Текст и картинки из фейсбука Александра Снегирева
Печатается с любезного разрешения автора
В конце сентября 2011 года мы с блондинкой оказались в знаменитых декорациях проекта «Дау» в Харькове.
Съёмочный период подходил к концу, декорации должны были вот-вот разрушить, и друзья устроили нам визит.
Чаша заброшенного пятидесятиметрового бассейна под открытым небом была превращена во внутренний двор Института, а технические помещения перестроили под лаборатории, кабинеты и многое другое.
Был тёплый вечер, в дверях стоял сотрудник службы охраны в форме, стилизованной под форму НКВД.
Первым делом нам предложили переодеться в наряд той эпохи, которая царила в Институте - шестидесятые годы.
Переодеваться следовало полностью, включая бельё.
Блондинка сказала "нет", я согласился.
Блондинка оказалась куда более чувствительна, чем я, и остро ощутила инфернальную жуть происходящего.
Я, впрочем, тоже её ощутил, но решил всё же в ней извозиться, раз уж приехал.
Весело натянув чёрные сатиновые трусы, оказавшиеся весьма стильными, и белую майку на лямках, я поступил в полное распоряжение знаменитых сестёр-близняшек, отвечавших на проекте за наряды.
С шутками и прибаутками сёстры подобрали мне английский костюм, бежевый плащ, дурацкие тупоносые туфли и кожаный портфель. Вертясь перед зеркалом, я был в восторге.
Когда с нарядом было покончено, замечательная Зоя, наша Ариадна в том лабиринте, вручила мне мою же автобиографию: я оказался командировочным сотрудником журнала «Вопросы философии».
Зоя посоветовала мне биографию изучить и благословила.
Надо отметить, что в Институт пускали не всех.
Как бы не всех.
По крайней мере, надо было пройти собеседование.
В бухгалтерии мне выдали суточные и отправили в кабинет к сотруднику первого отдела, реальному отставнику КГБ УССР.
Отставник сидел за столом в полумраке и, увидев меня, принялся задавать вопросы.
- Имя.
Я назвал имя.
- Возраст.
Назвал возраст согласно моей же автобиографии.
Родился я в тридцать четвёртом в Воронеже.
Я с трудом сдерживал улыбку от всего этого фарса.
Ряженый москвич сидит в харьковском бассейне и отвечает на идиотские вопросы бывшего украинского кагэбэшника, чтобы посмотреть какие-то ср**ые декорации.
Тут мой визави спросил:
- Почему школу закончили в девятнадцать лет?
Игра игрой, но что-то во мне включилось.
Память предков.
Хрен знает.
- Война, - ответил я. – Из-за боевых действий пропустил год.
- В оккупации были? – спросил сотрудник.
- Не был, - ответил я и почему-то почувствовал, что вру.
То есть я реально не был ни в какой оккупации и родился не в тридцать четвёртом, а на сорок шесть лет позже, и даже не в Воронеже, но почему-то мне стало казаться, что всё это взаправду и я на самом деле был в чёртовой оккупации, а сейчас вру.
- А где же вы были во время оккупации Воронежа немецко-фашистскими войсками?
- Ещё летом сорок первого нас эвакуировали вместе с заводом, на котором работал отец. В Челябинской области пропустил один класс школы, остался на второй год, - выпалил я, офигевая от собственной, не пойми откуда взявшейся, смекалки.
Комитетчик посмотрел на меня пристально и выписал пропуск.
Как ни странно, процедура прохождения мимо цербера этого Микроаида стала для меня одним из самых запоминающихся впечатлений. Наличие дремлющей и вдруг проснувшейся внутренней интуиции подействовало на меня очень сильно. Вот уж не догадывался, что во мне таится такое.
Начиная писать это, я рассчитывал втиснуться в формат инсты, но, судя по всему, это дело пропащее, моих трёх с половиной инста-подписчиков придётся лишить радости читать этот текст, а я дам себе волю здесь.
Короче, за мной, мой читатель.
Внутренний двор - чаша бассейна - был оформлен с выдающимся вкусом. Сверкающие «Волги» стояли на подъездном пандусе, из стен торчали стилизованные гигантские руки рабочих, колхозников и не пойми кого ещё, по периметру маячили силуэты охранников в длинных шинелях, играла тихая симфоническая музыка.
Мне любезно показали чертоги.
Вот комната Норы, супруги Дау, здесь работают физики. Если никакой Норы в комнате не оказалось, то физики имелись и вполне себе настоящие. Они и в самом деле вроде как работали.
Биологи наблюдали за мышами в лабиринте (символический образ), буфетчица торговала вполне советским ассортиментом в буфете, тюремщика я попросил запереть меня на минутку в одной из камер.
Камеры - копии камер советских тюрем, наводили подлинный ужас.
Тесная, с железными нарами, которые поднимали в дневное время.
Просторная, с парашей под самым потолком - захочешь по**ать, не поместишься.
Я постучался в дверь раньше, чем истекла минута.
Все побывавшие в тех декорациях вспоминают буфет.
Он был великолепен.
Бутерброды, салат оливье и алкоголь в бутылках с этикетками и крышками того времени.
Полное, типа, погружение.
Старые песни о главном.Вжившись в роль ещё на беседе с комитетчиком, я с радостью истратил суточные: купил бутылку «Советского виски», пачку кофе и банку какао.
Всё это погрузили в авоську и любезно дали мне в руки.
Кажется, я истратил до копейки всё, с чем пришёл.
Не истратил лишь презервативы.
Парочку советских.
Они хранятся у меня по сей день.
Как и виски с какао.
Резинками меня снабдили так же, как и деньгами с биографией.
На резинки делалась ставка.
Дело в том, что буфетчицами на проекте работали украинские порноактрисы.
Не знаю, правда ли это, но буфетчица, обслуживавшая меня, выглядела вполне игриво.
Фокус в том, что всем гостям, и мне в том числе, всячески давали понять, что буфетчицы на проекте огонь.
Буфетчицы как бы эвэлибл.
Из-за одной осветитель даже подрался с оператором.
Вообще-то оператор снимает все фильмы Триера, а тут поп****** с каким-то челом из-за харьковской лярвы, а потом победно её вы**ал, что было (важный нюанс) отснято на камеру.
Секс на «Дау» - особая тема.
Про то, как кто-то кого-то трахнул и это попало в объективы камер, говорилось очень много.
Буфетчицы эти, выдаваемые «командировочным» презики, бухло, общий нервяк и атмосфера диктатуры - всё как бы подталкивало к пьянке и е***.
Рассматривая потом альбомы с фотографиями со съёмок, восхищаясь красотой и масштабом, когда главная улица Харькова полностью перекрывалась, дома перекрашивались и даже переклеивались обои в тех квартирах, окна которых попадали в кадр, когда на харьковском аэродроме был построен старинный сверкающий пассажирский самолёт в натуральную величину, когда из зон привозились мрачные уголовники, для исполнения ролей сотрудников НКВД, когда на Украине закончилась вся киноплёнка, а на блошиных рынках - реквизит, восхищаясь красотой и размахом, мы невольно думали об унижении и презрении.
В фундаменте всей этой, безусловно прекрасной, но жуткой пирамиды стояли унижение и презрение.
Унижение навязанными старыми трусами (если мужские были пошиты специально для проекта, то женское бельё было сплошь винтажным), унижение собеседованием с комитетчиком, унижение собственным притворством, унижение ролью подглядывающего, унижение попыткой искушения несчастной буфетчицей и ретрокакао.
С одной стороны, искуситель представал в роли плохо замаскированного чёртика, которого хочется спросить: «Чувак, ты серьёзно?», с другой - сколько людей повелось на это. Допустим, не трахнул я эту буфетчицу, но, окажись я там на подольше и без блондинки, может, и трахнул бы. Да и не важно, ведь я с такой радостью нахапал полную авоську совершенно ненужной мне хрени. Повёлся не на буфетчицу, а на хавку, какая разница.
В декорациях побывали Марина Абрамович и Роман Абрамович, Институт был весьма заметным ВИП-аттракционом для своих, но сутью всего этого было именно сладострастие, которое испытывает демиург от созерцания чужого унижения.
Весь этот перекрытый Харьков, ничтожные зарплаты тех, кто на проекте работал, соседство запредельного мотовства и чудовищной нищеты тоже является не чем иным, как унижением. Причём унижением и нищих, которые всё это терпят, и богачей, которые всё это поощряют, и гостей, вроде меня, унижение всех прямых и косвенных участников, но главное - самого себя.
Это же как надо презирать людей, чтобы так упорно стремиться выявить их низменные черты.
Это же как надо отделять себя от людей, как истово доказывать, в первую очередь, себе самому, что люди слабы и ничтожны.
Это ж кем надо быть, чтобы с таким сладострастием потирать ладони, перечисляя сотни часов отснятой плёнки, тысячи страниц стенографии, миллионы долларов бюджета.
Зачем?
Откуда эта гигантомания?
Какая сильная боль стоит за этим,
какое тягостное неприятие собственной человеческой природы,
какое отчаянное осознание несбыточности ухода от собственной природы,
какое болезненное желание эту природу унизить.
Самое смешное, что неприятие собственной природы свойственно именно человеку.
Года полтора назад мне предлагали поехать в Лондон, посмотреть материалы проекта и сделать некое резюме.
Как я теперь вижу по фейсбуку, это предлагали многим русскоязычным интеллектуалам. Меня даже удивляет, что я оказался в их числе.
Я спросил, могут ли они сделать визу моему отцу, тот никогда не был в Лондоне, а для организации сделать визу очень просто.
Они отказались, и я тоже.
Интерес к проекту у меня за семь лет остыл, восторги утихли, отец мне показался дороже.
Его я в Лондон свозил другим путём, получив приглашение от куда более сговорчивой конторы.
Теперь, когда я вижу посты о парижской премьере «Дау», обо всех этих визах, досмотре, обещанных и сорванных событиях, я снова думаю о том, каким огромным потенциалом обладает презрение к людям, страсть унижать людей и быть униженным самому.
Игровой проект про тоталитаризм давно перестал быть игровым, персонажами проекта «Дау» давно перестали быть артисты и гости.
Не знаю, как для специалистов, для меня это проект об одном человеке.
Может показаться, что я сейчас напишу слово «автор».
Нет.
Это проект о человеке вообще.
Это проект о том, как мы боимся красоты, как мы только и заняты тем, чтобы красоту растоптать и унизить, и не где-то там, а прежде всего в самих себе.
