№ 10. Данила Бузыкин. «Франсуа»

Франсуа дожидается, когда дневальный закончит напевным ором выгонять роту на вечернюю прогулку, смешно нахмуривается и продолжает:

- Народ в гостинице угомонился только под утро. Я сижу в номере и не знаю, ждать мне ее или нет. Такая женщина, чего ей со мной, со школьником. А спать совсем не хочу - разволновался.

- Франсуа разволновался! — весело говорит кто-то из слушателей.

- Естественно, вы как думаете. Вдруг - стучат. Открываю. Она.

- Есс!

- Пришла. Стоит на пороге, дышит так, тоже взволнованно. А в руке держит бутылку. Коньяк принесла.

- Какой, какой?

- Французский. У нее ж в гостинице интуристы, там напитки вообще какие хочешь.

- Французский! Ты видел хоть его когда-нибудь?

- Э, не мешаем, да? Давай, Франсуа, жарь.

Прошел уже час, как дежурный офицер подергал замок оружейной комнаты и, строго посмотрев на дневального, ушел домой. До утра рота живет по законам местной, не слишком жестокой, дедовщины. За окнами чернеет осень, болтаются мокрые ветки. Под потолком в конце прохода бубукает о перестройке черно-белый телевизор. Его никто не смотрит. Молодым не положено: их туго перетянутые ремнями туловища под веселые крики сержанта Глаголева кружат по плацу на прогулке. Слышна строевая, выбор сержанта — «Девочка моя синеглазая». Старики тоже не интересуются передовыми методами хозяйствования, они слушают Франсуа в дальнем кубрике возле каптерки.

Франсуа - солдат первого года службы. Прозвище свое он получил от незлобного, но острого на язык Глаголева, за французскую фамилию: Арно.

Если есть люди, которым в армии не место, так это Франсуа. Похоже, за восемь месяцев службы он так и не понял, где оказался. Близорукий, белесый, в мешковатой форме - и взялся же откуда-то такой размер для этого большого рыхлого тела, он вечно носит на себе следы грязи, в которой обляпался на хозработах, и неизменно озабочен каким-нибудь поручением от старослужащих. Поручения же валятся на него без конца: Франсуа совсем не владеет искусством отмазываться.

Когда по казарме быстро шаркают его вывернутые наружу ноги в сбитых кирзачах, а глаза из-за толстых линз сканируют каждый угол, может показаться, что это циркового белого мишку нарядили для смеха в солдатскую форму. Действительно, трудно не улыбнуться.

Полегче Франсуа бывает на дежурстве, народу там мало, и всем есть чем заняться — связь.

А недавно у него появилась еще отдушина: Франсуа сделался ротным романтическим радио. Однажды от скуки молодых заставили рассказывать о любовных похождениях. Некоторые отказались, за что получили по несильному удару в грудь, кто-то, чтобы отвязались, промямлил что-то малоинтересное. Франсуа, заранее сочтенный девственником, дали слово чисто для хохмы. Хохма вышла первоклассная: Франсуа оказался идеальным казарменным болтуном. Неясно, откуда он брал истории — может, начитался бульварных книжек или фантазия так работала, но слушать о его сумасшедших победах, при этом зная, что каждое слово — вранье, стало в роте любимым способом убить время до отбоя. Франсуа же был совсем не против — пока он сидит и сочиняет, никто его не трогает и никуда не гонит, а иной раз и угостят чем-нибудь, чай-печенье другие солдатские радости.

- А как одета она?

- На ней такое короткое платье. Тут черные кружева, и вырез, вот так, почти что все видно.

- Вот тетка! Ну, и?

- Так, я опять все пропускаю. А ну, расскажите старому служаке, что тут за базар.

Это Глаголев вернулся с прогулки. Он стоит у входа в кубрик, поигрывая цепочкой с ключами, и весело смотрит на собравшихся. С ним появился еще один человек, при виде которого все как-то подбираются и начинают двигаться, выделяя для него хорошее место, поближе к Франсуа. Но он жестом дает понять, что ему нормально и постоять.

Фамилия человека Радимов. Его только что прикомандировали к части, дослуживать последние недели перед отправкой домой. Радимов отбыл год в дисциплинарном батальоне, никто толком не знал, за что. Вроде служил в Средней Азии, подрался или покалечил кого-то. На местных старых он смотрел с легким презрением, молодых вообще не замечал, ходил по территории всегда один. Он почти ни с кем не общался, сошелся только с Глаголевым, неизвестно на какой почве, словоохотливый обычно сержант ничего про это не говорил. Иногда они запирались в каптерке поиграть в нарды, кто-то говорил, что оттуда тянуло анашой.

Радимов сильно отличался от ленивых дембелей части: худой, мускулистый, как Брюс Ли, резкий, с тяжелым взглядом. И форма. Ушитая по фигуре афганка из не виданной здесь ткани, фуражка, замастыренная на манер полицая, и, главное, сапоги: какой-то гибрид офицерских с ковбойскими. Непонятно, какие мастера смогли превратить удобные, но тупорылые яловые сапоги в хищные, элегантные «казаки» на высоком скошенном каблуке, с кожаными кисточками по бокам. При ходьбе по каменному полу они издавали жутковатый лязгающий звук титановых подковок. Офицеры предпочитали с ним не пересекаться, понимающие повара вылавливали для него лучшие куски.

- А Франсуа тут рассказывает, как телку на море соблазнил, — говорит кто-то из слушателей.

- Ништяк! Что за телка? Что за расклад? — оживляется Глаголев.

- Ну, сейчас уже самое это самое будет. Надо было раньше приходить, — недовольный голос.

- Давай ты будешь учить меня, когда приходить. Потерпи. Франсуа, дружище, еще разок, накидай тут, че через че.

- Да пожалуйста. Мне было 17 лет, я был в Анапе с родителями. Мы жили в частном секторе, и один раз пошли обедать в частную гостиницу, на берегу. Там была одна женщина, сидела в ресторане. Мы едим, и я вдруг замечаю, что она все время смотрит на меня. Смотрит и смотрит. А потом, когда принесли счет, официант мне записку незаметно сунул. А там номер комнаты, и слова: «Сегодня ночью. Ключ на стойке. Я буду ждать».

-  Вот это тема! Франсуа, да ты гасконец, блин. д'Артаньян! А она какая из себя? Старая, наверное, как смерть?

- Нет, не старая. Ей тридцать два, она сказала.

- Страшная?

- Красивая. На Саманту Фокс похожа.

Слышен чей-то тихий стон.

- Так, продолжай, лишай роту сна.

- Я думал, пойти или нет. И когда мои легли, пошел, будь что будет. Ждал в номере, думал уже, шутка или что похуже. А под утро она пришла.

- Коньяк принесла, французский.

- Шарит баба!

- Ну и вот, только, говорит, молчи. Я когда тебя увидела, сказала, поняла, что если этого мальчика не попробую, то никогда этого себе не прощу.

- Где ж я-то был в это время?

- В Караганде! Ну?!

- И вот легла, и говорит: я твоя. А у меня уже какой-то опыт был, конечно, я начал, как умел, так она останавливает меня, и говорит, ты десять классов кончил? Да, говорю. А сейчас, говорит, будет у тебя вуз. Ну и вот.

- Подробнее давай!

- Я подробнее не могу, это неуважительно будет к ней.

- Ладно, гад, ну, а дальше что?

- А потом, сколько мы жили в Анапе, я каждую ночь к ней ходил. Мы в море ночью купались, на яхте плавали. Родители удивлялись, чего я днем такой сонный. Но ничего не заметили. Только кончилось все не очень. Это же ее гостиница была, кооперативная, ее все знали, ну и кто-то мужу стукнул. Мне швейцар сказал, когда я пришел в последний день, в ночь вернее, что ее муж избил и что мы больше с ней не увидимся. И вот, передал это.

Франсуа лезет во внутренний карман, достает военный билет и вынимает из него открытку с видом Анапы. На обороте надпись: «Вспоминай меня» и отпечаток красной помады, поцелуй.

- Дай, дай заценить!

Солдаты передают друг другу открытку, восхищаются Франсуа.

- А как звали ее? — неожиданно спрашивает Радимов. Франсуа, довольный эффектом, не замечает даже, кто спросил:

- Ира.

В это мгновение Радимов бросается к нему, фантастическим своим сапогом со скрежетом придвигает табуретку Франсуа к батарее, ставит ногу на сиденье между его бедер и хватает его сзади за шею.

- А знаешь, падла, что мы с братом тебя по всей стране искали? Знаешь, что бывает за чужих жен? Он любил ее, тварь, понимаешь? Он для нее гостиницу построил! А ты знаешь, что я из-за тебя человека порезал, который вообще не при делах?  Она нас обманула, чтоб тебя спасти? Я в армию ушел, чтоб не сесть! И дисбат мой на твоей совести, ты знаешь, что я с тобой сейчас делать буду?

Солдатики онемели, наконец через бесконечные секунды кто-то пришел в себя.

- Эй, э, ты чего, это не он! Совпадение просто! Да он дурачок, успокойся, он телки никогда голой не видел, ты бы слышал, что он нам тут раньше рассказывал. Это же Франсуа, чмошник наш, мы прикалываемся тут с него. Харэ, харэ!

- Совпадение? Тебе фотографию их показать свадебную?! Какое еще совпадение? Не бывает таких совпадений! Все сходится! Имя, время! Чего вы мне втираете тут!

- Да он просто придурок, в натуре! Мы же прикалываемся! Он же просто лох, чего не поржать с лоха? Это же главный гуманоид части — Франсуа. Глаголич, ну ты скажи!

Все смотрят на сержанта, но тот молчит, сжав зубы, и в его глазах нельзя прочитать ничего.

- Франсуа, скажи сам, блин!

В то время как за него вступались старики, прижатый к подоконнику Франсуа то смотрел на Радимова снизу вверх, то переводил удивленный взгляд на сослуживцев. Вдруг он принимается ритмично кусать губы, завернув их как бы вовнутрь, отчего делается похож на жующего старичка. В такт этому жеванию он начинает коротко дышать, все глубже и глубже. Становится ясно, что он сейчас заплачет. Все ждут. Наконец слышатся звуки, но это не плач.

- Вы! Ты! Что вы ко мне прицепились? Чего я вам сделал? А? Гады вы, гады мерзкие. Я вас ненавижу, вы хуже фашистов. Так и знайте! А я ничего не придумываю! Все так и было, понятно?! Только так все и было! Идите! Все! На хрен!

Тут Глаголев не выдерживает. Он шумно выдыхает и начинает гоготать так, что дневальный возле входа в казарму, вздрагивает. Никто, конечно, не заметил, как перед тем как наброситься на бедного Франсуа, Радимов подмигнул Глаголеву и как Глаголев давился смехом, когда полроты пытались спасти бедного фантазера от расправы.

Через десять минут пришедший в себя от хохота, но еще красный Глаголев подходит к Франсуа.

- Франсуа, пошли покурим.

- Меня зовут Игорь.

- Да ладно тебе, Игорь. Франсуа ты. Пошли.

Конец.