Ванна наконец наполнилась. Олег завернул кран и прислушался. В комнате тишина. Может быть, спит или вышла на балкон? Звук закрывающейся двери он бы услышал - хлопает по ушам. Но нет – только наверху немецкая новостная речь, а в соседнем номере – ребенок.
Он сидел на крае ванной, в джинсах, с босыми ногами, пробовал температуру. Сначала было слишком холодно, потом слишком жарко. А сейчас кажется - слишком много. Много налил воды. Сядешь туда, водопадом нарушишь края.
Подумать только - приехал сюда не один. Поймал себя на этой мысли, когда, приобнимая Лизу, выходил из аэропорта. Русые волосы, запах мандарина - за день до вылета не знал ни ее лица, ни звука и цвета этих волос.
Они встретились в баре, куда Олег зашел отметить начало отпуска. Билеты на самолет, купленные полгода назад, распечатал накануне. С удовольствием думал о том, как соберет небольшой чемодан, сколько потратит на выпивку и как обустроит ближайшие дни. Он любил планировать. Может быть поэтому работа финансового аналитика, была, упрощая, любимой. Толкнул синюю дверь, кивнул бармену. Виски здесь наливали в низкие стаканы с толстым стеклом и ставили на зеленые пробковые подставки.
Кирпичная стена и грязно-желтый диван. Она сидела напротив, как точка провала, изменения пространства, другой кривизны, другой фактуры и цвета. Живая на мертвом. Ничего необычного не было в этом моменте, но – было.
- Лиза.
Сказала и протянула руку. У нее были широкие брови, серые, как туман. Она была немножко пьяна и читала лабуду.
- Вы случайно не занимаетесь цигун?
Так и сказала, не склоняя, цигун.
- Да, - соврал Олег
- А я нет. Но вот в книжке говорят, необязательно. Главное - путь.
Включили музыку, и Олег не узнал, что главное. «Не суть» - отмахнулась Лиза, а он услышал – «несусь».
И, действительно, понеслось. Из бара шли по мосту, она то и дело норовила свалиться в воду.
- Хочу на море.
- Поедем завтра?
В аэропорту, уже на паспортном контроле, Лизе стало плохо.
- Ты что?
Оказалось, упал самолет, она услышала обрывок новостей, расстроилась. Потом в гостинице истерила: попросила сменить покрывала – они были оранжевые, а она просила зеленые. Где возьмешь зеленые? А она настаивала - зеленые. В конце концов сняли рыжие, оставили незастеленные. Да и зачем они были нужны - покрывала - когда ночью и днем, двое суток, была с ним, целиком с ним, его, вот тут, у лба, во лбу, вся его, и утром еще, когда спала, а он нет - близко.
На кране собирается капля. Олег протягивает руку, бусина не выдерживает давления – расплывается в жирный эллипсоид, падает в ванну.
Кафель в гостинице, конечно, белый – почему они всегда так делают? Белая, на крылья насекомого похожая занавеска. «Скрючилась» - думает о ней Олег, хотя знает, что так о занавесках не говорят. Зеркало – большое, но повесили неудобно. Ей, чтобы увидеть себя в полный рост, приходится вставать на табуретку. Мелкая.
Мысли о ней всегда запускали одно и то же перемежение планов и сцен. Сначала появлялась отчетливой тенью, почти осязаемой, такой же, как тени предметов вокруг. Потом декорации расплывались и она шла, перепрыгивая их обломки, к его межбровью. И сейчас шла, размером с ладонь, и, легче перышка, легла на его лоб.
“Она поехала просто потому, что представился случай” - решил, но, оглянувшись на свое отражение (худой и хлипкий, и солнце не отогрело - как будто бумажный), не смог уговорить себя дальше - раздеться и лечь в ванную.
Застывший воздух, кафель, свет без окон. Нет, надо просто пойти на пляж, там солнце, жара, соль, там кричат, тесно наступают – звуки, коврики и мячи. Дети не через стенку, рядом, почти ползают по ее ногам, чужие, они почему-то любят Лизу и, пока она спит, какой-нибудь ребенок окажется обязательно рядом, а потом ищи ему родителей.
Олег вытащил затычку. Открыл дверь в комнату. Белая кровать. Как пустой лист? Или что там бывает пустое, тревожное, без ее загорелого теплого тела, без солнца, разлитого не на одного? Пусто было уже вторые сутки , но он пытался уговорить себя, что Лиза вернется, возьмет ключ на стойке и зайдет, ляжет спать - и будет это днем, потому что она после обеда спит, как ребенок.
Вспомнил: когда был маленький, брат пугал огромной ящерицей, золотой и ядовитой, которая живет в норе под садом и показывается в пруду. Она размером с собаку - клялся брат. Олег не верил, но, заходя в комнату, не мог не ждать - золотая ящерица на кровати, с раскрытым ртом, драгоценная и смертельная. Так же было и с Лизой - страшно хотелось ее увидеть. И еще понять, каким и как она видела его. Пусть бы пришла и сразу - прозрачная, такая, чтоб разглядеть в стеклянной голове понятным почерком составленные сводки.
Попытался посмотреть на себя ее глазами, но споткнулся, поняв, что не знает, откуда смотреть. Координаты ее мира были ему неизвестны. Была ли она умна? Избалована? И вообще - была ли? Он перебрал детали, удивляясь, что запомнил. Кольцо на мизинце - то ли стекляшка, то ли бриллиант. Когда спросил про любимое вино, сказала название, которого он не слышал, и которого не знали и в магазине через дорогу. Жалко, не записал, теперь не вспомнить. Говорила что-то про университет, но он не уточнял, какой — гуманитарная специальность. Вспомнил чемодан — десятки бирок, дорогой бренд.
- Много путешествуешь? - спросил.
- Ты про чемодан? Одолжила.
Расспрашивала, и все о ерунде, но так, что хотелось рассказать: например, о брате и цирке, о даче, о том, как строил воздушный шар. “А ты, значит, мечтатель, - своровала из его тарелки картошку. - Так сразу не скажешь”.
Вчера долго собирались на пляж. Олег пошел первым - куплю фруктов. “Иди” - рассеяно расчесывала волосы. Решила ли она тогда? Олег уже выкупался и загорал. Посмотрел на часы, еще без беспокойства и, кажется, без всякой цели. Отметил, что прошел час. Море было в меру тихим, просторным, вольным, пока не запруженным туристами - свежим. Кожа в холодной мелкой капле после заплыва нагревалась. Где она? Пошла в магазин? Заболела? Читает?
Начало припекать. Песок больше не лип к коже, еле слышно пролетала слабая песчаная пыль. Закрыл глаза, чтобы вздремнуть, но солнце будто проникло под веки и поселилось пятном на внутренней стороне затылка. Пятно ширилось и светило, прогоняло успокаивающую внутреннюю тьму. Олег потянулся рукой за кепкой, не успел - в этот момент резиновый мяч упал ему на затылок. Золотое пятно, подскочив, рухнуло ниже горла, куда-то между ребер - отозвалось там колокольным языком.
Это был болезненный толчок под дых, боксерский удар от неожиданного противника и в тоже время - цикада и трель. Олег проснулся. Кожа на руках покраснела и ныла, кружилась от перегрева голова. Решил вернуться в номер. Заодно узнать, что там у Лизы. Нашел на белой кровати, застеленной горничной и потому притворившейся новой, записку. “Я решила уехать, не волнуйся”
Оставила изрисованный гостиничный блокнот. Перелистал. Стишки (не разобрать из-за почерка) и цветные каракули (привезла карандаши): солнце, похожее на картофелину, цеппелин на страусиных ногах.
Вечером не выдержал: совсем по-мальчишески порвал и сжег на балконе. Было что-то обидное в цеппелине, но особенно в картофелине.
Олег сел на кровать. Был бы сейчас перед ним этот блокнот, не сжег бы. Уничтожив, он понял это сейчас - проиграл. Надо вернуть. Записать, поверх написанного, все свидетельства ее преступления, подлости, яда. И это не поздно, нет. Олег представил, что кровать, на которой он сидит - белый лист, а сам он - симпатические чернила. Проступят, как только он догадается, что ими написано. Ведь если не через слова, то как доказать, что она была, что расплывалось и соединялось над ней пространство, что пугает ее оранжевый цвет, и что брови ее - туман и чад.
Раздается скрипение половиц. Открывается дверь. Кивает и кладет на стол блокнот, голубой, с золотой хитрой ящерицей. Ящерица подмигивает желтым глазом. Трогает лапкой воздух за границами бумаги. Но не бежит,- застывает, прижатая, как солнцем, ее мизинцем.
