Текст: Андрей Цунский
Фото: stihiya.org
Автор нескольких десятков поэтических сборников, вице-президент питерского ПЕН-клуба, один из столпов неофициальной литературы. В 70-е годы выпускал запрещенные самиздатовские журналы "37" и "Северная почта", организовал подпольный семинар "Культура начала века и современное сознание"… Заслуг и дел Виктора Кривулина и не перечесть. А начиналось все так.
Удивительное происшествие случилось однажды в приемной комиссии филологического факультета ЛГУ им. Жданова. Абитуриент, сдавший все экзамены на пятерки, - не прошел по конкурсу из-за «среднего балла» в школьном аттестате. Казалось бы - вопрос исчерпан. Но в приемную комиссию ворвался отставной офицер-фронтовик, не желавший понимать, как человек, сдавший все на «отлично», не может быть принят в университет, и устроил скандал, гремя орденами, медалями и палкой, на которую опирался. Дело свели к компромиссу - нового студента приняли не на итальянское, а на английское отделение филфака. Так, благодаря крутости характера своего отца в ЛГУ появился Виктор Кривулин. Но с английского отделения вскоре перевелся на русское.
Он мечтал поступить «… на итальянское отделение филфака с единственной целью: прочесть „Божественную комедию“ на языке оригинала. Цель эта до сих пор не достигнута... Как бы то ни было, закончил я уже русское отделение (дипломная работа по Иннокентию Анненскому). Стихи пишу, сколько себя помню, но серьезно относиться к ним стал только после 1970 года, когда за чтением Баратынского (Боратынского?) посетило меня, если так можно выразиться, формообразующее озарение - и я как бы обрел магическое дыхательное знание собственной, уникальной интонации, неповторимой, как отпечатки пальцев», - писал Кривулин в своей короткой автобиографии. Она начиналась со слов:
«О себе писать стыдно, и, тем не менее, я всю сознательную жизнь этим занимаюсь, избрав медитативную элегию в качестве преимущественного жанра, может быть, потому, что в других разновидностях словесной деятельности „я“ пишущего не так существенно».
Что это? Своеобразный поэтический солипсизм или мегаломания, неимоверная самовлюбленность? Нет. «Я» пишущего для Кривулина - это и бумага, и чернила. И совесть, и ответственность. И искренность - и щедро, скоротечно израсходованный материал. «Это поэзия, причастность к жизни языка, участие в жизни, творящей жизнь. <...> Поэт, в отличие от идеолога, не склонен к хирургическим экспериментам с живой тканью времени. Его активность по сути своей пассивна, жертвенна, причем поэт выступает как жертва и по отношению к языку, на котором изъясняется».
Возможно ль жить, не положив границы
меж холодом и хрупкой кожей рук?
Страдательная роль певца и очевидца -
озноб души распространять вокруг.
Кто вовлечен в игру - столбами соляными
застыли при обочине шоссе,
но кто промчался - исчезает в дыме
ступицей, искривленной в колесе.
Был ли Кривулин диссидентом, антисоветским деятелем? Нет. Он принадлежал к той редчайшей породе людей, которые соотносят себя не с режимами, а с Историей. Поэт Виктор Кривулин поставил один из самых болезненных и саморазрушительных экспериментов: предметом его исследования стал он сам. Ни в коем случае не театральное «я в предлагаемых обстоятельствах», а «Я в объективной реальности, растянутой в истории».
Он был знаком с Ахматовой - но не входил в круг ее приближенных. Его отец приятельствовал с Александром Фадеевым - но Кривулин не нуждался в высокопоставленных знакомых… Будучи не только поэтом, но и теоретиком, он не видит причины ориентироваться на признанные авторитеты. «Властителям дум оставлена демонстрационная функция. Все они думали, что они говорят в первую очередь о настоящем, но настоящего этого так и не наступило, — и все они ороговели в своем настоящем. Если бы они окаменели — были бы спасены! Но они только ороговели, окостенели, заизвестковались — и крошатся».
На рубеже 60–70-х годов возникла цела группа литераторов, многие из них уже считаются классиками - Елена Шварц. Аркадий Драгомощенко, Сергей Стратановский, которым не находилось места ни в рамках яростного антисоветского «диссидентства», ни в рамках социалистического реализма. Появился новый тип самиздата - не диссидентского, а вынужденного - не печатают, вот и приходится печатать себя самим. Кривулин - наглядный тому пример. Появились не только свои самиздатовские журналы, но и свои премии. Сейчас литераторы с гордостью вставляют в свои «куррикулюм витэ»: «Лауреат премии Андрея Белого», а первым ее лауреатом оказался именно Виктор Кривулин. Тогда она была лишена всякого пафоса и скорее носила характер литературной игры: ее учредили в1978 году члены редакции ленинградского самиздатского литературного журнала «Часы». Премия присуждалась по трем номинациям: стихи, проза и критика, а материальным выражением ее был (и остается по сю пору) один рубль, бутылка водки (бутылку тогда называли «белой») и яблоко в качестве закуски.
Не становясь во фронду режиму (режим сам решил наброситься на творчество молодых писателей и поэтов, старавшихся писать не о нем), литераторы питерского самиздата не были чужды ни серьезной поэтической работы, ни теоретического осмысления, ни необходимой для процесса литературной игры. Они по-своему возродили идею «Обезволпала» Алексея Ремизова («Обезьяньей Великой и Вольной палаты») назвав свои собрания «шимпозиумами», дав каждому прозвище. Играли в острое буриме, где поэту могли предложить написать «серьезное» стихотворение с обязательным использованием рифмы «кровь - любовь». А в то же время писались и серьезнейшие критические исследования, и критика, - так Кривулин писал о Твардовском, причем с большим уважением, характеризуя его писательский труд, как «неизлечимо, смертельно больная совесть».
Но в несвободном обществе власть, имея дело со свободным художником, непременно оказывается в дурацком положении. Историк и писатель Вячеслав Долинин оказался в тюрьме по политической статье. Кривулин писать ему нисколько не боялся. Но цензорша не выдала как-то кривулинское письмо адресату. Вот как вспоминает сам Долинин:
« - Вот письмо из Ленинграда от гражданина Кривулина.
- Дайте его мне.
- Не могу, здесь стихи.
- Гуманные советские законы не запрещают поэтам писать стихи.
- Да, наши законы гуманны.
- Поэтому я здесь и нахожусь.
- Напрасно иронизируете. Такие стихи я не могу вам выдать.
- Почему же?
- В этих стихах понять ничего невозможно. Здесь сплошные условности в тексте. Это шифровка, а не стихи».
Смешно? Да уж, до слез.
А вот строки Долинина о Кривулине-поэте:
«Мне он кажется самым петербургским поэтом нашего времени. В стихах Кривулина всегда живут, но не всегда названы по имени, исторический Петербург, бледная природа Ингрии, холодные пространства Финского залива и Балтийского моря. В этих стихах Нева вслед за обломками льда несет отражения мостов и набережных, дворцов и колоколен».Вдова поэта Наталья Ковалева (Натали Валье) вспоминает Кривулина так: «Он, как ребенок, откликался на все новое, и это притягивало окружающих. Когда вокруг все мертвеет, грустнеет, кажется, что ничего нет, тянешься к живому и яркому. Вот он такой и был. Человек-праздник, человек-миф, мальчик с дудочкой. Его стихи были только частью его - его существования, его обаяния, его живого отклика, и удивительной интуиции. Но для него-то стихи были главным».
Известна фраза Гертруды Стайн о поколении Хэмингуэя - «Все вы потерянное поколение». Свое поколение Кривулин назвал «пропущенным». В 90-е страна бросилась читать то, что не давали из запрещенного, из заграничного, на тех, кто рядом, не оставалось времени, – а они были! И оказались почти забытыми. «Поколением дворников и сторожей».
Вон их, поэтов, куда занесло!
Пекло словесное - в недрах котелен
Гул - да не пчельник, и луг - да не зелен.
Темное утилизованное тепло.
Что ж, не такой ли работы хотели?
Наперекор бытию, бытованью назло -
Это ли не поэтическое ремесло?
Это ль не Логос безумный в обыденном деле?
Нижние силы в жилища по трубам гоня,
Строчку за строчкой сжигая в журналах,
Письмоводители, дети Огня,
Наималейшие среди малых, -
Место нашли наконец - в теплотворных подвалах,
И захлебнулась горючая их болтовня!
Но не таков Петербург, чтобы забыть поэтов, которых любил. Уже пошли переиздания, и многие знают строки Кривулина наизусть. И те, кто неравнодушно читают культуру своей страны, не пропустят страниц этого поколения.
