Текст: Наталья Соколова/РГ
Фото: Олег Прасолов/РГ
Виктор Мережко: Как ни странно, захотелось перечитать «Мастера и Маргариту». Этот роман я читал довольно давно, лет десять назад. Потом выходили разные фильмы по этой книге, периодически пролистывал ее, но желания перечитать не было. И когда я случайно открыл Булгакова, то сначала перечитал «Собачье сердце», а потом перешел к «Мастеру и Маргарите». Меня поразило, насколько эта книга кинематографична. Булгаков же был еще и первоклассным драматургом. Меня удивило, насколько точен и интересен он в деталях, интонациях, описаниях, характеристиках, сюжете. Я читал не отрываясь. Местами было даже психологически тяжеловато. Я параллельно писал сценарий, и когда я слишком уходил в Булгакова, то работа над сценарием странным образом тормозилась, и я не находил решения для каких-то своих сцен. Приходилось откладывать на время сценарий, и браться снова за «Мастера и Маргариту». Конечно, книга мистическая, многоплановая и местами даже непостижимая.
Совсем недавно начал читать Библию. Давно не обращался. Книга открывается для меня по-новому. Иногда перечитываю наших поэтов. Любимые для меня, безусловно, Есенин и Маяковский. Они совершенно разные. Маяковского мы знаем по плакатным стихотворениям и поэмам, но он был удивительным поэтом, очень тонким. Особенно, когда я послушал, как читает Маяковского Олег Басилашвили, перечитал внимательно его лирику. Многое не читал раньше и получил огромное удовольствие.
Еще недавно на Youtube посмотрел, что говорит Бродский о независимости Украины. Запись была сделана в 90-е гг., но насколько своевременно, злободневно и беспощадно говорит он об Украине. Бродский был грандиозным поэтом.
«РГ» ВСПОМИНАЕТ ЛЮБОВНУЮ ЛИРИКУ ВЛАДИМИРА МАЯКОВСКОГО:
Письмо Татьяне Яковлевой
В поцелуе рук ли,
губ ли,
в дрожи тела
близких мне
красный
цвет
моих республик
тоже
должен
пламенеть.
Я не люблю
парижскую любовь:
любую самочку
шелками разукрасьте,
потягиваясь, задремлю,
сказав -
тубо -
собакам
озверевшей страсти.
Ты одна мне
ростом вровень,
стань же рядом
с бровью брови,
дай
про этот
важный вечер
рассказать
по-человечьи.
Пять часов,
и с этих пор
стих
людей
дремучий бор,
вымер
город заселенный,
слышу лишь
свисточный спор
поездов до Барселоны.
В черном небе
молний поступь,
гром
ругней
в небесной драме, -
не гроза,
а это
просто
ревность двигает горами.
Глупых слов
не верь сырью,
не путайся
этой тряски, -
я взнуздаю,
я смирю
чувства
отпрысков дворянских.
Страсти корь
сойдет коростой,
но радость
неиссыхаемая,
буду долго,
буду просто
разговаривать стихами я.
Ревность,
жены,
слезы...
ну их! -
вспухнут веки,
впору Вию.
Я не сам,
а я
ревную
за Советскую Россию.
Видел
на плечах заплаты,
их
чахотка
лижет вздохом.
Что же,
мы не виноваты -
ста мильонам
было плохо.
Мы
теперь
к таким нежны -
спортом
выпрямишь не многих, -
вы и нам
в Москве нужны
не хватает
длинноногих.
Не тебе,
в снега
и в тиф
шедшей
этими ногами,
здесь
на ласки
выдать их
в ужины
с нефтяниками.
Ты не думай,
щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекресток
моих больших
и неуклюжих рук.
Не хочешь?
Оставайся и зимуй,
и это
оскорбление
на общий счет нанижем.
Я все равно
тебя
когда-нибудь возьму -
одну
или вдвоем с Парижем.
1928
Из книги «Владимир Маяковский. Навек любовью ранен», М., Эксмо-Пресс, 1998
