Виктор Пелевин. Очнулся — гипс

Текст: Михаил Визель

Фото: ГодЛитературы.РФ

Непреклонность, с которой Виктор Пелевин вот уже свыше десяти лет выпускает, несмотря ни на что, в год по книге, порою не лучшим образом сказывается на качестве отдельно взятого опуса, но создаёт эффект «годового доклада» или, если угодно, социальной кардиограммы. По ним можно судить: чтó, по мнению чуткого автора, проводящего очень много времени за отслеживанием разнообразных новостных потоков, было в отчетном году болевой точкой общества?

Если довериться этому своеобразному кардиографу, в позапрошлом году главной темой стало переосмысление истории (роман как бы о Павле I «Смотритель»), в прошлом — «крайняя битва чекистов с масонами» (таково точное название романа 2016 года — и это едва ли не лучшее, что в нем есть).

Главной же темой 2017 года стало для Пелевина современное искусство, рассмотренное по всей длине его пищевой цепочки: от производителей, используемых зачастую «втёмную», до коллекционеров, интересующихся артефактами в основном в качестве «инвестиционного инструмента».

Тема обозначена, как мы видим, на сей раз не всемирная, а вполне камерная; героев тоже двое, как в классическом романе, — он и она, и между ними разворачиваются напряженные «отношения». В которые ближе к концу решительно встревает третий персонаж, третья сторона этого любовного (в том числе) треугольника, выводя стремительный детективный сюжет к неожиданному финалу.

Но на этом «классичность» романа заканчивается. Потому что если «она» — преуспевающий арт-дилер по имени Маруха Чо, еще может, несмотря на официальную гендерную самоидентификацию «баба с яйцами», считаться, с некоторой натяжкой, «нормальной» героиней, хорошо вписывающейся в не такой уж длинный ряд запоминающихся пелевинских героинь, то «он», хоть и носит классическое имя Порфирий Петрович, — вообще не «он». Это «полицейско-литературный алгоритм», сложная программа, созданная для того, чтобы распутывать преступления и облекать расследования в режиме реального времени в форму бодрых детективчиков, способных приносить управлению полиции устойчивый доход.

Соответственно, все контакты героев проходят исключительно в реальности виртуальной, любезной Пелевину еще со времен «Принца Госплана». Маруха вызывает Порфирия, принявшего обличье чиновника николаевского времени с фиолетовыми бакенбардами, на экраны своих гаджетов и девайсов, а когда надо, он, подобно попугаю на плече пирата, сопровождает ее в бортовых компьютерах «уберов», перепрыгивает в охранные системы галерей — словом, сопровождает ее повсюду незримо и бесплотно.

Но эта бесплотность имеет одну существенную «точку выхода в реальность»: Мара дает Порфирию забираться в этот самый «десятый айфак» - навороченную сексуальную игрушку, позволяющую осуществлять самые буйные фантазии. Именно в эту область, в область сексуальных игрушек с искусственным интеллектом, системами наведения правдоподобной виртуальной реальности и множеством затейливых аксессуаров, уверяет нас Пелевин, в ближайшие десятилетия переместится война айфонов и андроидных устройств — ставших, соответственно, «айфаками» и «андрогинами». Потому что обычный биологический секс после распространения нового смертоносного вируса оказался под запретом, детей заводят исключительно через пробирку, а тех, кто этот запрет нарушает, законопослушные граждане презрительно называют «свинюками».

Но для чего же Виктору Пелевину понадобилась вся эта обескураживающе интимная, а порою сокрушительно непристойная машинерия? Как раз для того, чтобы обрушиться на современное искусство. Производящее давно уже не предметы, не смыслы, и даже не упаковки смыслов, а разрешительные санкции на то, что именно считать смыслом.

Мало того: романист вводит новый искусствоведческий термин. Искусство первой трети XXI века, уверяет Мара Порфирия, — это «гипс». Не в том смысле что «гипсовые статуи», разумеется, а в том, что Бог умер (или почти умер), его положили в саркофаг, и «гипсовое искусство — это искусство, которое своим виртуальным молотом пытается разбить этот саркофаг. Или, наоборот, старается сделать его еще крепче».

Подобное мерцание смыслов и переливы многоуровневой иронии вообще насквозь пронизывают 400-страничную книгу. Ее автором, как мы уже знаем, объявлен «полицейско-литературный алгоритм», который вообще не сочиняет, а синтезирует текст из подобранных в Сети фрагментов. При этом он же обрушивается, в совершенно нецитируемых выражениях, на литературных критиков, которые требуют от автора следования западным романным канонам — занимательность сюжета, сопереживание героям, — в то время как от русского романа требуется, уверят нас обиженная программа, совсем иное! «Читатель размышляет, пока читает. Испытывает множество переживаний, которые сложно идентифицировать. В России всегда читали именно для этого, а не затем, чтобы следить за перемещениями какого-то «крепко сбитого характера» по выдуманному паркету…»

Но при этом же, когда надо, автор (Порфирий Петрович или Виктор Олегович?) выдает страницы прекрасной ритмизированной прозы, напоминающей не столько о стилизациях Сорокина, сколько о тех образцах, под которые Сорокин стилизует. И сам роман, несмотря на «множество переживаний» и, как обычно у Пелевина, неимоверное количество размышлений, с лихвою предоставляет возможность «проследить за перемещениями крепко сбитых характеров».