Текст: Юрий Панков
Фото: tvkultura
Коржавин всегда писал, думал и говорил, что хотел и как хотел, невзирая на времена. За его спиной — все испытания и все соблазны времени, в котором он существовал и существует, смелые признания, что когда-то ему нравился Сталин, «человек, не понимавший Пастернака». Впрочем, сам Коржавин — это человек, не принявший Бродского.
Журналист и издатель Юрий Панков встретился с поэтом в городке Чапел-Хилл, штат Северная Каролина, где он живет со своей дочерью. Вот фрагменты интервью, полностью опубликованного в книге «Автограф века».
Наум Моисеевич, давайте начнем с вашей службы в армии. В 1943 году вы попали в 384-й запасной стрелковый полк. Где это было?
Наум Коржавин: Это было на Урале. Нас готовили к отправке на фронт. Но не отправили.
В мемуарах вы пишете, что вас назначали в наряды для охраны бригады СМЕРШ…
Наум Коржавин: Да, было такое. Понимаете, СМЕРШ считался обыкновенной военной частью в составе армии. И нас просто посылали туда нести наряд. И не только меня. Один раз я даже охранял заключенных, о чем написал в мемуарах. Правда, они и без меня никуда не собирались бежать.
А после войны вы сами стали заключенным. Вы же сидели в…
Наум Коржавин: …Лубянской тюрьме НКВД. Восемь месяцев провел. Помню, там была неплохая библиотека, собранная из конфискованных книг. Из тех, которые брали с собой из дома арестованные. Были книги и по философии, но в основном художественная литература.
Чтобы было чем заняться в камере.
Наум Коржавин: Я очень много читал там.
Сборник стихов «Годы» и «Тарусские страницы» за шестьдесят второй год — ваши первые официальные публикации. Но ведь до этого что-то было в самиздате?
Наум Коржавин: Было, было. Но очень мало. Кстати, про самиздат сегодня думают, и особенно за границей, что это некое издательство. А на самом деле это вы прочли что-то, переписали на машинке и кому-то отдали. А он — тоже перепечатал, и передал уже двоим... Вот что такое «самиздат». Раньше это было всем понятно. Сейчас не понимают.
Понятно. А гонорар за публикацию в «Тарусских страницах» вам заплатили?
Наум Коржавин: Да. Гонорары там были нормальные. Но так получилось, что само издательство было недовольно сборником, и поэтому задерживали выплату. И тогда начался скандал. В результате, чтобы решить вопрос, вмешался Московский комитет партии. Но и после этого какую-то часть гонорара мне так и не заплатили.
А за сборник стихов «Годы», брошюры, вышедшей тиражом десять тысяч экземпляров?
Наум Коржавин: Там все было нормально. Рубль сорок за строку.
Рублей семьсот... В ценах после шестьдесят первого года это совсем неплохо. В книге «Годы» написано, что редактор издания — Евгений Винокуров.
Наум Коржавин: Мы с ним уже раньше были знакомы. Когда готовили книгу, я его попросил, и он редактировал. Он был моим другом фактически. Но он на само издание, конечно, не влиял. Просто сделал, что мог как редактор.
А Кайсын Кулиев? Он имел отношение к тому курсу, на котором учились вы и Расул Гамзатов?
Наум Коржавин: Это другая история, другие отношения. Гамзатов учился так же, как и я. А Кулиев в Литинституте никогда не учился, он был настоящим поэтом и очень хорошим человеком и тоже моим другом. Я переводил его. Издательства давали мне готовый подстрочник, и я придавал стихотворную форму. Сначала я это делал только для «Гослита», а потом и для «Молодой гвардии».
Остались ли в вашем архиве неопубликованные стихи, написанные здесь, в США?
Наум Коржавин: Конечно!
А почему не издавали?
Наум Коржавин: Я их перерос. Теперь у меня более взрослое восприятие. Большая часть архива находится в Москве, в РГАЛИ.
Можно спросить о Бродском?
Наум Коржавин: А что Бродский? Мне его поэзия не нравилась и не нравится. Я считаю его талантливым человеком, но в его поэзии всегда было что-то такое, что преграждало путь к восприятию.
А когда он сам, например, читал свои стихи вслух, разве эта проблема не снималась?
Наум Коржавин: А я никогда его не слушал. А люди говорят, что снималась. Но все равно мое отношение к нему зависело не от того, какое он впечатление производит чтением стихов.
Вы пишете, что Ахматова сделала не очень доброе дело высказываниями о поэзии Бродского, повлияв таким образом на его самооценку.
Наум Коржавин: Я так и думаю. Но у нее, в конце концов, было право иметь мнение и увлекаться кем угодно. Хотя некоторые ее оценки и сравнения шокировали.
Когда Бродского сравнивали с Пушкиным, вас это не шокировало?
Наум Коржавин: Шокировало. Но разве это Ахматова сравнивала?.. Такие сравнения позволяли где-то здесь, в эмиграции. Но, конечно, не Ахматова.
В мемуарах вы вспоминаете Николая Асеева.
Наум Коржавин: Да. Он меня в Литинституте пропагандировал. Но это все было недолго. Но было. А потом я ему однажды позвонил и говорю: «Николай Николаевич, можно я к вам приду?» А он отвечает: «Я всегда рад вас видеть, но знаете, как начнете вы бузить, и как начнут меня садить, так лучше не надо».
Когда вы познакомились с Окуджавой?
Наум Коржавин: Когда учился в Литинституте. До ссылки. Это было, когда он не был еще известен и я не знал его песен и только потом услышал, как он поет. Я к Окуджаве всегда относился с большим пиететом. С Галичем мы были знакомы до эмиграции. Нормальное было общение: он мне читал стихи, я — ему, у нас не было такого деления: стихи советские — стихи антисоветские. Сначала я не знал о его настроении, не замечал, пока оно не проявилось позже. Но он был мне близким другом, и отношения я с ним поддерживал до самой смерти. Притом что он был далеко — во Франции. У Окуджавы антисоветских песен не было.
В шестьдесят седьмом году в Театре им. Станиславского была поставлена ваша пьеса «Однажды в двадцатом». И там с Евгением Леоновым вместе выходили на поклоны…
Наум Коржавин: Причем, когда мы стояли рядом, я не видел его, но он меня еще немножко пародировал. А при нашем физическом сходстве это производило такое впечатление, что вообще... Моя дочка Лена ходила на эти спектакли и видела наш своеобразный триумф. Однажды я куда-то ехал, и на вокзале ко мне пристали люди и все спрашивали: «Это ты играл?..» Им казалось, что я — это Леонов, которого они тогда уже хорошо знали по комедиям «Полосатый рейс», «Тридцать три». Артистичность у него была невероятная. Вышли на поклон, а он и там продолжает играть под меня...
…А кто из современных российских поэтов вам нравится?
Наум Коржавин: Долина Вероника. Нравился Винокуров, сейчас Олег Чухонцев. Я признал его давно, когда он был совсем молодым поэтом, в какие-то шестидесятые годы. А еще Александр Кушнер. Я его всегда высоко ценил и ценю.
А помоложе?
Наум Коржавин: Я о них ничего не знаю, и сказать ничего не могу. Вернее так, какие-то имена, может быть, я слышал, но что они написали — не помню. А, вот Юлия Кима забыл назвать. Высоко ценю. К Веронике Долиной я отношусь хорошо, с интересом. Иртеньев. Бунимович. Его называли «Ни-бе-ни-мович». Ведь все-таки как много в России талантливых людей!
Как вы оцениваете нынешнее положение России?
Наум Коржавин: С грустью. Я, понимаете, хочу, чтобы Россия была в том состоянии, в каком она была при мне, во времена, когда родился я. Конечно, не в смысле государственного строя, а в смысле территории, пространства. Мне очень больно, когда какие-то куски отпадают. Мне очень больно.
Вы урожденный киевлянин. Как относитесь к происходящему на Украине и к истории с Крымом?
Наум Коржавин: Что Украина задумала — тут я не могу понять. По-моему, когда она входила в состав России, она значила больше.
Получается, вы при своем — уж извините — общем антисоветском настроении приветствуете существование той самой советской страны, в тех границах.
Наум Коржавин: Ну да... Это закономерно. И мне очень больно видеть, как разваливают Россию.
Говорят, что русской эмиграции в США импонирует Путин. Это так?
Наум Коржавин: А чего тут стесняться... Я за свободу России. Но чтобы в России была свобода, нужно, чтобы была сама Россия. Я всегда переживал и переживаю за Россию. У меня другой почвы нет.
Моя дочка окончила школу в 2009 году. Так вот ее одноклассники, ее поколение знает стихотворение «Баллада об историческом недосыпе» по песням современных бардов.
Наум Коржавин: Ха-ха. «Памяти Герцена». Оно смешное и злое... Такие вещи легко запоминают. Это мой последний советский период.
«Мы спать хотим... И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить...
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..
Нельзя в России никого будить».
В одной белогвардейской песне есть замечательные слова: «Господь за нас, мы победим! Да здравствует Россия!»
Так это известное — марш Алексеевского полка Добровольческой армии. А что, это вас так трогает?
Наум Коржавин: Конечно! Ведь у меня другой жизни нет. Только Россия. Мне так приятно, что вы приехали ко мне специально из Москвы. И Москве передайте привет от меня.
Записано 4.11.2015 года
Ссылки ко теме:
Далекий путь к сердцам друзей. Науму Коржавину — 92 - 13.10.2017