Текст: Сергей Шулаков
Обложка и иллюстрации предоставлены издательством «Центрполиграф»
Первый бал в России устроил Лжедмитрий I: на его свадебном пиру играл оркестр Станислава Мнишка, а после трапезы гости танцевали. Но традиция не прижилась. Доктор исторических наук, профессор Оксана Захарова в исследовании «История бального церемониала в России», вошедшего в сборник «История балов императорской России», объясняет: «Уже само проведение самозванцем невиданных до этого при русском дворе церемониалов было вызовом обществу». Балы, или ассамблеи, Петру I пришлось вводить административным способом. Царь максимально упростил задачу, указ от 1718 года специально оговаривал: «Хозяин не обязан ни встречать, ни провожать гостей или чему-либо для них беспокоиться; но должен иметь, на чем их посадить, чем их подчевать и чем осветить комнаты…». Сейчас мы сочли бы такое поведение человека, к которому пришли в гости, очень невежливым — но Петр так понимал «европейское обхождение»...
Позже балы развились в сложную систему. Популярностью пользовались так называемые тихие балы. Бывало, что именинница принимала решение устроить такой «тихий», то есть без объявления и приглашений, бал, и все, кто заезжал поздравить ее в течение дня, получали приглашение от камердинера. «Вечером на "тихий бал" к А. С. Небольсиной пожаловала вся Москва. Экипажи тянулись по обеим сторонам Поварской до Арбатских ворот. Именинница умела принимать гостей: будь то главнокомандующий или студент, каждому поклон, каждому ласковое слово. Делай что хочешь — играй, разговаривай, молчи, ходи, сиди, "только не спорь слишком громогласно и с запальчивостью; этого хозяйка боится"».
В 1840-х годах на петербургских балах, в подражание парижским, впервые прозвучало словечко «светская львица». Среди дам случались фанатичные поклонницы балов. Одна из них, в ответ на предостережение о том, что танцы ночами напролет могут сказаться на внешнем облике, отвечала: «А на что мне красота? Я замужем и прельщать никого не намерена. Годом прежде, годом позже, а все же надобно будет подурнеть… Пока время не ушло, напрыгаюсь и навеселюсь вдоволь, а там и примусь за нравоучения своим детям».
Светская и бальная жизнь в исследовании Оксаны Захаровой пересекается с литературной. Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова, одна из львиц петербургского света, овдовев, вышла замуж за француза, барона де Пойли, и вскоре умерла. Передавали, что француз отравил богатую русскую княгиню, и Некрасов, не чуравшийся светской жизни, написал стихотворение:
- …Тут пришла развязка. Круто изменился
- Доктор спекулятор: деспотом явился!
- Деньги, бриллианты – все пустил в аферы,
- А жену тиранил, ревновал без меры.
- И когда бедняжка с горя захворала,
- Свез ее в больницу… Навещал сначала,
- А потом уехал — словно канул в воду!..
Стихи эти едва не привели к дуэли поэта со «спекулятором». Целиком на балах разворачивался драматический роман Михаила Лермонтова и Екатерины Александровны Сушковой, о котором профессор Захарова повествует с прямо-таки душераздирающими подробностями. Любящий, как водится, беззащитен; после заверений в страстном чувстве Лермонтов перестал замечать влюбленную в него даму, а однажды мимоходом заявил: «Я вас больше не люблю. Да, кажется, и никогда не любил». Поведение малообъяснимое, но великий поэт объяснял его необходимостью подчиняться условностям света, ранг в котором зависит от того, сколько репутаций человек погубил…
При дворе устраивались костюмированные балы, последний был организован в 1903 году, и многие участники явились в костюмах своих предков времен царя Алексея Михайловича: так, костюм графа С. Д. Шереметева повторял одеяние фельдмаршала графа Б. П. Шереметева с портрета в усадьбе Кусково, были и другие наряды, точно реконструированные по старым изображениям. Этот бал стал большим событием, было сделано множество хорошо известных фотографий, и странно, что осведомленная профессор Захарова не указывает на Анну Ахматову и ее «Поэму без героя», появление таинственных масок в которой, конечно, отсылка к прежним, роскошным, полным скрытых смыслов бальным увеселениям. Ну и бал в «Мастере и Маргарите» Булгакова тоже заслуживает как минимум упоминания.
Зато книга местами оказывается шире заявленной темы, касаясь былых досугов и развлечений. Оказывается, разведение голубей было исконно московским занятием — «не было купеческого дома без голубятни». Характер же москвичей за последнее время заметно испортился: в XIX веке «гостеприимством славились не только богатые, но и бедные граждане Первопрестольной».
Балы несли и политические функции. Последний официальный придворный бал Российской империи состоялся зимой 1904 года. Гости заметили, что посол империи Японской на нем отсутствовал. Дальше в Зимнем стало уже не до танцев, но аристократы и богатое купечество продолжали устраивать балы в своих особняках.
Книга дополнена вклейкой с красочными иллюстрациями, портретами светских дам, рисунками из модных журналов, изображениями вееров… Вторую ее часть составляют обширные приложения. Это хрестоматия «Балы в русской поэзии и прозе», в которую собраны не только известные отрывки из Льва Толстого, Куприна, Бунина, стихи Цветаевой, но и несколько стихотворений много сочинявшей о балах Евдокии Ростопчиной, и стихотворение Блока «Явился он на стройном бале…»:
- Он встал, и поднял взор совиный,
- И смотрит — пристальный — один,
- Куда за бледной Коломбиной
- Бежал звенящий Арлекин…
Здесь же руководство к изучению танцев, положения бального этикета с описаниями фраков, галстуков к ним и дамских бальных платьев; то, что военные не должны являться в сапогах и при кортиках или другом парадном оружии, видимо, разумеется само собой. Есть даже «Нотный альбом», в котором можно найти танцевальные сочинения Гайдна, Шопена, композиторов конца XIX века... Книга собрана с фантазией, и даже «на злобу дня», однако добросовестный, серьезный справочный аппарат в ней повисает — ссылок в тексте нет, объяснений, откуда взяты цитаты, мало, и читатель волен догадываться об источнике в меру своей образованности или обратиться к преподавателю — сборник несет гриф: «Рекомендовано кафедрой Истории русской литературы ХХ века филологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова». Или, возможно, так реализуется расчет на светскую, а значит, по замыслу издателей, ученую читательскую аудиторию, на зубок помнящую, например, «Сочинения камердинера императрицы Марии Федоровны А. Степанова о Павле I и о придворных балах во времена Александра III, присланные П. К. Бенкендорфу».
Захарова О. «История балов императорской России. Увлекательное путешествие»
М.: Центрполиграф, 2016. – 510 с.
Императрица Екатерина Великая особенно любила маскарады. Кроме больших балов и приемов, в Эрмитаже маскарады давались при дворе каждую пятницу в особых залах для дворянства (в галерее) и для купечества. На этих балах собирались нередко около пятисот масок.
Роскошь эрмитажных праздников, по словам современников, напоминала нередко волшебные сказки. На знаменитом празднике «Азора, африканского дворянина», данном императрицей в честь рождения первого внука, в залах дворца были изображены громадные вензеля, буква «А» (Александр) из настоящих бриллиантов и жемчугов. Не следует полагать, что маскарады были настолько популярны в высшем обществе, что вытеснили другие празднества, в том числе и балы. При дворе бал устраивался каждое воскресенье. Интересным представляется замечание Л. Энгельгардта о том, что императрица следовала па празднество в таком же сопровождении, как и в церковь. Перед входом в зал Екатерине Алексеевне представлялись и целовали руку дамы.
Бал открывался менуэтом: великий князь с великой княгиней, за ними — придворные и офицеры гвардии в званиях не ниже полковника. Наиболее распространенными танцами были «польские» и контрадансы. «Дамы должны были быть в русских платьях, то есть особливого покроя парадных платьях, а для уменьшения роскоши был род женских мундиров по цветам, назначенным для губерний. Кавалеры все должны были быть в башмаках. Все дворянство имело право быть на оных балах, не исключая унтер-офицеров гвардии, только в дворянских мундирах». Императрица садилась играть в карты с заранее выбранными партнерами, которых приглашали камер-пажи. Великий князь тоже играл, но за отдельным столом. Примерно через два часа музыка затихала. Государыня откланивалась и покидала бал, а после нее спешили разъехаться все приглашенные. Великий князь Павел Петрович давал балы по понедельникам в Петербурге, а по субботам — на Каменном острове. Придворный лакей развозил личные приглашения великого князя. Помимо этого, каждый полк гвардии отправлял на праздник по два офицера.
Несмотря на все великолепие балов императорского двора, праздники вельмож того времени зачастую не уступали последним. Причем не только балы, но и семейные вечера отличались роскошью и торжественностью. «Образ жизни вельмож был гостеприимный, по мере богатства и звания занимаемого; почти у всех были обеденные столы для их знакомых и подчиненных; люди праздные, ведущие холостую жизнь, затруднялись только избранием, у кого обедать или проводить с приятностью вечер».
Апогея своего блеска достиг российский двор при Екатерине II. Роскошь, царившая при дворе, служила заразительным примером для столичного общества. Все высшее общество увлекалось театром, и молодежь охотно устраивала домашние спектакли. Образовывались целые группы великосветских любителей; известны театры княгини Долгоруковой, графини Головниной, в доме Апраксиных. С постройкой здания Благородного собрания Москва прославится своими балами по всей России. Каждый год накануне Рождества помещики соседних с Московской губерний со своими семействами отправлялись из деревень в Москву в сопровождении длинных обозов с поросятами, гусями, курами, крупою, мукою и маслом. Замоскворечье гостеприимно встречало долгожданных хозяев неприхотливо убранных, заросших садами домов, владельцы которых не стремились к тесному общению с соседями, если не принадлежали к одной губернии.
По четвергам все соединялись в большом кругу Благородного собрания: «Тут увидят они статс-дам с портретами, фрейлин с вензелями, а сколько лент, сколько крестов, сколько богатых одежд и алмазов. Есть про что девять месяцев рассказывать в уезде! И все это с удивлением, без зависти: недосягаемою для них высотою знати они любовались, как путешественник блестящей вершиной Эльбруса».
Московские праздники 1787 года, когда Россия отмечала двадцатипятилетие восшествия императрицы на престол, надолго остались в памяти современников. Бал в собрании превзошел все ожидания. Вот воспоминания Е.П. Яньковой: «Бал был самый блестящий и такой парадный, каких в теперешнее время и быть не может: дамы и девицы все в платьях или золотых и серебряных, или шитых золотом, серебром, камений на всех премножество; и мужчины тоже в шитых кафтанах с кружевами, с каменьями. Пускали в собрание по билетам самое лучшее общество; но было много. Императрица тоже была в серебряном платье, невелика ростом, но так величественна и вместе милостива ко всем, что и представить себе трудно».
От двора не отставали и вельможи. Маскарады Нарышкина и приемы графа Шереметева поражали своим великолепием.
Поразить людей того времени чем-либо было непросто.
Тем примечательнее праздник светлейшего князя Потемкина, который он устроил в честь Екатерины Великой в Таврическом дворце. Тысячи художников несколько недель занимались подготовкой торжества, офицерам было поручено развезти три тысячи пригласительных билетов. К 9 мая все было готово. После представления в театре Потемкин предложил императорской фамилии последовать в Зимний сад.
Описание его столь фантастично, что стоит привести воспоминание очевидца этих событий: «Зеленеющий дерновый скат вел дорогою, обсаженною цветущими померанцевыми деревьями. Там видимы были лесочки, по окружающим которые решеткам обвивались розы и жасмины, наполняющие воздух благовонием. В кустарниках видимы были гнезда соловьев и других поющих птиц. <…> Печи, которых для зимнего сего сада потребно было немало, скрыты были за множеством зеркал, одинаковой величины и цены чрезвычайной. На дорожках сего сада и на малых дерновых холмочках видимы были на мраморных подножиях вазы из того же камня, но другого цвета <…>. В траве стояли великие из лучшего стекла шары, наполненные водой, в которых плавали золотые и серебряные рыбки».
Посредине сада возвышался храм, купол которого опирался на восемь столпов из белого мрамора. Ступени из серого мрамора вели их к своеобразному жертвеннику, служившему подножием к высеченной из белого мрамора фигуре императрицы, держащей рог изобилия, из которого сыпались орденские кресты и деньги. На жертвеннике имелась надпись: «Матери отечества и моей благодетельнице». За храмом находилась беседка, внутренние стены которой состояли из зеркал. В день праздника внешние решетки были украшены лампадами в форме яблок, груш и виноградных гроздьев. Все окна сада в день праздника были закрыты искусственными пальмовыми и померанцевыми деревьями, листья и плоды которых также представляли лампады. В различных частях сада находились светильники в форме дынь, арбузов, ананасов и винограда. Между храмом и беседкой находилась зеркальная пирамида, на верху которой блистало имя императрицы. Рядом стояли другие, меньшие по размеру пирамиды, на которых фиолетовыми и зелеными огнями горели вензеля наследника престола, его супруги и обоих великих князей. Современники указывали, что всего в этот вечер дворец освещали 20 тысяч восковых свечей и 140 тысяч лампад. Когда начался бал, императрица и великая княгиня сели играть в карты до половины двенадцатого ночи. Во время ужина, накрытого в театральном зале, все столы были освещены шарами из белого и цветного стекла, в других гостиных дворца были сервированы столы посудой из лучшего серебра и фарфора. Официанты, одетые в придворные ливреи и ливреи Потемкина, разносили изысканные угощения гостям. После ужина последовал бал, продолжавшийся до самого утра.
С течением времени потемкинский праздник станет своеобразным эталоном, которому многие будут подражать, но, как говорили современники, повторить подобное волшебство не удалось. Первый бал наследника Павла Петровича состоялся 11 декабря 1765 года. «Сегодня у его В-ва первый бал; прежде никогда еще не бывало. Одевшись, читал государь цесаревич с Его Преподобием о. Платоном Св. Писание; потом изволил пройтись в церковь. Возвратясь из церкви, сел кушать. После обеда, часу в шестом, съехались званые на бал. Открыть бал изволил его В-во с фрейлиной А.А. Хитровой. Танцовали в том покое, где на часах стоят Кавалергарды, потому что на половине его В-ва нет ни одной для того довольно просторной комнаты. В начале десятаго часу бал кончился; все разъехались, и государь цесаревич сел кушать. Весьма был доволен сегоднашним вечером; танцовал и говорил очень много со своей любезной…» — вспоминал воспитатель наследника С. Порошин. Прошло две недели, и 25 декабря, на Рождество, Павел Петрович был приглашен к императрице, у которой к шести часам собрались все фрейлины и множество кавалеров. После разнообразных игр начались танцы, сначала русский, затем польский, менуэты и контрадансы.
В это время из внутренних покоев императрицы вышли семь дам в очаровательных нарядах — на них были кофты, юбки, чепчики, лишь на голове одной из них косынка. Каково же было удивление собравшихся, когда таинственные незнакомки оказались: Г.Г. Орлов; камергер А.С. Строганов; камергер граф Н.А. Головин; камергер П.Б. Пасик; шталмейстер Л.А. Нарышкин; камер-юнкер М.Е. Баскаков; камер-юнкер князь A.M. Белосельский, чью голову и украшала упомянутая косынка. А что же наследник? «С Его В-ва пот почти капал: столь искренне принимал он в сих забавах участие!» Но жизнь вносит свои перемены в характер и образ мыслей человека. Через несколько десятилетий император Павел Петрович объявит жесточайшую войну круглым шляпам, запретит «вальсовать», или, как говорилось в полицейском предписании, «употребление пляски, называемой вальсеном».
В соответствии с романтическими идеалами эпохи выбрасывается лозунг «танец должен иметь душу, выражать неподдельную страсть, подражать естественности природы». Наступала эпоха вальса. Одно из первых упоминаний вальса в художественной литературе дал Гёте в романе «Страдания юного Вертера». В письме к другу Вертер рассказывает о знакомстве с Шарлоттой и о том, как во время загородного бала они танцевали менуэт, англез, контрданс и, наконец, вальс. «Танец начался, и мы некоторое время с увлечением выделывали разнообразные фигуры. Как изящн о, как легко скользила она! Когда же все пары закружились в вальсе, поднялась сутолока, потому что мало кто умеет вальсировать. Мы благоразумно подождали, чтобы наплясались остальные, и, когда самые неумелые очистили место, вступили мы еще с одной парой… Никогда еще не двигался я так свободно. Я не чувствовал собственного тела. Подумай, Вильгельм, — держать в своих объятиях прелестнейшую девушку, точно вихрь носиться с ней, ничего не видя вокруг…» В 1791 году «в Берлине мода на вальс и только на вальс».
В 1790 году вальс через Страсбург попадает во Францию. Один из французских писателей недоумевал: «Я понимаю, почему матери любят вальс, но как они разрешают танцевать его своим дочерям?!»
В первое десятилетие XIX века в Вене запрещалось вальсировать более десяти минут. Автор статьи в газете «Таймс» возмущен тем, что в программе Королевского бала 1816 года оказался этот «чувственный и непристойный танец». Запрет на вальс на балах во дворцах немецких кайзеров снял лишь Вильгельм II при вступлении на престол в 1888 году. Движения вальса считались непристойными, унижающими достоинство женщины. Вальс наносил своеобразный удар но кодексу рыцарской чести, составлявшему основу придворного этикета.
В начале XIX века мода на вальс сравнивалась с модой на курение табака.
Вальс стал выражением тенденций буржуазной культуры. Допустив его в свою среду, дворянство принимало тем самым и новые правила поведения, новый стиль общения. Следовательно, и нравственные принципы не могли остаться без изменений. «Современная молодежь настолько естественна, что, ставя ни во что утонченность, она с прославляемыми простотой и страстностью танцует вальсы», — писала Жанлис в «Критическом и систематическом словаре придворного этикета».
Шли годы. «Безумное и мудрое» XVIII столетие близилось к своему завершению. Веселые балы и праздники Екатерининской эпохи заменили парады и смотры. Жизнь петербургского двора начала царствования Александра Павловича не могла соперничать с блеском конца XVIII века. Причиной этому были постоянные войны, частое отсутствие императора, уезжавшего то за границу, то в другие города России. В промежутках военного затишья веселье в столице пробуждалось. Наследники екатерининских любимцев устраивали празднества в присутствии императора и великих князей, стараясь не уступать своим отцам ни в роскоши, ни в изобретательности. Весна Александровского царствования — это возобновление пышных празднеств в обеих столицах — Петербурге и Москве. «Едва ли петербургское общество было когда-либо в такой сильной степени расположено к веселой и открытой жизни, как в начале царствования императора Александра I», — вспоминал Ф. Булгарин. Где-нибудь у Фельетта высшее общество позволяло себе освободиться от строгостей этикета и предавалось беззаботной веселости. Старшее поколение, протанцевав минут пять, собиралось за карточными столами философствовать и сплетничать, потешаясь вистом, рокамболем или игрой в ерошки, «хрюшки никитичны»… От популярной и очень азартной игры в юрдон пошло долго бытовавшее выражение «проюрдониться».
Какой была Москва до 1812 года? Совершим мысленное путешествие по Первопрестольной столице начала XIX столетия. Завершив государственную службу, многие знатные вельможи отдыхали в Москве, жизнь в которой была не только радушнее, но и значительно дешевле, чем в Петербурге. «Богатые в продолжение всей зимы поочередно давали великолепные балы, роскошью в жизни не уступали мелким германским князьям; при великолепных домах они имели церкви, картинные галереи, хоры певчих, оркестры музыкантов, домовые театры, манежи с редкими лошадьми, соколиных и собачьих охотников с огромным числом собак, погреба, наполненные старыми винами», — вспоминал известный балетмейстер своего времени А.П. Глушковский. На гулянья вельможи выезжали в позолоченных каретах с фамильными гербами, запряженные шестеркой лошадей. Кучера и форейторы были в немецких кафтанах и треугольных шляпах, в одной руке кучер держал вожжи, а в другой длинный бич, которым пощелкивал по воздуху. На запятках кареты стояли егерь в шляпе с пером и араб в чалме (или скороход с высоким гусаром в медвежьей шапке). Как и во времена Екатерины Великой, на балы и купеческие свадьбы приглашали гайдуков (рост не менее трех аршин) в богатых ливреях. Их служба заключалась в том, чтобы без помощи лестницы поправлять восковые свечи в люстрах. Во время обеда или ужина, когда наступало время пить за здоровье гостей, гайдук появлялся с серебряным подносом, на котором стояли «серебряные вызолоченные бокалы», дворецкий подходил к нему с бутылкой шампанского и наливал в бокалы вино, которое гости пили «под звуки труб и литавр».
С Екатерининских времен сохранилась в Москве традиция воспитывать в богатых дворянских семьях маленьких турчанок и калмычек, которых по достижении совершеннолетия выдавали замуж с хорошим приданым. Любимым местом прогулок московских аристократов был Тверской бульвар. По вечерам князь М.В. Голицын (чей дом находился на углу Бронной и Тверского бульвара) освещал его за свой счет разноцветными фонарями и шкаликами, свет которых, попадая на шлифованные металлические круглые щиты, стоявшие в обоих концах бульвара, отражался на все его пространство.
Эти щиты называли в народе «Oeil de boeuf», то есть «бычий глаз». Во время иллюминации москвичи прохаживались по бульвару под звуки музыки в исполнении музыкантов рогового оркестра князя Голицына. Московские жители того времени не любили пословицу «На брюхе шелк, а в брюхе щелк». Они придерживались другого правила: «Не красна изба углами, а красна пирогами». Гостеприимством славились не только богатые, но и бедные граждане Первопрестольной.
Что же касается домов московских аристократов, то у них для гостей каждый день был накрыт стол, и так что дворяне и талантливые артисты без всякой церемонии приезжали к ним в известные дни обедать и проводили весь вечер «в разных удовольствиях». Кулачные бои пользовались популярностью не только в среде простого народа. Не гнушались «гладиаторских игр» и некоторые московские аристократы. Так, граф А.Г. Орлов-Чесменский, известный своей необычайной силой (Алексей Григорьевич руками разгибал лошадиные подковы, свертывал в трубочки серебряные рубли), бился у себя дома на кулаках с известными в то время в Москве силачом-арабом. К особым увлечениям москвичей следует отнести также петушиные бои, разведение голубей (не было купеческого дома, где бы не было голубятни), а также слушание соловьиного пения в трактирах.
Московские жители любили оригинальничать.
Чтобы обратить на себя внимание, князь Волконский, к примеру, выезжал иногда из дома зимой в санях, сделанных наподобие продолговатой лодки, впереди которой находилась «вызолоченная птичья голова с длинным носом, наклоненным к передку саней, она служила местом для сидения кучера…».
В описываемое нами время в Москве за карточными столами выигрывались и проигрывались целые состояния. «Мне (А.П. Глушковскому. — Авт.) случалось учить детей танцам у многих богатых картежных игроков: по тому случаю я бывал у них на всех вечеринках и балах. Нигде нельзя было лучше попить, поесть и повеселиться, как у них. Нередко на этих пиршествах бывали цыгане, фокусники и оркестр музыкантов; они платили всегда щедрою рукою. Однажды я сидел в кабинете у знакомого мне игрока Николая Ивановича Квашнина-Самарина, с которым я находился почти на приятельской ноге. Он метал банк всегда на огромные суммы. Я спросил его: «Я думаю, вчерашняя вечеринка вам дорого стоит?» — «Да, — отвечал он, — тысячи две». Тогда я решился сказать ему: «Вы имеете большое семейство, не лучше ли вам поберечь денежки на черный день?» — «Любезный друг, — ответил он, — ты не знаешь наших расчетов: чем роскошнее вечеринка, тем более на ней бывает понтеров, а это банкомету большая выгода; если понтер проиграет тысячу, другую, то говорит: «Зато я хорошо попил, поел и весело время провел», а у другого банкомета, где не допросишься и рюмки ерофеичу, жаль и рубля проиграть. Так, видишь ли, вечеринка стоила мне две тысячи, а приобрел я пять».
Летом народ любил гулять на Воробьевых горах. В то время горы были покрыты лесом, который спасал отдыхающих от летнего зноя. Здесь были раскинуты «палатки для цыган и торгующих местными и питейными продуктами…». Рано утром и вечером с соседних дач приезжали на Воробьевы горы отдыхающие для купания, прогулок и чаепития. «В летнее время помещики жили в своих подмосковных деревнях; туда приглашали они своих знакомых на пиршества, иллюминировали сады, жгли великолепные фейерверки, музыка гремела в обширных залах дома, молодежь до полуночи танцевала, все дышало весельем». Нельзя без улыбки читать в воспоминаниях современников о московских партикулярных балах начала столетия.
Москвичи отличались не только радушием, но и заметной оригинальностью в приглашении и приеме гостей. К примеру, вы пожелали поздравить соседку с именинами. В положенный день вы подъезжаете к ее дому, а швейцар вам объявляет, что вас покорнейше просят на вечер. «А много у вас будет гостей?» — «Да, приглашают всех, кто приедет утром, а званых нет; тихий бал назначен». Вечером на «тихий бал» к А.С. Небольсиной (а именно к ней мы прибыли с поздравлениями) пожаловала вся Москва. Экипажи тянулись по обеим сторонам Поварской до Арбатских ворот. Именинница умела принимать гостей: будь то главнокомандующий или студент, каждому поклон, каждому ласковое слово. Делай что хочешь — играй, разговаривай, молчи, ходи, сиди, «только не спорь слишком громогласно и с запальчивостью; этого хозяйка боится».
В конце XVIII — начале XIX столетия бал открывал так называемый «длинный польский». Степенные старички и старушки щеголевато кланяются и приседают. Вот начинается так называемый «отбой»: не попавшие в польский мужчины один за другим останавливают первую пару и, хлопнув в ладоши, отбивают даму; кавалеры отвоеванных дам переходят к другой. Последний кавалер или идет к картам, или, сопровождаемый словами «Устал!», «В отставку!», «На покой!», бежит к первой паре и отбивает даму. Затем «длинный польский» превращался в «круглый», с попарными выходами и обходами, большими и малыми кругами, крестами, цепью и т. д. По окончании польского «рисуется» менуэт, выстраивается в два ряда экосез или англез, потом следуют кадрили с вальсом, за ними «манимаска или краковяк, пергудин или матрадура. В заключении горлица или метелица. После ужина — на тампет или полури». Особенность московских балов состояла также в том, что зачастую дам было больше, чем кавалеров, что вполне объяснимо: главные танцоры — военные, а гвардия стоит в Петербурге. Учитывая серьезность проблемы, во время подготовки одного из праздников графиня А.А. Орлова поручила знакомым дамам «вербовать хороших кавалеров».
Е.А. Муромцева обратилась с подобной просьбой к С.П. Жихареву, чтобы тот сопровождал ее на бал к Орловым. «Но я решительно танцевать не умею, — сказал я, — застенчив и неловок». «Purtant vous Werevkines et vous dansez souvent chez les Lobkoff, comme si je ne le savais pas» [И все-таки ты танцевал у Веревкиных и часто танцуешь у Лобковых; как будто я этого не знаю! (фр.)]. — «Это правда, но у Веревкиных был бал запросто, а у Лобковых я танцую pour rire [для смеху (фр)] в своем кружку, да и
не танцую, а прыгаю козлом». — «А у Орловых будешь прыгать бараном — вот и вся разница!
Болтай себе без умолку с своей дамой — и не заметят, как танцуешь». Я отнекивался, но мне Катерина Александровна решительно объявила: «Vous irez, mon cher; je le veux absolument: a votre age on ne refuse pas un bal comme celui du comte Orloff, ni une femme qui vous a vu naitre. Cesi ridicule!» [Поедешь, мой милый; я решительно хочу этого. В твоем возрасте не отказываются ни от такого бала, как у графа Орлова, ни от такой женщины, которая видела тебя в пеленках. Это смешно! (фр.)] Делать нечего, буду снаряжать свой бальный костюм: плюсовый фрак и белый жилет с поджилетком из турецкой шали. Разоденусь хватом!»
Несмотря на грандиозный размах, бал у Орлова напоминал большой семейный вечер. «Могучий хозяин» граф А.Г. Орлов-Чесменский сидел в углу передней и распивал чай с почетными гостями, которые что-то друг другу рассказывали и при этом весело хохотали. После ужина, который завершился в одиннадцать часов, Орлов приказал музыкантам играть русскую песню «Я по цветам ходил» и заставил графиню плясать порусски. В других танцах постоянными кавалерами Анны Алексеевны были губернский предводитель Дашков и Козлов (автор Чернеца), танцующие мастерски.
Дашков отличился не только танцами, но и тем, что в ответ на предложение англичан продать им своих собак, имевших огромный рост и необыкновенно красивую шерсть, ответил: «Русский барин собаками не торгует».