Текст: Наталья Курчатова
You road I enter upon and look around, I believe you are not all
that is here,
I believe that much unseen is also here.
Walt Whitman “Song of the Open Road”
В российском прокате идет фильм «Гений», который, вероятно, уже посмотрели все те, кто неравнодушен к американской литературе и/или британским актерам. Что до меня, то я удовлетворяю обоим требованиям, тем не менее, должна сказать, что более странного и при этом с помпой реализованного байопика я не встречала давно.
Под «Гением» в картине режиссера-дебютанта Майкла Грандаджа подразумевается Томас Клейтон Вулф, писатель-громада, которого привычно относят к так называемому «потерянному поколению» между двумя мировыми войнами, хотя с собратьями и современниками общего у него не так уж много. Вулф является автором четырех «толстовских» по объему и замаху романов (два из которых увидели свет посмертно) и ряда более убористых прозаических произведений, но, по сути, все его наследие - ни что иное, как одно огромное послание, хроника освоения себя и мира в разных его проявлениях - от зримого и чувственного до метафизического.
При этом собственно в жизни Вулфа не происходило, во-первых, практически ничего, что бы он не описал в своей прозе, а во-вторых, - вообще ничего особенного с точки зрения яркого сюжета и завлекательной картинки. В отличие от того же Хэмингуэя, распространявшего свое любопытство на страны, континенты, горячие точки и экзотические сообщества, Томас Вулф жил скорее вглубь, чем вширь. Это к тому, что выбор героя для зрительской картины довольно странный.
Более того.
Создатели сознательно отсекли почти все то, что Вулф сам рассказал о себе - а наговорил он, будучи по складу яростно-лирическим эгоцентриком, порядочно.
В центре картины - отношения Томаса Вулфа и редактора/издателя Макса Перкинса, который открыл Вулфа читающему миру и на несколько лет стал его ближайшим другом, проводником, а отчасти и наставником. Сюжет этот не то чтобы неинтересен, но - как знает каждый пишущий - совершенно камерный и не зрелищный, ведь основные линии напряжения лежат в поле интеллекта и воображения.
Вообще-то, возможности кинематографа позволяют задействовать и эти эшелоны, но в «Гении» решительно отказались от мысли, например, визуализировать впечатления Перкинса от прозы Вулфа - хотя там есть на что посмотреть: начало дебютного романа «Взгляни на дом свой, ангел» с путешествием из Пенсильвании к южным отрогам Аппалачей врезается своей зримостью. Вместо этого зрителю начитывают цитаты из книги, в то время как Макс Перкинс едет из Нью-Йорка в свой уютный пригород, а за окном проносятся унылые осенние пейзажи предместья большого города в неопределенно средней полосе. Основной же смысл сложного взаимодействия между автором и редактором сводится примерно к тому, как сложно работать с талантливыми людьми.
Не оставляет мысль, что подобная линия - издательская судьба гениального писателя - выбрана с расчетом на какой-то британский или американский «год литературы»: через руки Перкинса, помимо Вулфа, прошли и Хэмингуэй, и Френсис Скотт Фицджеральд, и для каждого из них в «Гении» заготовлена своя интермедия. Давайте, значит, посмотрим на живые портреты классиков.
Портреты, кстати, вышли довольно характерными - хотя за достоверность сейчас, без малого столетие спустя, вряд ли кто может ручаться. Нервический Фицджеральд в исполнении Гая Пирса довольно далек от своих опереточно-милых фото, но, весьма вероятно, близок к реальному Френсису Скотту; особенно пронзительно вышла сцена посещения Фицджеральда Вулфом уже во времена работы первого в Голливуде, где он вскоре и закончит свои дни, на пару лет пережив младшего собрата по перу. Следуя
самоопределению Ф. С. того периода («разбитая тарелка»), Пирс дает человека с высоким самоотчетом и долей жестокости к себе. Молодого Хэмингуэя играет Доминик Уэст, поднаторевший в ролях приличных на вид негодяев, и с первым его появлением на экране к нему липнет определение «жовиальный». Хороша Николь Кидман в роли любовницы и соратницы Вулфа - Элин Бернстайн.
Что касается тандема Вулф - Перкинс, то здесь, несмотря на громокипящую энергию Джуда Лоу в роли Вулфа, лидером выступает Перкинс (Колин Ферт). Он притягивает своим тихим внимательным взглядом, на него хочется смотреть. Что касается Лоу-Вулфа, то здесь, похоже, произошла ошибка ложного подобия - выдающийся актер, звезда, Джуд Лоу действительно немного похож
внешне на Томаса Вулфа - и это сходство было дополнительно усилено гримерами. При этом самым важным в природе Томаса Вулфа безусловно являются не черты, но масштаб и связанный с ним род харизмы. Вулф был очень крупным человеком, два метра ростом, для своего времени - просто гигантом. Его самоощущение во многом определялось именно этим. Что в сочетании с явным дарованием и бурлящей витальностью и создало натуру, способную, при отсутствии опыта войн и странствий «надышать» эти чувства - открытия, крайнего напряжения, неостановимого движения и бесконечного плодородия - в свои книги. Изящный артист около среднего роста, Джуд Лоу выглядит в хорошие моменты - восторженным мальчишкой, в плохие - вертлявым самовлюбленным невротиком. Как-то мелковато для одного из десятка писателей, которые придумали Америку.
Между тем реальный Томас Вулф был именно таков. Недаром его особенно ценил Уильям Фолкнер, создатель классического оттиска американского Юга в мировой литературе: он-то понимал величину ставок.
Соседи по издательству «Скрибнерз» - Фицджеральд и Хэмингуэй - мужчины, а не гигантские мальчики, в отличие от Вулфа, те, пожалуй, не замахнулись на столь влюбленное, дерзновенное и жестокое описание своей страны.
С ее полями, лесами, горами, фермами и землей, родящей скрипучий салат, тугие лозы винограда, тяжелые тыквы, ямс, хлопок, табак; краснолицых парней и девушек с яблочным румянцем. А также - с ее скаредностью, подсчетом каждого цента, набитыми кубышками, земельным крохоборством и больными детьми, которые стòят куда дешевле негритянской прислуги.
Пожалуй, во многих моментах Томас Вулф родствен не только Фолкнеру, но и Уолту Уитмену, процитированному во первых строках этого письма -
мало кому присуще столь многоцветное, ветхозаветное, а то и языческое чувство великолепия земли и, одновременно, столь резкое ощущение нелепости мелочного человеческого обычая.
Возможно, Томас Вулф во плоти действительно был мелким нервическим себялюбцем, изводившим свою женщину и редактора, которому не хватало ссылки в Сибирь, чтобы усвоить чувство пропорции. Но он точно был куда масштабнее рассказанной о нем истории. Гением без кавычек.