски с командой артистов - они пытаются вернуть пьесе "Вишневый сад" утраченную эластичность.
Сада на самом деле нет. Убраны первые ряды, пространство зала втянуто в бездонное пространство сцены. Ее скрывает занавеска - полупрозрачная, огромная, тяжелая - когда наступит время, ее легко сорвут. Занавески есть по бокам, на них играют ветры, светотени. Собственно, они и есть вишневый сад. Действие чеховской комедии Чехова в саду не происходит - о нем лишь говорят и в лучшем случае рассказывают, что привиделось в окне. У Чехова вишневый сад присутствует, как у Шекспира - тень отца Гамлета. Он есть, хотя его тут нет.
Так что вишневый сад в спектакле - и играющие занавески, и оркестрик - четыре скрипки, флейта и контрабас, даже зловещее пятно, рояль в глубине сцены. Можно сказать, что декорации скупы, но они при этом обволакивают сцену: нет перегородок, но вот здесь, понятно, детская, в которой, впрочем, нет детей, здесь закоулочки, в которых на бегу поприжимаются и разбегутся парочки, а там они перетекают в зал, где танцами так весело отпразднуют свою вишневую печаль.
Все в черном кружатся в польках или вальсах, "Сияла ночь" под голос Изабеллы Юрьевой, продан сад, все в белом тянутся за музыкантами вдоль стен по зрительному залу. Кажется, понятно все и непонятно ничего: граница между кажущимся и действительным размыта, как на самом деле и бывает. Не в театре, в жизни. Надо говорить про обаяние артистов, надо сказать о том, насколько все они увлечены игрой, как влюблены в своих героев, томных, энергичных, деловитых, умных или глупых. Надо отвязать спектакль от букв, от текста, но как: Чехов внимательно следит и, кажется, доволен тем, что на его головоломки не бывает однозначного ответа.
Принято считать, что время - главный узел, контрапункт сюжета. Группе нерациональных персонажей, не желающих расстаться с прошлым, противостоит другая группа, возбужденная и постоянно говорящая про будущее время. Но если вслушаться, но если присмотреться?
* * *
Обаятельный Рустэм Юскаев играет Гаева, брата Раневской. Сто лет он не заглядывал в тот злополучный шкаф, теперь вдруг заглянул, узнал, что шкаф стоит сто лет, и посвящает ему памятную речь. Тоска о прошлом? Он вполне разумен, чтобы ухмыльнуться над самим собой. Клянется как-нибудь решить проблему с кредиторами, на суд отправился - тем временем трудоустроился, нашлось местечко в банке. После суда вернулся с разносолами, смахнул слезу - он столько выстрадал! - и вдруг услышал стук любимого бильярда: и печаль с лица как ветром сдуло. Прошлое, конечно, хорошо, но весь он в настоящем, просто он такой, традиционно либеральный, и останется таким всегда, и смена вех тут ни при чем.
Он, кстати, замечает про сестру: ну да, по совести, "она порочна, это чувствуется в ее малейшем движении". А что Раневская? Галине Тюниной настолько, кажется, к лицу насмешливая сухость, виноватая веселость героини, даже если ей приходится все время искренне томиться, говорить, что ей без сада жизни нет, и плакать искренне. Ей будто в нервном возбуждении привиделась и мать-покойница - и тут же спохватилась: это просто ветки вишни так согнулись. Подсунули ей паровозик сына, утонувшего пять лет назад в пруду, она всплакнула и отбросила, исчез тот паровозик. Ей говорят про умершую няню, про каких-то пропавших слуг - она отмахивается, ей они до лампочки: да, мне писали, царство им небесное. Вишневый сад? Страдает? Ну конечно: продавайте и меня вместе с садом. Так любит родину, что плачет, глядя из вагонного окошка. Чем не Гертруда, не Шекспир? Но! Одна деталь у Чехова, одно признание: ей в эти дни прекрасно спится. И чаще, чем на сад, она посматривает в телеграммы из Парижа и летит скорей к парижскому мучителю, как только наконец избавилась от этой боли головной - продали и продали - главное, что неожиданно свалились тетушкины деньги. Томление о безмятежном прошлом? Ах, не рубите сада, больно слышать? Может быть. При этом все-таки она живее всех живых, она умна и обаятельна и трезво мыслит.
А что не слушает разумного Лопахина - так попросту не хочет слышать. Он для нее непривлекателен.
* * *
Чехов просил актеров играть Лопахина помягче, поинтеллигентней, у него и пальцы тонкие, как у артиста, и, пожалуй, он таким и вышел в "фоменковском" спектакле у актера Дениса Аврамова. Лопахин - олицетворение всего передового, нового, которое сметает прошлое. За ним, конечно, будущее. Но ведь он как раз весь в прошлом, как никто. Его не оставляют детские воспоминания о прекрасной барыне Раневской - фрейдисты могут тут торжествовать - она когда-то сказала ему "не плачь, до свадьбы заживет", и это до сих пор преследует его.
Она ему пытается сосватать Варю, приемную дочь, а зачем ему Варя? Ее он, насмотревшись Гамлета, зовет Охмелией - "Охмелия, иди в монастырь".
Поняв, что он сейчас недостучится, Раневская не может воспринять его всерьез, - бедная моя, хорошая, ну что ж вы так, он выдал наконец все, что глубоко внутри сидело: был он крепостным, никем, а стал теперь хозяин жизни. И между строк осталось: неизвестно ведь, куда Раневская денется, когда в Париже деньги кончатся. Тоже знакомый, вечный, современный тип.
* * *
Бунин злился на Чехова: где он нашел в России такой вишневый чудо-сад. А Станиславский, он же, как известно, и купец Алексеев, объяснял: вишневый сад - образ делового, коммерческого, доходного дела, такое и нужно России теперь. Поэзией придется жертвовать.
А Чехов, кажется, посмеивается до сих пор. Лопахин - креативный менеджер, умелый бизнесмен. Фирс в общем-то разумно говорил, хотя над ним смеются: раньше вишню сушили, мочили - и доход немалый был. Но это устарелый путь, он нетехнологичен. Метод Лопахина - предвестник будущего, скажем, он засеял мак, с ним нет возни, по-быстрому срубил 40 тысяч. По-быстрому порубит сад и распродаст участки дачникам, с которых поимеет свой доход. И будет рассуждать: люди какие-то вокруг в стране России "существуют неизвестно для чего". "Скорее бы изменилась наша нескладная жизнь". Конечно, у Лопахина изменится. Знакомо?
Петя Трофимов в пьесе говорит: Лопахин - хищный зверь, перешагнет через любого, невзирая на вишневые сады. Артисту Федору Малышеву интересны, по его признанию, персонажи на переломе времен: "Как не потерять себя в момент, когда весь мир меняется". Его герой прощается со старой жизнью, приветствует новую, а что это? Это когда все перестанут восхищаться собой и станут, по его словам, работать. Что же касается любви - мы, говорит он, выше этого. "Вечный студент", "облезлый барин". И не говорите, что не видите вокруг себя таких сегодня, в наши дни.
* * *
Есть еще девушки, которым хочется любви и колется, они в спектакле как веретено, связующие нити. Дочка Раневской Аня (Александра Кесельман), "ребенок, веселый до конца", готова вместе с Петей быть выше любви и в общем ничего хорошего не ждет: разве что мама, деньги промотав, вернется из Парижа, они будут читать разные книги, и перед ними "откроется новый, чудесный мир". Приемная дочь Варя (Мария Андреева) ничего не ждет от Лопахина, и все ее мечты - "так бы все ходила по святым местам". Готовая на все Дуняша (Мария Геращенко), "такая деликатная девушка, ужасно любит нежные слова", ждет, что Яша ей напишет из Парижа. Яша лакей, но мыслями уже в пути с Раневской, где-то далеко, и говорит как прогрессивный релокант: "Здесь не по мне, не могу жить… ничего не поделаешь. Насмотрелся на невежество - будет с меня".
Есть "двадцать два несчастья" Епиходов (Иван Рябенко) - уронил букет, споткнулся, опрокинул что-то, кий сломал - в сущности, несчастий никаких. Играет и гитару называет мандолиной, и с уверенностью смотрит в будущее.
Туманный персонаж - экстравагантная Шарлотта (Дани Каган), тень Раневской, здесь чревовещает и показывает фокусы, театрально покачала узелок, похожий на ребенка в пеленках, и тут же бросила. Лопахин обещал ее пристроить как-нибудь. И Фирс, конечно. У Кирилла Пирогова это персонаж совсем не выживший из ума старик, страдающий по крепостническому времени, когда всем дали "волю". Он на самом деле здешний Йорик. Как ни парадоксально, он как раз счастливей всех: он здесь единственный, кто любит. Прожил жизнь в сознании любви. Притом которая ни от чего и не зависит. Не смешно?
Тут можно спорить: Чехов - скептик или фаталист?
* * *
В спектакле все ужасно обаятельны. И драма здесь не в переломе времени, а в повседневном узнаваемом течении его. Герои, как глухие, говорят друг с другом каждый о своем. У каждого свой мир и свой вишневый сад. Спектакль взрывается в финале - взлетевший было рояль со страшным грохотом обрушился на сцену. Как сказал когда-то Маяковский, "старая красота затрещала, как корсет на десятипудовой поповне". Поэт как раз сказал о пьесе Чехова довольно метко: распродали с аукциона тут не просто сад с усадьбой, но и "гардероб изношенных слов". Истрепались по Маяковскому, болтаясь на вешалках, - понятия "любовь", "дружба", "правда", "порядочность". Но это ведь тоже дело обычное.
Почему комедия? А потому что то, что не смешно, обыденно, на самом деле вечный, беспрерывный фарс, отсутствие любви и томление духа.
Что означает, в сущности, знаменитая чеховская фраза, что "в человеке все должно быть прекрасно"? Несбыточное. Мы-то знаем: прекрасно бывает все только в ботах, искусственных помощниках, которые нам отвечают в телефонах. Хотите этого - нажмите кнопку 2, того - нажмите 5. Прекрасней некуда. Комедия у Чехова в любые времена будет про нынешнее время.
P.S.
А знаете, ведь почему-то все забыли: кто в "Вишневом саде" оказался главным победителем?
Помещик Симеонов-Пищик. Приживала лебезил, выпрашивал у всех подачки и уверял, что род его произошел от лошади, которую Калигула привел в сенат. Артисту Олегу Ниряну приделали большой живот и бедра. Есть у английского поэта Элиота такая "песнь любви": "Нет, я не Гамлет и не мог им стать, / я из друзей и слуг его, я тот, / кто репликой интригу подтолкнет…" Это, пожалуй, и про Пищика. В финале пьесы оказалось: под шумок он первый продал англичанам свой участок с чудо-глиной. И теперь раздал долги. И даже разговаривать с Лопахиным ему "теперь, извините, некогда".
Тут есть над чем задуматься. А если в этом и причина странной маркировки "18+": чтоб школьников не отвлекать, к примеру, от ЕГЭ, отягощенностями чеховского фарса? Другого, каюсь, объяснения я так и не нашел.
