Интервью: Марина Сизова
«В моей жизни сейчас столько странного, так много перемен, что я даже отказываюсь порой анализировать, что происходит», — признается Павел. Странной он называет и встречу с со своей музой — девушкой, образ которой долгие годы хранил в своем сердце. Из-за нее он начал читать и стал писателем. Они увиделись нынче — впервые за двадцать с лишним лет — в Перми, где он в рамках литературного фестиваля «Компрос» представлял публике свой дебютный роман «Отъявленные благодетели». Мы поговорили с Павлом Селуковым о судьбоносных встречах, незакрытых гештальтах, литературе. И, конечно, о его новом романе.
Ангел по имени Маша
Павел, расскажите про вашу неожиданную встречу со своей первой любовью через 20 лет...
Павел Селуков: Она пришла на мою презентацию. Знаете, я как-то даже ожидал нечто подобное. Я живу год без наркотиков, дописал роман, написал два сценария... И, Господь, где же награда?.. И вот те на — получай. И это было круто! Я возился с микрофоном перед встречей с читателями, поднимаю глаза, вижу — она! Я ее сразу узнал! И стал, как пьяный. Меня это, признаюсь, выбило из колеи, а мне ведь еще надо вещать — встреча только началась, и я замямлил что-то несуразное в микрофон, как будто махнул стакан водки. А полюбил я ее в 10-м классе, когда объединили несколько классов. Пришел в школу 1 сентября, увидел ее, Машу, — и сошел с ума! Она же, как ангел, красивая.
Как выглядят ангелы?
Павел Селуков: Русые волосы, голубые глаза, бледная матовая кожа. Она очень умная в школе была. А я в 15 лет был отвратительным созданием. Гопник, занимался боксом, бил людей, подрабатывал копальшиком на кладбище. Я реально был страшным типом. И я ее преследовал — с моей стороны был откровенный абьюз. А чтобы ей понравиться, мне кто-то посоветовал читать книжки. Я ж тогда совсем не знал книг (мама, правда, в детстве, читала мне про Эмиля из Леннеберги Астрид Линдгрен).
Первая мною самостоятельно прочитанная книга, была, помнится: «Я — вор в законе: на зоне». Затем мне повезло, я наткнулся на Ремарка, а потом перешел к Хемингуэю, и дальше. С девочкой тогда у меня не сложилось, но читать я не бросил. А потом и сам начал писать. Машу я не видел 23 года! Знал, что она давно уехала из Перми, думал, что эмигрировала из страны, и мы никогда больше не увидимся. Впрочем, все это время она жила у меня в голове. Даже в самые темные минуты. Оказалось, что она уехала вначале в Екатеринбург, теперь живет в Петербурге с мужем и ребенком. И вот она пришла ко мне на выступление, подошла после окончания встречи: прочитала, мол, все мои книги! И я сейчас пытаюсь эту нашу встречу как-то переварить. Все происходило, как будто в каком-то сценарии. Мы с ней долго говорили, обменялись телефонами. Это, конечно, все странно. У нее мой образ в голове, который она вычитала из моих книг, у меня — ее, который я сам себе навыдумывал. Теперь вот будем узнавать друг друга.
Годы изменили ее?
Павел Селуков: Нисколько! Нам было по 15 лет, сейчас по 38. Она такая же красивая! Наверное, ее образ будет сидеть в моей голове до самой смерти.
Как отреагировала ваша жена?
Павел Селуков: Я ей все рассказал. Ну а как она могла отреагировать? Это жизнь. Ничего же, кроме общения, не будет. Сейчас в моей жизни столько странного, что я уже отказываюсь что-либо анализировать. Есть только две вещи, на которые я могу реально влиять — писать книги и сценарии.
Пишешь, как дышишь
Трудно от малой формы перейти к большой?
Павел Селуков: У меня до этого был лишь букетно-цветочный период с рассказами. Изначально, поскольку я плохо понимал, где ставить запятые, старался писать короткими предложениями, чтобы запятых было как можно меньше в тексте. И это привело меня к лапидарности. Здесь еще любовь к Андрею Платонову, Сергею Довлатову, Михаилу Зощенко... Свои первые рассказы я никому не показываю. Это Зощенко, но плохой Зощенко. Писатели вообще устроены как художники. Художники когда учатся, им говорят: «Идите в Эрмитаж и перерисовывайте какого-нибудь великого художника». И они начинают перерисовывать. И писатели тоже начинают свой язык с этого повторюшничества. И ничего в этом постыдного нет. И лишь потом у тебя появляется своя интонация.
Вы пишете и стихи, в том числе. Можно одновременно хорошо писать и стихи, и прозу?
Павел Селуков: Ну Пастернак же написал «Доктора Живаго». Это то же самое, как «вам что вкуснее: макароны по-флотски или кекс?» И то, и это хорошо. Но, думаю, в книжном магазине шанс нарваться на плохие стихи — меньше. Рассказы вообще больше похожи на стихи. Их можно писать на голом вдохновении. На самый большой свой рассказ я потратил 8 часов. С утра сел, к вечеру он был готов. «Эмигрант из Беднолэнда», который выиграл премию имени Валентина Катаева, я написал за три часа. Мне вообще очень легко даются рассказы. Это как в Каме купаться, захотел — написал. Я как писатель как будто родился в этом жанре. Я как-то за 365 дней написал 365 рассказов.
Сказал бы даже, что мое состояние диктовало форму. У меня было биполярное расстройство ΙΙ типа, для которого характерны короткие периоды гипомании, сменяющиеся периодами глубокой депрессии. Большинство людей в состоянии гипомании несут бред, а у меня каким-то образом во время вспышек получалось писать рассказы. Потом, естественно, провалы. И вот такие качели. И раньше я вообще не любил романы. Они мне представлялись затянутыми, избыточными. Мне казалось, в них много воды. Сейчас, после работы с психотерапевтом, эти качели пропали и я с удовольствием читаю романы.
А зачем все же мучиться? Цитирую один из ваших постов в соцетях: «мучительно и мужественно пишу роман». Почему обязательно надо писать роман? Чтобы что? Начать себя считать писателем? Чтобы другие считали тебя писателем?
Павел Селуков: Собственно, не для чего. Прелесть литературы в том, что она необязательна. Она не нужна человеку для выживания и собственно появилась как явление не так давно (если сравнивать с появлением на Земле человечества). Литература рождается не из необходимости, а из свободы. В этом ее фишка и кайф. Заходишь в книжный магазин — полки ломятся от книг. Выбирай любую.
Я в эти дни читал «Смерть в Венеции» Томаса Манна, до этого «Волхва» Джона Фаулза, сейчас «Повелители мух» Уильяма Голдинга. И литературы такого калибра столько, что я буду читать всю жизнь и не дочитаю никогда. У нас большой запас крутых книг.
И по-вашему выходит, что нет никакой особой необходимости в очередных новых книгах?
Павел Селуков: Абсолютно верно. И ты пишешь только потому, что тебе самому это по приколу! И мне было по приколу попробовать написать роман. В моем случае литература — это форма досуга. Я могу играть в шахматы целый день, а могу сочинять целый день роман или сценарий. Даже если я мучаюсь. Но ведь на пробежке я тоже мучаюсь. Может, мне нравится мучиться. Людям вообще нравится мучиться. Не когда их мучают. А когда они сами выбирают, отчего им мучиться. К примеру, чтобы похудеть. Причем в моем случае это не прихоть, а необходимость, потому что у меня диабет, я должен следить за весом. Или вот написать роман. Пять лет назад я написал 100 страниц, а потом не смог. Затык. Не щелкает и все. И в этом отличие от рассказа. Если ты слету не написал рассказ, можешь выбросить его — ничего страшного. Напишешь потом другой. А от романа просто так не отмахнешься. Он уже обязывает признать себя. Идешь по улице, радуешься солнышку, птички поют, и вдруг — бам в сознании: а у меня роман недописан! И ты уже вроде как должен: у тебя же уже есть целых 100 страниц! И это тебя прям убивает. Ты какой-то полубеременный. Так что ничего никому я не хочу доказывать. В литературе не меряются тем, чем любят порой мериться мужчины. Так не действует: ты пишешь маленькие рассказы, значит, ты маленький писатель, а я пишу большие романы — я большой писатель. Талант не зависит от объемов. Просто в какой-то момент тебе хочется попробовать себя во всяких жанрах. Написал кучу рассказов, хочешь теперь роман. Ты все равно можешь хорошо делать только то, что тебе нравится, от чего тебя прет. Это очень по-детски. Ребенок играл с неваляшкой, а потом ему захотелось поиграть с трансформером. Должна сохраняться непосредственность. А не так, что ты шарашишь буквы и все... Я понимаю, что, наверное, был бы более известным писателем, если бы после «Добыть Тарковского» писал «Добыть Тарковского-2» или три, четыре... все эти пацанские рассказы. Но проблема в том, что я такой жизнью уже не живу и мне это уже неинтересно.
А когда «щелкнуло»? И появился роман?
Павел Селуков: Год назад я прошел лечение в реабилитационном центре, условия в котором были как в армии или тюрьме. И между мытьем посуды и полов, отжиманий и приседаний, чтобы не сойти с ума, я стал дальше придумывать роман. И когда вышел оттуда, у меня была единственная задача — записать все, что я придумал в течение 45 дней в ребцентре. На запись у меня ушло где-то около месяца. Отправил главному редактору журнала «Знамя» Сергею Чупринину (где роман вышел в сжатом виде и без мата), он — в издательство Елены Шубиной, где роман уже вышел в более полном варианте. И так роман появился на свет. Так что история появления романа может оказаться интереснее самого романа (улыбается. — Авт.).
Роман о супергероях, которые спасают мир
Мне только-только пришел ваш роман (выписывала его через интернет, поскольку в книжных магазинах Перми его еще нет), и успела прочесть лишь первые страницы. Давайте дадим спойлер читателям, о чем он?
Павел Селуков: Это «экзистенциальный боевик». В Перми живет девушка Ангелина, у которой умер муж Борис. Ее сосед Олег вместе с ней отправляется развеять прах Бориса над Красной площадью, Невой и Черным морем. Роман прежде всего о супергероях, которые спасают мир.
При написании романа вы говорили, что у вас один критерий: много мата, секса и насилия. Почему?
Павел Селуков: Мат, секс, насилие — пограничные состояния человека. У меня просто долгое время была такая жизнь. И я сам жил в последнее время между Пермью, Петербургом, Москвой и Абхазией. И мне просто захотелось написать нечто сродни роуд-мови, фильму-путешествию.
Или путевым запискам в литературе?.. Как вы считаете, почему многих фраппирует обсценная лексика в ваших произведениях? Вас на каждой встрече кто-нибудь да попрекает: убрать бы мат...
Павел Селуков: Я не знаю, почему кого-то шокирует мат. Как могут без мата разговаривать мои герои, воспитанные улицей? У меня нет никакого сакрального отношения к мату. Могу говорить матом, могу не говорить. Могу писать, могу не писать. Вообще что хочу, то и делаю. Чего и всем желаю. У нас столько настоящих проблем, что представить мат проблемой мне кажется как минимум странным.
Читатель предупрежден. Книги выпускаются с пометкой 18+, в полиэтиленовой обложке. Хочешь — покупай, хочешь — не покупай. Никто не заставляет тебя читать. Книги читают по одной важной причине, и не важно, есть там мат или нет его. Потому что книги тебе дают прожить какие-то эмоции. Прикольные запоминающиеся вкусные эмоции. У меня нет цели кому-то понравиться. У меня вообще нет четкого образа, кто мой читатель, поэтому нет желания угодить.
И все же кто ваш читатель? Он меняется? От сборника к сборнику, и от рассказов к роману?
Павел Селуков: Я даже не знаю. Если судить по Фейсбуку (соцсеть принадлежит признанной экстремистской и запрещенной в России корпорации Meta), то мои читатели — это филологини от 45 до 60 лет. Мне вообще плевать, честно говоря, кто мой читатель. У меня вообще нет такого: «А как мой читатель воспримет то, что я написал?». Это же шизофрения! Какой-то выдуманный читатель начинает диктовать в моей голове, как мне писать. Меньше или больше материться, меньше или больше секса. Длинными или короткими предложениями писать… Я пишу потому, чтобы мне не было скучно, чтобы мне было интересно. Чтобы я сам считал, что это неплохо. Я пишу для себя. Я все делаю для себя.
Пермские «Реальные пацаны», «Слово пацана» Гараева (соседняя Казань), ваши «пацанские» рассказы. Отчего в наши времена успех «пацанства»?
Павел Селуков: Я не отождествляю свои рассказы с ними. У меня про нулевые. В «Слове пацана» — про конец 80-х. «Реальных пацанов» вообще снимали КВН-щики, вышедшие из университетов. Они все исследовали «пацанов» со стороны. Они не жили так. Не учились в классе «е», где нет годами русской литературы и английского. Не обворовывали квартиры, не были в розыске.
Разве «Титаник» плохой фильм? Нет. Но капитан дальнего плавания его смотреть не может. Художественная ценность рушится при виде неточностей. В этом отношении мне ближе западные «Пацаны». Там, кстати, тоже много крови, насилия, секса. И, кстати, я уже отошел от пацанства. Последние два сборника рассказов — не про это. Да и роман тоже собственно про другое. Я вообще хочу писать разные вещи.
Как вы себя охарактеризуете? Вы тоже циник-идеалист, как герой вашего романа?
Павел Селуков: Я, наверное, просто идеалист. Хотя нет, я — романтик. Я верю, что человек способен все преодолеть, что человек — это звучит гордо. Мы можем как низко пасть, так же высоко взлететь. Я, благодаря, может быть, шахматам, которыми занимался с пятого класса школы, стал не то чтобы умнее, научился бороться. Шахматы воспитывают в тебе готовность к борьбе.
Вся жизнь — борьба?
Павел Селуков: И физическая, и психологическая. Борьба со своим телом — диета, пробежки. Борьба с зависимостями: алкогольной и наркотической. Написание романа — тоже борьба. Борешься со своей ленью и осознанием: а чего упираться, все равно же не заработаешь. И написание сценариев — борьба. С собой, режиссерами, продюсерами, актерами… Я вообще понял, что хорошо себя чувствую только в борьбе. Я понимаю, с кем я борюсь, почему я борюсь. То есть борьба наполняет мою жизнь смыслом.
«Многие начинали сторожами»
Кто первый читатель ваших произведений? Жена?
Павел Селуков: Она у меня старший аналитик в айти-компании. Если у меня есть сомнения какие-то, особенно по поводу концовки произведения, а меня, бывает, порой заносит, я зачитываю спорные моменты Игорю Аверкиеву, председателю Пермской гражданской палаты. Когда мне было 30 лет, он взял меня на работу специальным корреспондентом. И, как сейчас помню, я отправился проводить журналистское расследование в Ныроб на север Пермского края. И вместо журналистского материала привез четыре очерка. Игорь Валерьевич первым во мне разглядел какой-то потенциал и стал активно побуждать, чтобы я писал рассказы. Он, получается, первый поверил в меня и заставил меня в себя поверить. Знаете, в Перми даже миф существует, что я сын Аверкиева.
А вы действительно похожи.
Павел Селуков: Но про отцовство — это неправда (улыбается). Вообще, я уверен, что с приходом интернета талант большой силы не может долго остаться незамеченным. Так или иначе выбьется. Я расскажу. как это было в моем случае: Леонид Юзефович, большой писатель из Перми, перепостил меня в своих соцсетях, выдал, так сказать, сертификат качества. Ведь как это обычно бывает: стоишь у картины в галерее, вроде нравится, а боишься сказать — вдруг чего. А вот когда придет искусствовед и доложит, что это хорошая картина, вроде как уже можно радоваться публично. После того как Юзефович перепостил меня в своих соцсетях, все такие: «О, раз серьезный писатель сказал, что этот чувак умеет писать», значит можно ставить лайки. Еще я советуюсь с Эдгаром Степаняном, моим ассистентом, он помогал мне и с романом, и вообще взял очень большую долю в основном околосценарных забот. Они оба вместе с Аверикевым читали роман до того, как он был издан.
Именно им двоим вы, смотрю, и посвятили этот свой первый роман. Павел, почему писатели в Перми вырастают из грузчиков и сторожей? Алексей Иванов работал сторожем, вы тоже где только не подрабатывали — на автостоянке, кладбище… Что за тенденция такая?
Павел Селуков: Все логично. Пока писатель в начале своего творческого пути, ему никто за его писульки платить не будет. Когда пишешь роман, надо же в это время, чтобы выжить, что-то жевать. Но поскольку писатель ничего больше не умеет, кроме как писать, остается идти в дворники, сторожа, копальщиками на кладбище, вышибалами в ночных клубах. Это во всем мире так. Вспомните, как Чарльз Буковски начинал перед тем, как попасть в Голливуд.
Многие думают, что литература — это про деньги и славу...
Павел Селуков: У меня вообще никогда не было такого, что вот я хочу стать писателем и издать книгу. Я всегда писал потому, что не мог не писать. Я вообще остановиться не мог. Писал, как дышал. Книга как следствие. Усилий, опыта, сплава всего этого. Это не причина. Я, если честно, плохо понимаю людей, которые хотят стать писателями. Это тяжелая, на самом деле, и странная работа. «Я сейчас стану писателем, куплю себе дом и машину...» Так не действует. Денег литература не приносит. В данном случае просто: стану писателем, отпущу себе бороду и… всё. У нас в стране за счет литературы живет только человек 20. Все остальные что-то придумывают, чтобы выжить. Я, например, пишу сценарии. Если бы я не писал сценарии, я бы не знал, что ел.
Слава? Конечно, хочется иметь массовый успех. Но лучше быть Андреем Платоновым, чем Филиппом Киркоровым. А еще больше хочется быть самим собой. И в ютубе у блогеров славы однозначно больше. Литература — это очень нишевая история. Мы сидели вчера с мужиками с завода, общались. Гарри Потера Джоан Роулинг знают, и то потому, что кино смотрели. Пелевина не знают, Сорокина не знают. Иванова? Ну да, «он что-то вроде про нашу Чердынь писал» и все. Чтение книг — это время и труд. Если ты отработал смену на заводе, 12 часов помахал ломом, пришел домой, ты разве Иванова откроешь? Нет, ты откроешь пиво и включишь бокс или футбол.
А что за страсть к кино и пельменям, которые фигурируют в ваших биографических справках? Кино, потому что сценарии пишете?
Павел Селуков: Как-то в интервью я сказал, что люблю кино и пельмени, вот и прилепилось. Кино я действительно люблю. И поскольку пишу сценарии для кино, то логично, что его «насматриваю». Люблю любое, я всеяден.
Даже мелодрамы?
Павел Селуков: Недавно смотрел «Ноттинг-Хилл» с Джулией Робертс и Хью Грантом. Сейчас мы каждый вечер с женой смотрим разные фильмы. Из последнего: «Дело было в Пенькове» с Вячеславом Тихоновым, «Летят журавли» Михаила Калатозова, «На последнем дыхании» Годара, «Рокко и его братья» Висконти с молодым Аленом Делоном, «Три билборда на границе Эббинга, Миссури» Макдонаха, «Земля кочевников» Хлоя Чжао.
Сериалы?
Павел Селуков: Сериалы не считаю искусством, не смотрю. У меня и тут проявляется стремление к лапидарности. Это как с книгами. Заходишь на любую платформу, и там этих сериалов столько, что надо быть Дунканом Маклаудом, чтобы все посмотреть. Я понимаю, что для людей сериалы — это конкретный эскапизм и бегство от своей жизни, самих себя. И я не хочу никак этому способствовать. Я не пишу сценарии для сериалов. А кино, если это хорошее кино, сильное, оно не уводит от реальности.
Пельмени?
Павел Селуков: Я рос в 90-е. Денег не было. Мы покупали пельмени и делали их с бульоном и овощами, как будто суп. А когда ситуация выправилась, пельмени можно было есть уже в избытке. Пельмени без бульона стали для меня символом благополучия.
Пермь — родина пельменей и сплавов. Еще одна страсть писателей из Перми — сплавы. Иванов не только ходил, но и водил туристов по рекам. Вы этим летом объявляли набор на сплав по Сылве. Что это? Новая форма общения с читателями?
Павел Селуков: Я просто захотел на сплав, и мне его организовали. Были читатели, но немного — человек 8-10. Не совсем удачный сплав получился. Он, похоже, стал первым и последним. На этом «читательские сплавы» можно считать завершенными. За пять лет, что я не был на сплавах, все реки заполнились пьяными туристами. Никакого уединения с природой, одна вакханалия. Если еще поеду, то со своими знакомыми ребятами куда-нибудь совсем в глушь.
Второй роман будет биографией
Павел, кем вы себя видите через 10 лет?
Павел Селуков: Я не загадываю так далеко. День прожил — и нормально. Я вообще не живу временными отрезками. Вот я сейчас вернусь в Москву, и мне надо будет встречаться с продюсерами по сценариям и писать второй роман.
Не успели первый выпустить, уже второй? О чем он?
Павел Селуков: Это биография, но в кавычках.
Ваша или другого лирического героя?
Павел Селуков: Это прямо моя биография! Вся фишка — в интонации. Она написана от первого лица, но как будто от третьего. Частная история, которая становится общечеловеческой. И в какой-то момент становится неважно — были эти события в действительности или нет. Пока получается хорошо.
От скромности не умрете...
Павел Селуков: Я просто знаю, когда хорошо получается, а когда плохо. Написал первые 45 страниц — и чувствую: прямо хорошо.
Когда можно будет прочитать?
Павел Селуков: Когда я начинаю писать, у меня вообще нет понимания, чем это все закончится и когда. Иначе неинтересно. Это как отношения с женщиной. Завтра закончатся или они навсегда? Не знаю. Может, вообще никогда не закончу. Фатально опасно ставить перед собой какие-то флажки. Единственное, что я могу обещать, это то, что буду стараться.
В нем тоже кровь, насилие, мат?
Павел Селуков: Интонация напоминает больше «Невыносимую легкость бытия» Кундеры — по тактичному обращению к читателю. Если первый мой роман — наглый и жесткий с читателем, то второй будет очень интеллигентен с ним. Он себя не навязывает. Он вкрадчивый. Посмотрим, получится — не получится.
«Я спасся с необитаемого острова»
У Катаева (а вы лауреат премии его имени), есть сказка про Цветик-семицветик. Это не золотая рыбка с ее тремя желаниями. Тут можно загадать целых семь! Чего бы вы хотели от жизни?
Павел Селуков: Ничего.
А писать?
Павел Селуков: Я имею в виду, что не хочу того, чего бы у меня не было. Можно сказать, что я хочу квартиру — потому, что у меня ее нет, хочу машину — потому, что у меня ее нет, хочу прописку — потому, что у меня ее нет. Но в действительности, думаю, что не особо и хочу все это на самом деле.
У меня вообще сейчас такое ощущение, что я спасся с необитаемого острова, с которого не должен был спастись. Приехал в большой город, беседую с вами и что еще вроде надо-то?..
Я до сих пор нахожусь в эйфории от того, что у меня получилось вылезти, слезть с иглы, и я жив.
А если не для себя?
Павел Селуков: У меня в любом случае не наберется столько желаний. Первое — мир во всем мире.
Второе — чтобы государство присмотрелось к проблеме ВИЧ и наркомании. Я был как-то в государственной клинике, поверьте — выглядит как обычная больница, наркоманам не составляет труда достать дозы, спокойно уйти и отказаться от лечения.
Я сам состою на учете у психиатра и нарколога, у меня никогда не было трудовой книжки. Меня не брали на работу в Новгороде даже охранником в мясной отдел. И если бы я не был писателем и сценаристом, куда мне идти? Количество лишних людей пугающе. Куда им деваться? В криминал? Не потому, что они какие-то суперзлодеи, они реально никому не нужны.
Третье желание. Чтобы управлять автомобилем, нужно сдавать на права. А чтобы воспитывать, заводить детей — ничего не надо. Это тоже надо менять. Иногда прямо на глазах жесть что происходит. У меня много друзей с детьми. Я всем им вручаю книгу «Как любить детей» Януша Корчака (врача, добровольно принявшего мученическую смерть в газовой камере фашистского концлагеря). Четвертое — убрал бы из кино государственную иглу. Чтобы снимали кино, как в том же Голливуде, все сами, сами, сами... Пятое — еще бы загадал, чтобы в России появились профсоюзы. Потому что нигде нет нормальных сильных профсоюзов. А они нужны во всех сферах. И, пожалуй, все.
Еще два желания остались...
Павел Селуков: В чем кайф, чтобы за тебя все порешал какой-то листочек? Самим нужно бороться за свои хотелки.
Какие у вас есть незакрытые гештальты?
Павел Селуков: Хочу попытаться подучить английский язык, чтобы съездить в Западную Европу. Не из-за Нотр-дам-де Пари или Гауди. А из-за Хемингуэя, Фаулза... И из-за людей. Мне хочется их поисследовать. Ничего интереснее людей люди еще не придумали. Хочется на кладбище Сан-Микеле в Венеции положить две гвоздики на могилу Бродскому. Но без языка ехать немым неохота.
Еще хочу заняться здоровьем, серьезно пошатнувшимся после всех моих зависимостей. Отцу хочу помочь, он раньше работал в автосервисе, а после травмы не может. И вообще, мне хочется не обозначать проблемы, а решать их.
Поэтому уже много лет уделяете внимание фонду для детей-сирот и детей со смертельно опасными заболеваниями «Дедморозим»?
Павел Селуков: Я и в этот приезд для них что-то хочу написать. И, кстати, сразу после нашей с вами встречи с одним моим товарищем будем обсуждать открытие в Перми реабилитационного центра. Я хочу привлечь инвесторов из Москвы. Очень хочется, чтобы в Перми появился открытый, законный, внятный, бесплатный реабилитационный центр. Понимаете, когда ты занимаешься только сценариями и книгами, ты попадаешь в какую-то башню из слоновой кости. Сидишь у себя на кухне (это мое любимое место для творчества) и пишешь-пишешь-пишешь. Еду привозят курьеры, жена в соседней комнате на удаленке работает, и если не пробежки, ты можешь вообще месяц не выходить из дому. Попадаешь в такой пузырь, что это может закончиться катастрофой. Поэтому нужно из этого пузыря как-то вырываться. У тебя все равно должна быть какая-то социальная роль. Не только творческая. Ты должен что-то делать.
Досье
Павел Селуков родился в 1986 году на Пролетарке (микрорайон Пролетарский) — окраине Перми. В 30 лет начал писать. Автор 4-х сборников рассказов — «Халулаец», «Добыть Тарковского», «Как я был Анной», «Рагнарёк, или Попытка присвоить мир». Стипендиат Министерства культуры РФ, лауреат премии им. Катаева и финалист «Большой книги» («Добыть Тарковского»). В 2024 году вышел первый его роман — «Отъявленные благодетели». Автор и соавтор семи сценариев к фильмам, в том числе по роману Алексея Иванова «Общага-на-крови».
