Текст: Антон Секисов/РГ
Фото: «Русский ПЕН-центр»
Алиса Ганиева - русский писатель из Дагестана. Дебютировала, уже будучи известным литературным критиком, с повестью "Салам тебе, Далгат". Повесть была отмечена в 2009 году премией "Дебют". В апреле в "Редакции Елены Шубиной" выходит третья книга Ганиевой - "Жених и невеста", и местом действия в ней, как и в двух предыдущих, вновь становится Дагестан. ГодЛитературы.РФ уже публиковал фрагмент из новой книги, а сейчас "Российская газета" подробно расспросила Алису о новой книге, о диалоге русской и кавказской культур и о меняющейся жизни в ее родной республике.
Алиса, вы живете в Москве уже 12 лет, но пишете не о московских реалиях, а вновь — про Дагестан, откуда уехали после школы. Почему?
Алиса Ганиева: Тема одна, но пишу я о ней по-разному. В предыдущей книжке («Праздничная гора») я попыталась представить, что бы было, если бы Кавказ отделился от России. Она получилось концентрированно этнографической, многоголосной и даже местами чересчур многослойной, в том числе в плане языка и стилистики. Это была мозаика из современных уличных голосов, звуков и споров движущейся толпы, из различных стилизаций от соцреалистического романа до волшебной сказки, от онегинской строфы до газетной пропаганды. Старинные мифы и обычаи мешались с современными препирательствами суфиев и салафитов. После такого глубокого погружения в ориенталистику, захотелось чего-то нового. «Жених и невеста» - текст гораздо более камерный и чистый по языку, здесь меньше неизвестных словечек и сносок, и меньше требуется погружения в культурологию, историю и бытовые реалии. Акцент сместился - раньше моим главным героем был Дагестан в целом, а теперь - конкретные персонажи.
Что это за конкретные персонажи, кого вы описываете в книге?
Алиса Ганиева: В книге описан замкнутый прикаспийский поселок, нового потерянного типа, без корней. Там живут переселенцы 50–60-х гг., без горского сознания, но не адаптированные и к европейскому типу, поэтому в нем возникают различные уродливые формы существования. На примере конкретного поселка я пытаюсь показать, как трансформируется дагестанское общество в целом. Читателям может показаться, что я пишу про традиционный кавказский уклад, про молодых людей, зажатых в вековые тиски условностей, которые не могут выбирать себе жен и мужей, и свободно выражать свое мнение.
Но парадокс в том, что эти тиски совсем не вековые и Кавказу не очень свойственны.
Разве подобных условностей раньше не существовало?
Алиса Ганиева: Авторитаризм в Дагестане, конечно, присутствовал, но параллельно со странной, почти языческой свободой, в том числе и свободой для женщин. Политически это выглядело как соседство феодальных княжеств и так называемых вольных обществ, в которых жили по демократическим законам. Культурно - как сосуществование строгих местных правовых «адатов» и поверхностного мусульманского кодекса - с полуязыческой и очень архаичной карнавально-земледельческой культурой. Я уже говорила, что во многих районах Дагестана женщины исторически сами выбирали себе мужей (если избранник отказывался, то платил контрибуцию). Они всецело руководили хозяйством, и многие места и вещи были табуированы для мужчин. К примеру, если мужчина проникал на поле (со времен матриархата поле и все, что связано с урожаем - не терпит присутствия мужчины), женщины могли его и отлупить, и отстегать. В лакском селении Балхар мужчина, прикоснувшийся к гончарному кругу, должен был заплатить штраф (лепят там только женщины, дело мужчин - развоз и торговля). Мужчина по вековым поверьям оскверняет воду, поэтому носят ее только женщины.
А что изменилось в последнее время?
Алиса Ганиева: В новых условиях остатки этого матриархата трансформируются, перестают быть гармоничными и превращаются в обузу для женщин. К примеру, в горах старушки носят на себе по сто килограммов сена для коров, смотреть страшно. А мужчины по рудиментарным предрассудкам не имеют права им помогать. В древности коров почти не было, это явление нового времени, отсюда - такое искривление. Еще одно искривление в восприятии женщин в целом. Традиционно в Дагестане женщины были эдакими грубоватыми и мощными брюнгильдами. К примеру, (пусть меня пощадят современные пуритане) когда горянки ссорились, они могли оголить свой зад и показать друг другу в знак устрашения, совсем как шотландские воины. Часто эти модели поведения сохраняются до сих пор, эта свобода речи у старушек, которые правят домом и своими большими семьями, кое-где все еще нюхают табак, балагурят и шутят, - порой довольно смело. Однако эта модель не вписывается в новые рамки - модель покорной восточной жены, внедряющейся вместе с новой волной исламизации. И с моделью гламурной глобализированной дивы на двенадцатисантиметровых шпильках. Современные молодые люди уже просто не знают своих традиций, и оскорбляются, когда их тычут в такое «неприличное» прошлое. Они родились со стертой памятью и заменяют реальных предков придуманными, лишенными человеческих черт праведниками.
То есть в Дагестане молодежь консервативнее старшего поколения?
Алиса Ганиева: Да. Им кажется, что Кавказ - мусульманский регион, поэтому давайте будем жить как мусульмане, хотя исторически такого не было. Идет рабское подражание арабской модели, саудитской модели, девушки закутываются в хиджабы, официальные лица почти коленопреклоненно приветствуют роскошные кортежи потомков курейшитов, приезжающих в Дагестан с бородой пророка и другими радостями. С другой стороны сплошь и рядом - подражание красивым реалити-шоу по MTV, «Топ-модель по-дагестански», ночные клубы, то есть имитация западной модели общества, но при этом берется поверхностная картинка - лейблы, дорогие бренды, "посаженные приоры", красивые номера. Это при том, что горцам всегда был присущ аскетизм, люди ходили в лохмотьях, жили бедно, трудясь с утра до вечера (мужчины разве что носили серебряные кинжалы, а женщины - украшения, и то и другое имело смыслообразующее значение). Теперь прежняя непритязательность превратилось в погоню за потребительством.
Почему, по-вашему, это произошло?
Алиса Ганиева: Наверное, стремление пустить пыль в глаза - результат той самой трансформации общества, «изымания» корней. К примеру, раньше свадьбы справлялись всем обществом, селением и так далее. Все участвовали в церемониях, в приготовлении ритуальной пищи, которой, кстати, готовилось не так много, главным была не еда, а танец. Сейчас, в условиях города прежние родовые инстинкты все равно сохраняются. Горцы спустились на равнину, адаты и террасные поля исчезли, но мышление осталось прежнее, земледельческое. И свадьба остается стержневым событием жизни. И на эти свадьбы продолжают приходить все-все-все, даже без приглашения, потому что так было всегда и так нужно. В результате приходится снимать банкетные залы на тысячи человек, причем очереди на аренду выстраиваются многомесячные. Некоторые семьи даже продают квартиры, чтобы достойно женить сына. Это свидетельство того, что сознание не поспевает за внешними изменениями. Ведь еще пятьдесят лет назад жизнь в Дагестане была почти такой же, что и тысячу лет назад - выращивание злаков, проживание в горных крепостях, ношение традиционной одежды, строго нормированный этикет. И тут в одночасье все полетело. Немудрено сойти с ума и не успеть приспособиться. В подобной «непереваренной», промежуточной, обезличенной среде важно казаться, а не быть. Немного похоже на мещанское общество, описанное Грибоедовым.
Всю последнюю неделю интернет бурлил по поводу уместности употребления слова «телочка», разделившись на «сексистов» и «феминистов». Насколько феминизм в его нынешнем виде волнует жителей Дагестана, возможен ли там пресловутый конфликт из-за «телочки»?
Алиса Ганиева: Это, наверное, самая болезненная для меня тема на Кавказе. Обращение с женщинами как с «телочками» вошло в обиход в Дагестане только в последние годы. Это еще один вывих сознания, результат резкого столкновения архаического, традиционно-релилигиозного и модернистского обществ в одних и тех же головах. По традиции мужчины в Дагестане много времени проводили на годекане - это что-то типа парламента под открытым небом. Когда мимо проходила женщина, им нужно было повышать голос, чтобы она знала, что говорят не о ней. Так берегли ее чувство собственного достоинства. Сейчас - ровно наоборот. Сейчас бездельно сидящие молодые люди в Махачкале - это не годекан, а гопническое сиденье на альчиках, они и матерятся, и вообще, много чего могут себе позволить - вот этот слой населения часто принимают за кавказцев вне Кавказа. Они приезжают, допустим, в Москву, где ведут себя по модели «среднероссийский гопник + пассионарность + поломанные уши», и люди думают, что кавказцы все такие: скажем так, излишне плотоядные, задиристые. А ведь это полная противоположность традиционного кавказского поведения. Оскорбление женщины всегда жестоко каралось, вплоть до убийства. Женщины и сами за себя отвечали, у них было оружие. Но применялось оно крайне редко, ведь подобные инциденты считались чем-то выходящим за рамки. Сейчас «телочки» - это нормально, да и девушки сами не оскорбляются. Разрушение тысячелетнего уклада за несколько десятков лет сильно отразился и на психике мужчин-горцев. С одной стороны, они получили возможность свободно общаться с женщинами, в том числе виртуально. Но если женщина идет с ними на простейший контакт - отвечает в социальных сетях и т.д., у них что-то щелкает в мозгу и срабатывает старая модель логики - если отвечает, значит: а) она непорядочная и ее можно оскорблять, б) она порядочная, но хочет и согласна замуж, так что свадьба - дело решенное. Мне не раз приходилось сталкиваться и с тем, и другим. Избежать этого сложно, потому что, будучи автором, я не могу закрывать коммуникацию с читателем. Пусть даже и потенциальным.
Один из персонажей вашей книги выходит на площадь с транспарантом «Я агностик», происходит стычка. Возможна ли в Дагестане жизнь вне общих правил, уклада? Насколько оно свободно и терпимо на самом деле?
Алиса Ганиева: В Дагестане есть люди, которые сохраняют внутреннюю свободу, и пытаются идти в разрез с ожиданиями общества. Некоторым живется при этом довольно комфортно, они варятся в своих маленьких интеллигентских, научных мирках. Другие переживают рост мракобесия очень тяжело, реагируют чрезмерным эпатажем - набивают татуировки, носят хипстерскую одежду или превращаются в мизантропов, замыкаются. А кому-то повышенное внимание к своему внешнему виду наоборот нравится - в Дагестане легко быть необычным - девушке, например, достаточно взять в руку алкогольный коктейль или сигарету, мужчине отрастить волосы ниже плеч - и внимание обеспечено. При этом даже такие выживают и даже имеют успех. Я знаю девушку, которая преподает йогу, выкладывает в соцсетях свои фотографии ню в йогических позах. Это возможно. Несмотря на давление исламизма, дагестанцы сохраняют присущую им толерантность и неоднородность. На одном пляже можно встретить и бикини, и радикально закрытые подбородки. И такая пестрота радует.
Я читал, что, учась в дагестанской школе, вы носили дреды.
Алиса Ганиева: Не дреды, а афрокосички. Недавно в Махачкале я видела пару девушек с такой прической, но в 2001 году это было чрезмерно. Вроде бы ничего особенного, просто длинные волосы, заплетенные в 160 косичек. Обычно я их собирала, но как-то раз решилась распустить и пройтись с сестрой по главной улице. Выслушала такое количество комментариев и в лицо, и вслед, люди возмущались, плевались, потом в школе пошли слухи, что я сумасшедшая, раз так странно себя веду. Я училась в продвинутой языковой школе, но даже там к моим выходкам отнеслись строго, был педсовет, на котором учителя в мое отсутствие собрали школьников и сказали, что я не в себе и со мной нужно осторожнее. Мне рассказали обо всех деталях намного позже, но если бы узнала тогда, то слегла бы с депрессией. С распущенными волосами вообще парадокс. С одной стороны, кавказские городские девушки только так и ходят, это такой высший шик. С другой, это все еще считается признаком безнравственности и дурного тона. В одном горном селении я как-то встретила девушку, которая поехала в Махачкалу учиться, начала, подражая городским, распускать волосы (а они у нее до колен). Наверняка это действительно выглядело не очень прилично. От нее поэтому отказался жених, репутация была потеряна, и девушка попыталась проткнуть себя ножом. Поранила двенадцатиперстную кишку, но выжила.
Вообще, можно ли говорить о смягчении нравов в республике за последние 10–15 лет?
Алиса Ганиева: И да, и нет. Процессы происходят стремительные, но прямо противоположные. С одной стороны, появляется все больше консерваторов и радикалов, с другой стороны - больше «содома и гоморры». Когда я уезжала из Махачкалы, еще не начали поджигать магазины с алкоголем, но при этом на улицах не было держащихся за руку или целующихся парочек. На Кавказе как-то не очень принято выставлять эмоции и чувства напоказ. Да, к тем, кто отличается, думаю, стали относиться спокойнее. Но многообразие в Дагестане было всегда. Уклад был разный в разных селах. В одном живут светлые, в другом темные, в одном - полные, в другом - сухощавые; привычка и ожидание чего-то другого всегда присутствовало, но сейчас это многообразие превратилось в театр абсурда. С одной стороны - бандитские кланы, тупая религиозная пропаганда, вера в чудеса наряду с экстремистским «лесным» движением. С другой - бешеная предприимчивость, строительство, бьющая ключом креативность. Люди не опускают руки перед неработающей системой, коррупцией, случающимися КТО, они шутят, работают, открывают кафе и магазины, занимаются уникальными ремеслами, снимают веселые видеоролики (на Кавказе популярен дагестанский юмор, к примеру, серия фильмов «Горцы от ума»). В Дагестане люди умеют смеяться над собой, поэтому я особенно удивляюсь, почему многие так болезненно реагируют на мои тексты и досаждают мне возмущенными письмами в стиле «За что ты ненавидишь Дагестан?»
В начале вашей книги, где героиня Патя, которая по сюжету ваша землячка, общается со своими московским знакомыми, они удивляются, что она, оказывается, не иностранка, и что Дагестан - это вообще Россия. Часто вы сталкиваетесь с такими представлениями москвичей в реальности?
Алиса Ганиева: образ дагестанцев и вообще кавказцев в Москве очень мифологизирован. Недавно я общалась с таким довольно простоватым пареньком, военным из Вологодской области. Узнав, что я из Дагестана, он сделал испуганные глаза, начал трогать себя за лицо: «а почему ты не в „этом”, у вас же там все «такие». У тебя, наверное, восемь братьев...» Многие жители европейской части страны в самом деле не знают, что Дагестан - Россия. Меня раньше спрашивали - «откуда ты знаешь русский», «какая там валюта». Недавно в Дагестан в командировку ездила моя знакомая из Екатеринбурга, и ей бухгалтерия выписала суточные в долларах - как сотрудникам, отправляющимся за границу, и большую сумму. Ей пришлось проводить географический ликбез.
По вашему мнению, в межнациональных конфликтах москвичей и приезжающих сюда кавказцев, повинен этот московский снобизм, нежелание знать и понимать "других", или сами приезжие? Кто виноват больше, кто должен пойти навстречу, уступить?
Алиса Ганиева: Виноваты все, вернее, не виноват никто. Так вышло, что мы живем на территории рушащейся (все еще) советской империи. Общество дезинтегрировано, слегка озлоблено, никто не хочет знать друг о друге. В межнациональных конфликтах всегда важны обстоятельства. И в каждом конкретном случае виноваты то одни, то другие. Все помнят пресловутую "стрельбу на свадьбе" - как активно об этом писали, как это показывали по ТВ, а потом оказалось, что не было стрельбы, что в том конкретном случае произошла дезинформация. Но публичного опровержения не было. То есть, со стороны «центра» слегка однобокое освещение. В новостных сводках Кавказ по большей части связан с негативом. С другой стороны, - рухнул многовековый уклад на Кавказе, утратились институты морального контроля, рассыпалась эффективная система законов. А отсутствие работающей системы для дагестанцев разрушительно. Они привыкли жить по строго прописанным и справедливым адатам: не принял участие в военной тревоге - расплатился быком, хулиганил или сквернословил - получаешь специальный «приз», который вешаешь на видное место. Порицание общества или изгнание было страшнее любого уголовного указания. Сейчас эти законы устарели и не существуют, а российская система наказаний, увы, не внушает доверия. Это вызывает выброс энергии непослушания. Плодится охлос, которые являются кавказцами лишь по крови, но не по поведению. По ним, к сожалению, и судят, потому что они ведут себя громко и с вызовом.
Еще конфликтам способствует и отсутствие знания друг о друге. У кавказцев больше знания о русских - это неизбежно. Но тем не менее и здесь присутствуют мифы. Земляки меня спрашивают: «Часто ты в Москве скинхедов встречаешь? Их там много?» Кавказец приезжает в Москву и заранее готовится ко встрече с националистами, скинхедами, и он должен вести себя с вызовом, выпятив грудь, глядя мужчинам прямо в глаза, чтобы показать, что он не боится. Важна информационная политика, позитивные репортажи.
У людей, во многом судящих о реальности новостями, складывается картина, что межэтнических конфликтов в последнее время почти нет, и что в кавказских республиках жизнь стала спокойнее, что россияне сплотились перед лицом кризиса, внешнеполитического конфликта. Так ли это?
Алиса Ганиева: Если говорить о проблемах непосредственно на Кавказе, то за прошлый год в самом деле стало гораздо меньше КТО, во многом из-за того, что несколько сот дагестанцев - самых радикальных, уехали воевать в Сирию, и стало поспокойнее, но беда в том, что ведь многие из них вернутся, причем обученные, и это будет страшно.
В то же время стало больше как раз тех самых позитивных сюжетов о Дагестане, которые раньше не пропускались. На самом деле восприятие жизни в Дагестане очень зависит от окружения и угла зрения. Вот, например, у журналистов, у адвокатов в Дагестане бурная приключенческая жизнь, их избивают, преследуют, даже убивают. Они как будто на передовой. А можно поехать на горный хутор, где облака, тишь, благодать и добрые, гостеприимные трудяги. Тут как повезет.
Героиня вашей книги, Патя, в Москве все равно воспринимается как иностранка, и у себя на родине - тоже чужой, потому что оторвалась от корней. У вас схожие ощущения?
Алиса Ганиева: Я это очень чувствую; хотя автобиографического в книге почти ничего нет. Но ощущение «Я повсюду иностранец» присутствует. Когда я приезжаю в село в горах, где у людей довольно архаичное сознание, я на их быт смотрю извне, это такое научно-культурологическое изучение. С другой стороны я понимаю, что мне нужно как-то вписаться, я не могу вести себя на родине как в Москве, у меня бессознательно меняется речь, появляется акцент (когда я говорю по-русски), и так происходит со многими. У моего брата была похожая ситуация: когда он общался с местными одноклассниками, без акцента и сленга, на нейтральном русским языке, они это восприняли насмешливо-агрессивно, мол, «Что это ты как хохол говоришь?».
Мне до определенного момента удавалось мимикрировать, но сейчас это дается сложнее. Люди уже знают, что я писатель, они наслышаны о том, что я «очерняю реальность», что недостаточно богобоязненна, кто-то боится при мне расслабиться, - а вдруг попадет в книгу. Но и здесь, в Москве, я остаюсь не совсем своей. Даже когда говорят: «Да ты же наша, даже не скажешь, что чурка». К примеру, когда я училась в Литинституте, мальчик на меня очень обиделся, и крикнул мне в сердцах: «Чеченка!». Что тут обидного, даже если бы я и вправду была чеченкой (этнически я аварка)? Я не поняла, а в его глазах это было обидным словом. Но к счастью, подобных случаев не так много.
